Злой Октябрь

– Чтò? – не понял я.

– Только вот новое все, опытный человек сразу углядит, что ряженый. Вам бы лучше на рынке купить себе какого-нибудь старья, коли вшей не страшитесь.

– Нет уж, увольте, – сказал я, ибо вшей на дух не переносил. – Что, вши, по-вашему, тоже непременный атрибут революции?

– Не знаю, про какой вы тут изволите артибут, – ответил он, – но со вшами, ей-ей, целее были бы. Впрочем, воля, гражданин-товарищ, ваша. – И больше мы за дорогу мы с ним не обменялись ни словом.

Я стал приглядываться к домам, ища на подъездах объявления о сдаче внаем квартир, но долгое время на глаза мне попадались только нецензурные слова, намалеванные буквами в пол-аршина. Как я читал у одного историка, такой же вид имели стены Рима времен упадка империи, хотя никакой революции там, как известно, не было – нельзя же считать революцией нашествие варваров. Именно это, подумал я, и произошло сейчас со столицей моей несчастной страны. Правда, в данном случае варварами были мои же соотечественники, и вот это было мне чертовски обидно.

То тут, то там висели обрывки плакатов «ВСЯ ВЛАСТЬ УЧРЕДИТЕЛЬНОМУ СОБРАНИЮ! ». Все они также были испещрены бранными словами и перепачканы сортирными нечистотами.

У нас, в Москве, к «Учредилке» было в ту пору куда более теплое отношение, мы считали, что только она направит Россию на истинный путь. Впрочем, в Москве и не стреляли на улице средь бела дня, а здесь я за время нашего пути успел услышать с десяток выстрелов, прогремевших где-то неподалеку. Спрашивать своего возницу об их причине я не стал – и сам мог бы ответить его словами: «Буржуя кокнули». Азбука революции уже понемногу входила в меня.

Неужели и те господа революционисты, которых мне не раз доводилось защищать перед судом присяжных, видели грядущую жаждуемую ими революцию именно такой – с матюгами на стенах, со вшами под одеждой, с кокнутыми средь бела дня«буржуями»?

.Наконец, проезжая по Фонтанке, я на ходу успел прочесть объявление: «ЗДАЕЦЦА ХАРОШАЯ ФАТЕРА ЗАНЕДОРОГО». Здесь я и велел извозчику остановиться.

«Харошая фатера» (несмотря на загаженный подъезд) сама по себе оказалась действительно хорошей – в бельэтаже красивого дома, с каминами во всех комнатах, с лепниной на потолках, с удобной мебелью. Поразил только хозяин, занедорого здававший ее, какой-то тип вполне бандитского вида, с проваливающимся от застарелого сифилиса носом, одетый в вонючее тряпье.

– Здесь прежде сам граф Курбатов проживал, – стал он объяснять, расхваливая «фатеру». – Ну, то есть, проживал-то он в своем доме на Екатерининском канале (там сейчас Совет заседает), а эту держал для бабенки своей. Ножки у ее, говорят, были больно хороши, она ими в балете дрыгала. А когда и его, и бабенку евоную таво, тогда мне братва и поручила смотрящим за фатерой быть: чтобы сдал хорошему человеку.

О судьбе графа Курбатова, которого я немного знал прежде, и балерины Мариинского театра Евгении Извицкой не хотелось спрашивать, ибо по глазам нового владельца я догадался, что «таво» – синоним революционного слова «кокнули». Как-то больно уж односторонне пополнялся мой революционный словарь.

– Ты, к примеру, из каких будешь? – спросил сифилитик. – Случаем не из буржуёв?

– Да не, защитничек он! – сказал другой человек, тоже весьма разбойничьего вида, высунувшийся из соседней двери. – Помнишь, мне тогда, в девятьсот четвертом году, десять лет каторги ломилось, а этот уломал суд, чтобы дали только пятерик.

О Боже! Я узнал его. Это был Васька Крученый, вор и убийца, которого я, действительно, защищал перед присяжными в тысяча девятьсот четвертом году. А если б не я со своим чертовым адвокатским красноречием, он бы, глядишь, за десять лет и сгнил где-нибудь в Сибири. Нет же, дотянул до этих дней, когда пришло наконец время таких вот васек крученых.

Да, сын мой, как ты видишь, профессия адвоката далеко не всегда служит во благо человечеству!

– Так-ыть, выходит, все равно из буржуёв, али как? – с сомнением спросил сифилитик

– Буржуú – они тоже разные бывают, – ответил на это Васька Крученый. – Этот – полезный буржуй.

– Ну, если вправду полезный… – Фортуна явно уже склонялась в мою сторону.

– Полезный, полезный, – держал мою сторону Васька Крученый. – Он и товарища Урицкого защищал.

Вот Урицкого помню очень хорошо. Зараженный романтическим духом тогдашней революции, относился я к нему даже с симпатией и был очень рад, что мне удалось добиться для него лишь трех лет ссылки вместо каторги.

Теперь, оказывается, он был товарищем Васьки Крученого и этого сифилитика.

– Ну, если товарища Урицкого… – проникся сифилитик. – Тогда чего ж не впустить, раз хороший человек?

Насчет «незадорого» мы быстро договорились, стоило мне показать из бумажника угол «кати», и мне было наконец дозволено располагаться в этих хоромах.

. . . . . . . . . . . … . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Первая ночь на новой «харошей фатере» прошла, можно сказать, благополучно, хотя клопы кусались безжалостно (но я так устал, что почти не замечал этого). Клопы, конечно, никак не принадлежали графу Курбатову. Это были новые, революционные клопы, какие-то особенно наглые и безжалостные. Кроме того, в ту ночь меня пытались не то убить, не то ограбить. Но, поскольку я все-таки пишу эти строки, то и нечего жаловаться на судьбу.

А было так. Едва сон начал овладевать мною, как я почувствовал у себя на горле холод клинка. Темнота не давала разглядеть лица, но по сиплому голосу я сразу узнал того самого сифилитика.

– Говори, где кошель прячешь, – сказал он, – не то…

Договорить не успел. Слава Богу, уроки, полученные от покойного палача Тайного Суда Цыганова были в свое время мною неплохо усвоены, я моментально завернул руку нападавшего за спину и хорошенько боднул его лбом в остаток носа. Он рухнул отчаянно воя и что-то причитая.

Вблизи бабахнул выстрел, нападавший, значит, был не один. Я в ответ тоже выстрелил в темноту, не зря на всякий случай держал свой браунинг под подушкой.

Больше нападавшие не стали испытывать судьбу, уже через минуту их сапоги громыхали по лестнице.

Я встал, придвинул ко входной двери тяжелый шкаф и две тумбочки, но о сне теперь не приходилось и думать, так же, как и о том, чтобы еще хоть на день задерживаться на этой «фатере занедорого». Некоторое время я смотрел в окно на темный город. Впрочем, совсем уж темным он как раз-то и не был – во всех направлениях виднелись горящие костры. Судя по их числу, город был наводнен бродягами и прочими бездомными. Наверно, такое же зрелище когда-то наблюдали осажденные варварами римляне.

Признаюсь тебе, Юрочка, что когда-то в юности я, романтически настроенный недоросль, жаждал революции, она виделась мне в благородных чертах. Да, она могла быть и жестокой, как во Франции, но все равно благородно жестокой, похожей на ту полуобнаженную женщину, Свободу на баррикадах с картины Эжена Делакруа. Но такой, с вонью, с клопами, с бандитами-сифилитиками, с матюгами на стенах, с за…нными подъездами – такой я никак не ожидал.

Ладно, мало ли всяческих глупостей может бродить в юных головах!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ну а теперь вернусь к тому, на чем я прервался несколько страниц назад – к делу Леднева.

Помнишь, я остановился на том, что прокурор грубо вытолкал следователя Лежебоку из своего кабинета? Однако наш надворный советник был не из тех, кого можно запугать начальственным топаньем, он решил самостоятельно докопаться до причин такого оборота дела и, взяв отпуск, засел за бумаги.

Фактически в течение этого месяца он выполнял работу счетовода. Благодаря своей природной дотошности, он имел все данные по доходам Леднева, то есть по наследствам, доставшимся тому от усопших вдовушек, а также по его расходам (на то у него было немало осведомителей), и в конце концов пришел к выводу, что суммы не сходятся: доходы изрядно превышают расходы.