Страница 29 из 46
Мария открыла сумочку, вынула карандаш и два клочка бумаги: «Диктуйте».
– Пишите: Дарнувиль, улица Сен-Антуан, дом номер два. Это квартира одного моего приятеля в двух шагах от бывшей Бастилии; меня там все знают. Записали? Далее: Одиль, улица Гайон, дом номер тридцать. Разумеется, Жозеф останавливается там только тогда, когда приезжает в Париж. Чтобы его найти, нужно спросить у гражданина Гийо, портье. Записали?
– Записала.
Сообщение о готовящемся празднестве на Марсовом поле весьма воодушевило нашу путешественницу. До сего момента, одолев уже половину пути до Парижа, она всё ещё не имела определённого плана действий и большей частью полагалась на удачу. Настало время серьёзно подумать, каким образом она осуществит свой замысел. Праздник Федерации 14 июля… Как это кстати! Лучшего места для совершения подвига трудно себе вообразить. Многотысячное скопление народа, все власти, делегаты из провинции… И как символично! – новоиспечённый тиран французского народа падёт именно в тот день, когда четыре года назад пала королевская тирания. С тех пор каждый год французы празднуют день 14 июля как начало эры Свободы. Она ничем не нарушит этот праздник. Напротив, он станет праздником вдвойне, ибо только теперь наступят подлинные Свобода и Мир.
Но до 14 июля ещё целых три дня! Впрочем, и это неплохо. У неё будет достаточно времени хорошенько подготовиться к решительному моменту. Трёх дней для этого более чем достаточно. Будет время заняться также и делом Александрины Форбен. Может быть даже, это дело следует решить в первую очередь… Да-да, по приезде в Париж прежде всего нужно позаботиться о судьбе несчастной подруги, сходить в министерство внутренних дел и взять оттуда все необходимые бумаги. Пусть этому делу будут посвящены два дня: 11 и 12 июля. В запасе ещё целый день, чтобы к моменту открытия торжеств на Марсовом поле быть во всеоружии.
– А вы, гражданка, – донёсся до слуха Марии голос друзей-якобинцев, – вы назовёте нам свой адрес, где вы остановитесь в Париже?
– Адрес? – встряхнулась она, выходя из задумчивости. – Это излишне. Достаточно того, что я знаю ваши адреса.
– Как же мы с вами встретимся?
– Если будет нужно, я вас разыщу.
На этом Мария отвернулась к окну, давая понять, что разговор закончен. Друзья переглянулись и пожали плечами.
Генерал Феликс Вимпфен, командующий армией Шербурского побережья и вооружённой силой департаментов Севера и Запада Французской Республики, единой и неделимой, – добрым гражданам Парижа шлёт привет. Уже не раз я способствовал благоденствию Республики, но мятежники оклеветали меня, и ныне за мою голову назначена высокая награда. Злодеи говорят: Феликс Вимпфен идёт против Парижа; не верьте этому. Я иду на Париж ради Парижа, ради спасения Республики. Я иду по воле народа, – не кучки людей какого-то отдельного города, но населения большинства департаментов, суверенного народа, как всякий из вас убедится, если власть изуверской Коммуны Парижа позволит правдивым журналистам распространять мои листовки. Добрые граждане Парижа, объединяйтесь с нами против Коммуны. Я командую нормандцами и бретонцами. Братья, я братаюсь с вами, но я буду воевать со всяким, кто воспрепятствует моему маршу; я буду сражаться и одержу победу, и тогда правда добьётся справедливости.
Во имя истинной Свободы, которую мы защищаем; во имя законов, которые мы отстаиваем, во имя Республики единой и неделимой, за сохранение которой мы поклялись, если потребуется, отдать свои жизни; во имя священных прав народа во всех департаментах, восставших, чтобы сопротивляться гнёту, мы просим вашего гостеприимства и свободного прохода.
Мы идём, чтобы избавить Париж и Францию от гнёта анархии и восстановить в своих правах оскорблённое национальное представительство. Наша дело – дело всех друзей общественного счастья и добродетели. Мы не хотим, чтобы проливалась кровь; только силою разума, а не силою оружием мы добьёмся нашего триумфа и спасения Франции.
Более всего мы желаем встречать повсюду только граждан, с которыми мы могли бы сплотить узы святого братства, а не врагов, с которыми мы должны были бы сражаться и победить их.
Граждане города Вернона и вы, обитающие в прилегающих селениях! Мы обращаемся главным образом к вам: ответьте нам поскорее; придите, и мы заключим вас в свои братские объятия.
Эврё – Паси-сюр-Эр. Вторая половина дня
Без четверти два проехали Старый Эврё. Каменный столб с медной табличкой известил, что до Парижа остаётся двадцать три льё. Мерный стук колёс навевал сон, и разомлевшие от жары пассажиры стали клевать носами. Дочурка гражданки Прекорбен положила голову на колени Марии. Охваченная мыслями о предстоящем наша героиня не заметила, как задремала. Пробудилась она примерно через час от того, что кто-то разговаривал в купе. Это два новых попутчика раскупорили бутылочку мальвазии и, поочерёдно прикладываясь к горлышку, вели между собой оживлённую беседу.
– Войско, войско… Какое у них войско? Кто пойдёт за них воевать? Говорю тебе, Арман, что они не соберут и тысячу штыков. Взять, к примеру, наш Эврё. Когда прибежал Бюзо и плакался в кафедральном соборе, колотя себя в грудь, ему обещали четыре тысячи добровольцев в две недели. И что же? Миновал месяц, а набралось едва ли четыреста человек, меньше чем батальон. Ха-ха! Ставлю сто против одного, что эта жалкая толпа не дошагает даже до Боньера. С бриссотинцами покончено, Арман, так и знай. Ничто их не спасёт. Народ Франции понял главное: они предали Революцию, предали Рес публику, пошли на сговор с недобитыми аристократами и мечтают вернуть королевскую власть.
– Думаешь, Жозеф, у них нет никаких шансов? Ведь в провинции немало таких, которые не любят Париж и не приветствуют Революцию.
– Да, многие в провинции не поддерживают Революцию, но это уже не важно. Подумай сам, Арман. Вскипела война, на нас напали австрийцы и пруссаки. А это угрожает всей стране, – и тем, кто любит Республику, и тем, кто её не любит. Поэтому народ Франции будет поддерживать центральное правительство, каким бы оно ни было, – бриссотинским, якобинским, хотя бы санкюлотским.
– Но всё-таки австрийцы и пруссаки напали на нас не просто так, – заметил Дарнувиль невесело, – а потому что мы совершили Революцию.
– И это уже не важно. Напавшие на Францию есть интервенты. Война с агрессором сплотит всех французов. Гора знает это. Марат понял это давно. Дантон понял это тридцать первого мая. Бриссо не понял этого до сих пор. Народ принесёт в жертву правительству сотню Бриссо, Бюзо и Барбару, лишь бы правительство защищало его от интервентов.
– Полагаешь, Марат станет диктатором?
– Определённо. Ещё пару месяцев назад можно было гадать и сомневаться, но не сейчас. Время взяло своё. Десятое августа было днём Дантона, двадцать первого января было днём Робеспьера. Второе июня стало днём Марата. Теперь его имя у всех на устах. Старики произносят его имя с ужасом, молодёжь – с восхищением. Новорожденных нарекают его именем. Если у меня родится сын, я назову его Маратом, тогда как раньше хотел назвать Сцеволой.
– Сначала обзаведись женой, – заметил Дарнувиль со смехом.
– Этим я и занимаюсь, – с подчеркнутой важностью сказал Одиль. – Ты знаешь, что у меня нет отбоя от невест. Но я ищу девицу себе под стать: такую же твёрдую и решительную как я, душою и телом преданную Республике.
Мария приоткрыла один глаз: желторотого бахвала просто распирало от самодовольства. Его приятель, тоже порядочный оболтус, казался всё же скромнее.
– Боюсь, Жозеф, таких патриоток у нас в Эврё ты не найдёшь. Тебе нужно искать невесту в Париже. Говорят, там даже женщины носят красные колпаки.