Страница 30 из 46
– При чём здесь колпаки? – отмахнулся Одиль. – И потом: патриотки есть везде, и в самой глухой провинции. Но и среди них я выберу далеко не всякую. Мне не нужна оголтелая баба вроде Теруань, пусть даже она отмечена почётным венком Коммуны. Прежде всего, это должна быть благовоспитанная девушка из безупречной семьи.
– Вроде той девицы, которая сейчас едет с нами? – вставил Дарнувиль с усмешкой. – То-то я заметил, как ты всё время на неё поглядываешь. Признайся: ты втрескался в неё с первого взгляда.
– Вот ещё! – фыркнул напыщенный фат. – Впрочем, она и впрямь недурна. Несколько худощава, но эта не беда. Зато каков взор! Какое движение глаз! В её лице есть нечто породистое, истинно нормандское. И этот подбородок с ямочкой, – от него можно сойти с ума!
– Тише, Жозеф! Вдруг, она нас слышит…
– Не слышит. Смотри: спит как убитая. Спорим, что я сейчас подкрадусь и чмокну её в щёку, а она даже не проснётся.
– Лезешь с поцелуями, а сам даже не знаешь, кто она, – резонно возразил приятель.
– А вот и знаю! Её зовут Мари. Я слышал, как к ней обращалась так полная женщина, которая спит справа у окна.
– Имя ничего не значит. Ты взгляни на её перчатки. Видишь? Она явная аристократка.
– Ну и что? – возразил Одиль. – И среди аристократок бывают патриотки.
Дарнувиль снисходительно похлопал друга по плечу:
– Я давно подозревал, Жозеф, что все твои разговоры о патриотизме только для отвода глаз. На самом деле ты, как все, тянешься к титулу и состоянию.
– Не мели чепуху! Много ты понимаешь в любви… Сколько женщин у тебя было? Одна, две, ни одной? А у меня их была сотня. Поэтому я знаю, что говорю. Вот, ты уставился на её перчатки, а главного не увидел. Ты заметил, что она едет одна? Без слуг, без сопровождающих. Разве это не свидетельствует о том, что она придерживается новых, передовых взглядов? И то, что она едет на праздник Федерации, тоже о мно…
Одиль не договорил. Раздался ужасный скрежет, дилижанс дёрнулся и так сильно завалился на бок, что все, кто сидели на противоположной лавке, слетели со своих мест. На Марию упала Дофен, вдвоем они повалились на гражданку Прекорбен, прямо перед её лицом о стенку купе ударилась корзина, из которой посыпались на пол яблоки и груши. Движение прекратилось.
– Какого дьявола? Что это такое? – простонал гражданин Дарнувиль, сидя верхом на Филиппе Дофене. – У нас отвалилось колесо?
Крики ушибленных женщин заглушили его стон. Одиль первым открыл дверцу купе и спрыгнул на землю с большой высоты, следом из дилижанса выскочил и кондуктор. Дарнувиль, продолжая чертыхаться, тем не менее, помог дамам подняться на ноги. Наконец, после того как откинули лестницу, все пассажиры смогли выйти из купе и рассмотреть, что случилось с экипажем. Слава богу, колёса были целы, но заднее правое угодило в глубокую канаву, подступающую вплотную к тракту.
Из-за угла дилижанса показался шатающийся из стороны в сторону кучер.
– Как это могло случиться? – схватил его за грудки Одиль. – Почему ты съехал на обочину, безмозглый возница? Ты решил нас укокошить?
– Да он просто дрыхнул, – подсказал Дарнувиль, вглядываясь в его заспанное лицо. – Добро ещё, попалась канава. А не то свалились бы в какой-нибудь овраг: костей бы тогда не собрали.
– О, ничтожество! – воскликнул Одиль, тряся кучера. – Понимаешь ли ты, кого ты везёшь и по какому важному делу мы едем в Париж? Что же, прикажешь нам самим садиться на козлы вместо тебя?
– Есть предложение получше, – вступился кондуктор: – я сяду рядом с ним и прослежу, чтобы подобного не повторилось. Не гневайтесь, граждане: кучер тоже человек, и ему, как всем людям, свойственно утомляться. Давайте лучше возьмёмся все вместе и вытолкаем экипаж из канавы.
Кондуктор чувствовал свою меру ответственности за происшедшее. Ещё перед выездом из Эврё он пропустил с новым кучером по «сороковке» настоящей нормандской водки. Видимо, эта-то водка, и, вдобавок, палящее солнце над головой сделали своё коварное дело.
– Всё равно, когда приедем в Париж, мы будем жаловаться вашему начальству, – проворчал Одиль, немного успокаиваясь. – Как можно держать таких ротозеев?
Пока пятеро мужчин, включая юношу Филиппа Дофена, пыхтя, выталкивали заднее колесо из канавы (а оно превосходило высотою самого рослого из них), женщины оправили измятые платья и приложили смоченные в воде платочки к ушибленным местам. Когда отошедшая по малой нужде Мария вернулась, экипаж был готов продолжать свой путь. Все пассажиры уже заняли свои места, кроме гражданина Одиля, который стоял возле откидной лестницы, поджидая нашу героиню.
– Не ушиблись ли вы, гражданка? – спросил он, озорно поблёскивая глазами. – С вами всё в порядке? Этот кучер – сущий олух; бывают же такие недотёпы! Ну, теперь-то, когда я с вами, можете ни о чём не беспокоиться. Давайте руку.
Он помог Марии подняться в купе, вошёл следом и захлопнул за собою дверцу. Дилижанс поехал. Между Одилем и нашей путешественницей продолжала сидеть старушка Дофен, но это не мешало ухажёру, подавшись вперёд, пожирать Марию глазами. Казалось, бравый якобинец собирается объясниться ей в любви, но не знает, с чего начать.
– Послушайте, а не встречались ли мы с вами раньше? Ваше лицо мне определённо знакомо.
Корде тягостно вздохнула: «Ну, вот, началось…»
– Нет, не встречались, – был её ответ.
– Но у меня прекрасная память на лица! – не отступал новоиспечённый кавалер. – Вы ведь дочь Жана Луи Рише, одного из состоятельнейших и уважаемых землевладельцев Кальвадоса. Не отпирайтесь; я вас отлично помню, как будто бы это было вчера, хотя прошло десять или двенадцать лет. Мы виделись в вашем имении близ Эвреси, когда мой отец и я приезжали к вам в гости. Неужели вы не помните меня?
Наша героиня заметила, что присутствующие, ставшие невольными свидетелями встречи «друзей детства», с чрезвычайным увлечением следят за этой сценой. Старушка Дофен, через которую шёл разговор, перестала жевать мочёное яблоко и, навострив ухо, ловила каждое слово. Юный Филипп недоверчиво перебегал глазами с Одиля на Марию, а гражданин Дарнувиль делал вид, что всё происходящее для него полная неожиданность. Что же касается гражданки Прекорбен, у которой с Марией были свои счёты, то она едва скрывала лукавую усмешку: ну-с, «таинственная путница», как теперь ты выпутаешься из этого положения?
– Вы ошибаетесь, гражданин, – холодно заметила наша героиня. – К упомянутому вами Рише я не имею никакого отношения и никогда даже не слыхала об этом человеке.
– И всё же позвольте напомнить вам, Мари, события двенадцатилетней давности. В ту пору я был ещё желторотым юнцом, благовоспитанным робким мальчиком, который сопровождал отца в его деловых поездках. Мой родитель исполнял тогда должность генерального инспектора мануфактур, и ему довелось изъездить всю Нормандию вдоль и поперёк. Стояло такое же жаркое лето, как и сейчас, когда мы заехали в ваше имение близ Эвреси. Ваш отец принял нас очень радушно, потому что был давнишним приятелем моего отца (кажется, они некогда служили вместе в одном полку), и мы провели у вас три или четыре дня. Тогда-то я и встретил вас, Мари. О, сколь чудесными были эти дни!
– Поверьте, друзья, – добавил Одиль, обращаясь ко всем пассажирам, – другого такого восторга я более уже не испытывал. Перед усадьбой зеленел яблоневый сад, усыпанный спелыми плодами, а за ним тянулся роскошный луг, трава которого доходила до пояса. Помните, Мари, как в послеобеденные часы, когда все в доме почивали, мы с вами, взявшись за руки, убегали на этот луг? Мы были вдвоём, если не считать вашего домашнего пса по кличке Пузан, который всюду следовал за вами по пятам, как бы охраняя вас от возможных посягательств. Вы были прекрасной девочкой, Мари, чистой и свежей как утренняя роса. Я не чаял в вас души, и вы отвечали мне взаимностью. Помните, ближе к вечеру, когда набежали тучи и хлынул дождь, мы спрятались в беседку и целовались, а ваш верный пёс ходил вокруг с неодобрительным урчанием. Неужели вы забыли это, Мари? Забыли то дивное лето, тот луг, ту беседку и того робкого мальчика по имени Жозеф?