Страница 28 из 46
Охранники были весьма заинтригованы. Не каждый день доводится слышать такое.
– Кто вы?
– Это не важно. Передадите Бугону то, что я сказала?
– Передадим. Но назовитесь, как вас зовут?
– Он знает, – молвила Мария.
И удалилась так же стремительно, как и появилась.
Он (Бугон) был генеральным секретарём департамента с 1791 г., и стал, как я уже говорил, генеральным прокурором-синдиком в конце следующего года, после убийства м-е Байё. Это был искренний молодой человек, полный дарований и деятельности, дородный, с развитым и крепким умом.
Безо всяких колебаний Бугон с первого момента примкнул к восстанию и представил нашей секции, где он сам проживал, десять возвратившихся из Парижа комиссаров, о которых сделал специальное сообщение. Кажется, впрочем, он хотел оставить функции генерального прокурора-синдика после того, как вошёл в Генеральный совет повстанцев… Вскоре он был послан возглавлять федеральное собрание Эра, и находился ещё на этом посту в момент столкновения у Брекура.
Во время восстания и задолго до него Бугон был в дружеских отношениях с м-ль Корде, с которой он вёл литературную и политическую переписку. Именно он давал ей читать труды новейшей философии, которые её так увлекали.
Бюро дилижансов. 40 минут пополудни
Парило. Пассажиры уже заняли свои места в купе, а дилижанс всё не трогался с места. И гражданка Прекорбен, и её шестилетняя дочурка, и даже старушка Дофен неустанно помахивали веерами. Мария высунула голову в оконце и печально разглядывала станционный двор. Новый кучер, черноволосый смуглолицый парень двадцати-двадцати двух лет, то садился на козлы, то вновь спрыгивал на землю, что-то поправляя и подтягивая у четвёрки лошадей, и было заметно, что он больше суетится, нежели делает дело. Бродяги Флоримона нигде не виделось. Может быть, он уже уехал в свой Дрё, а может, в ожидании экипажа решил скоротать время в каком-нибудь местном кабаке.
Блуждающий взгляд Марии упал на сточную канаву, пересекавшую двор, где в мутной лужице барахтались измученные жарой воробьи. Как жалко, что она не прихватила с собой альбом и краски! Право, эта забавная сцена заслуживала красочного офорта. Растрёпанные, взъерошенные пташки умилительно взмахивали крылышками и гребли под собою лапками, брызгаясь друг на друга. Бедные создания, им ещё тяжелее, чем людям! Мария достала из сумочки булочку, отщепила и бросила на землю несколько крошек, на которые занятые банными процедурами воробьи не обратили никакого внимания.
В самый последний момент, когда кондуктор уже поднимал лестницу, а кучер натягивал вожжи, во двор вбежали два бравых молодца с криками: «Стой, стой! Это рейс в Париж? Нам в Париж!» Один из молодчиков схватил руку кучера, держащую хлыст, а другой уцепился за боковую лестницу и проворно вскарабкался в купе. Кондуктор спросил для порядка проездные билеты, на что новоявленный пассажир разразился громким смехом: «Пустая формальность! Мы платим тебе по сто ливров с носа, отсюда до самой столицы, и давай, дружище, сади нас на лучшие места!» – «Правила есть правила, гражданин, – строго ответствовал кондуктор. – Извольте пойти в кассу и оплатить проезд». – «О, педант! – воскликнул молодец в притворном гневе. – Тебе нужны билеты? Сейчас ты получишь сто билетов, хотя я мог бы показать тебе лишь один свой мандат, чтобы ты понял, с кем имеешь дело! Но я люблю порядок не меньше тебя, и ты в этом убедишься». После этой тирады, выпаленной на одном дыхании, опоздавший окликнул своего товарища: «Арман, я задержу дилижанс, а ты сбегай быстренько в кассу».
Когда все формальности были соблюдены, новые пассажиры смогли присоединиться к общей компании. Наши путники увидели перед собой двух расфуфыренных щёголей, чрезвычайно похожих один на другого. У обоих цветастые фраки с высокими стоячими воротниками и длинными отворотами, доходящими до плеч. Оба опоясаны трёхцветными национальными шарфами. Даже голоса их были одинаковы: громкие, пронзительные, напоминающие звуки ирландского рожка. Различались они лишь по головным уборам. У одного на голове сидела широкополая бурдала[40], по последней моде щедро посыпанная пудрой; у другого – английская шляпа с высокой тульей, украшенная серебряной пряжкой. Заметив в купе дам, молодцы широко улыбнулись и тут же принялись знакомиться, протягивая руки. Мария, гражданка Прекорбен, её дочка и даже старушка Дофен были удостоены их крепких рукопожатий; при этом Мария подала им руку, не снимая перчатки. Щёголь в бурдале представился гражданином Одилем, а его товарищ в английской шляпе – гражданином Дарнувилем. Тому и другому на вид было не больше двадцати лет.
Молодцы заняли места на боковой лавке, там, где раньше сидели супруги Жервилье.
– Мы едем в Париж на праздник Федерации, четырнадцатого июля, – объявили они. – Вы тоже едете на праздник?
– Какой ещё праздник? – проворчала старушка Дофен. – Не знаю я никаких праздников.
– А я с дочкой просто возвращаюсь из гостей, – пояснила гражданка Прекорбен.
Только Мария ничего не ответила на этот вопрос.
– А вы, прекрасная фея? – поинтересовались у неё друзья. – Куда едете вы?
Она отвернулась к окну, сделав вид, что разглядывает проплывающие мимо городские здания (дилижанс уже выехал на парижский тракт).
– Вы слышите нас, гражданка? – Одиль протянул руку мимо старушки Дофен и дотронулся до плеча Марии. – Нельзя ли узнать, как далеко вы держите путь?
– В Париж, – ответила она еле слышно.
– Как это приятно! Мы с вами будем попутчиками до самой столицы. Вас там встречают?
Корде опять не ответила.
– Арман! – обратился Одиль к своему спутнику. – Может быть, я спрашиваю не так, как это принято в светском обществе? Попробуй ты, у тебя это лучше получается.
– Оставь девушку в покое, Жозеф! – одёрнул его Дарнувиль. – Не видишь что ли, что она не из таких, которые готовы ворковать с первым встречным; особенно с таким пройдохой, как ты.
– Клянусь небом, – заметил Одиль, кивая на её белые перчатки, – сдаётся мне, что наша спутница – девица благородных кровей, не чета прочим. К таким нужен особый подход. – Он заглянул ей в глаза: – Простите меня, гражданка, если я был не совсем учтив. Оставляю вас. Продолжайте пребывать в своей поэтической мечтательности.
Однако оставленная в покое Мария не долго хранила молчание. Несколько мгновений она постукивала сложенным веером о ладонь, что-то напряжённо обдумывая, и вдруг вскинула голову:
– А где состоится праздник Федерации?
Друзья переглянулись и с готовностью пояснили:
– Как обычно, на Марсовом поле. Туда сойдётся почти весь Париж, депутаты Конвента, заседатели Коммуны, а также тысячи приезжих. Но учите, чтобы занять лучшие места и видеть всё происходящее, нужно быть либо членами правительства, либо делегатами департаментов. Если вы не комиссар и не делегат, то вы рискуете затеряться в невообразимой толпе. Так что, если желаете попасть на торжества и стать их участницей, вам лучше держаться нас.
– А вы делегаты?
– Естественно! Мы делегированы в Париж от Общества друзей Свободы и Равенства города Эврё.
– То есть вы якобинцы?
– Самые настоящие.
Одиль торжественно вынул из кармана и показал всем круглую карту, в центре которой был отпечатан красный колпак, а по ободу тянулась трёхцветная лента с надписью «Общество друзей Свободы и Равенства. Эврё. 5-й год Свободы». Карта за подписью президента и секретаря клуба извещала, что её владелец, гражданин Жозеф Мари Одиль значится в клубе под номером 131.
– Что ж, – молвила Мария с загадочной улыбкой, – может, я и прибегну к вашей помощи.
– И правильно сделаете! – заговорили наперебой обрадованные друзья. – С нами вы окажетесь не где-нибудь на обочине, а в самой гуще событий. Более того, мы ещё пойдём в Якобинский клуб, где заседают Дантон и Марат, и зачитаем там обращение нашего местного клуба к головному. Вообразите теперь всю важность нашей миссии. Вообразили? Позвольте, однако! Как же вы найдёте нас в Париже? Сейчас же берите бумагу и записывайте наши адреса.
40
Бурдала – мужская высокая круглая шляпа, украшенная шнуром и кокардой, часть костюма революционера.