Злой Октябрь

Кажется, иди, хватай!..

Но не тут-то было. Уже на другой день признавшийся целиком отказался от своих слов, верно, сообразил, что два-три лишних года на сахалинской каторге – это еще не самое страшное. Куда страшней другое: найдется и на него такая же ложка в «Крестах», поскольку этот парень, как видно, шутить не привык.

А Леднев себе жирует вовсю. Заводит романы сразу с пятью самыми дорогими демимонденками Петербурга, пьет только «Клико», проигрывает иногда по десять тысяч за раз, в общем, живет в свое удовольствие.

И тут – беда! Родной братец вдруг у него обнаружился. Братец этот был старше него лет на пятнадцать. В юности устал от побоев отца, сбежал из дому, прибился к цыганскому табору, а себя представил утонувшим, утопив свою одежду в Неве. Начитался, в общем, видать, Толстого и Чернышевского.

Но теперь, прознав о свалившемся наследстве, вдруг взял да и воскрес. .

А уж как младший-то братец был рад!

Вот только радость его была не долой. Не прошло и двух недель, как старшенькому свалилась на голову мраморная плита при входе в дом и размозжила голову. Кто ее туда подвесил, почему упала, – иди гадай. Младшенький, понятно, был безутешен.

Но вот подошла пора – закончились родительские денежки. Ни тебе демимонденок, ни «Клико», ни казино. И тогда Леднев избрал новый путь к добытию денег: начал выгодно жениться, благо, обладал весьма смазливой мордашкой. Да женился все на вдовушках, да все на богатеньких.

Первая скончалась уже через неделю. Врачи признали, что смерть – естественная, от чахотки, которой та, действительно, болела. В один день изошла кровью. Вот только поражались: чахотка-та была в самой начальной стадии, с такой, бывает, и десятилетиями живут. Да еще один доктор обнаружил в ее организме вещество, разжижающее кровь, но то заключение куда-то затерялось (его потом отыскал все тот же неутомимый Лежебоко, к этому времени успевший дорасти в чине до надворного советника, и вложил в свою папку с делами Леднева, которая за несколько лет уже изрядно распухла).

Еще одна вдовушка сверзилась с обрыва в своем ландо, еще одна скончалась от укуса змеи (ну, взбрело ей в голову по лесу побродить, ну, бывает), еще одна угорела от неисправной печки. В общем, женитьб таких с быстрым смертельным окончанием было на счету нашего персонажа штук десять.

Лежебоко понадеялся, что тут уж даже наш либеральнейший суд присяжных едва ли поверит в совпадения и со своей объемистой папкой под мышкой, наконец отправился к городскому прокурору. Тот выслушал его внимательно, похвалил за усердие и обещал незамедлительно передать дело в суд. Тут бы, казалось, и сказке конец.

Ан, сказка эта по сути еще и не начиналась. Ибо когда Иван Савельевич Лежебоко явился к прокурору на следующий день, тот был красен от гнева и при виде следователя едва не затопал ногами:

– Да как вы… Да как вы, сударь, только осмелились?!..

Вот с этого и надо бы начать, ибо все, о чем я рассказывал тебе прежде – всего лишь рядовая уголовщина, хоть и немалая по своим масштабам.

Но давай-ка я продолжу историю Леднева немного позже, а пока поясню, почему я, на время оставив тихую Москву и несовершеннолетнего сына (помнишь, тебя тогда на время пристроили к тетушке), приехал в революционный Петроград самолично, хотя для подобных случаев у Тайного Суда существуют (уж не пугайся) профессиональные палачи и судебные заседатели рангом пониже. Да и вообще хочется рассказать тебе, как жила столица в это бурное время и чем она встретила меня.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Первое, что встретило меня по выходе из Николаевского вокзала, был выстрел. Стреляли явно где-то неподалеку, но мало кто вообще обратил на это внимание, такое уж времечко наступило.

Поймав извозчика, я спросил у него – дескать, что произошло. Он посмотрел на меня недоуменно:

– А что, барин?

– Как «что»?! Стреляли.

– А-а… Ну да, ясное дело – стреляли. Видно, вы, барин, нездешний, вот вам и в диковину. А тут постреливают, все уж привыкли. Должно, буржуя кокнули. Не любят здесь сейчас буржуёв… – И добавил: – И вам бы, барин, шляпу эту снять, без шляпы тут оно все ж побезопасней. И пинжачок этот… Не любят здесь теперь пинжаков.

Через минуту, сворачивая на Невский, мы проезжали мимо убитого. Крови у него из-под «пинжака» натекло уже изрядно. Проходившие мимо то ли старались не смотреть в его сторону, то ли, действительно, настолько за последнее время притерпелись к подобным происшествиям, что попросту уже и не замечали.

Вот так же как собаку пристрелили Цыганова, палача Тайного Суда, лишь за то, что он вмешался, когда два босяка пытались надругаться над юной барышней, и ничуть не помогло его знание смертоубийственных способов борьбы, столько раз его прежде спасавшие, что он даже оружия никогда не носил. Зато всегда носил на себе хорошо пошитый «пинжак», так что, возможно, его – именно из-за этого…

А заседателя Тайного Суда Петрова в Кронштадте революционные матросики утопили в сортирной яме, и уже не узнать – то ли за какую-то в их понимании провинность, то ли так, шутки ради. Что касается второго заседателя, Витицкого, то его просто настигла на улице шальная пуля.

Да, после августовских событий Питер был буквально нашпигован оружием , и мгновенно в городе наступило полное озверение. Теперь у правительства не было никаких сил, чтобы сдерживать вооруженный сброд.

– Чем платить будешь, барин? – спросил извозчик, пока я рылся в кошельке, но, увидев царскую рублевку, закивал одобрительно. – Вот это я понимаю! А то все норовят эти фитюльки всунуть, а мне их куда девать?

Тут я должен кое-что пояснить. Для тебя это, быть может, новость, поскольку в Москве и после революции остались в ходу прежние, царские деньги, но в Питере сложилась иная ситуация. Такая вот. Временное правительство начало печатать свои деньги, так называемые «керенки», но царские по-прежнему были в цене, причем в цене несравнимо большей. И не удивительно! На одном листе печаталась сотня «керенок» по двадцать рублей каждая (а уж нарезай сам, если не лень).

А теперь посчитай-ка, сколько должен был стоить такой лист. Вроде бы выходило 2000 рубликов. Но печатались еще и отдельные бумажки достоинством в 100 и 250 рублей, на них было издевательски начертано, что они-де обеспечены золотыми запасами новоиспеченной республики. И хотя это была чистая ложь (никакого золота у правительства к этому времени не было в помине), но по странной революционной арифметике, такая 100– и 250-рублевая бумажка была несравнимо дороже того 2-тысячного листа. Ну а все они вместе не шли ни в какое сравнение с благородной «катей» , которая, как это не удивительно, тоже пока была в ходу.

Ах, у многих, должно быть, математиков в ту пору мозги съехали набекрень! О том же, каково приходилось счетоводам, горестно даже думать.

Но это уж так, к слову.

– Куда путь держим? – спросил извозчик.

– В гостиницу.

– Эх, барин, – вздохнул он, – сразу видать, нездешний вы. Акромя «Англетера», все гостиницы власть позанимала.

– Им что, министерств мало? – удивился я.

– В министерствах – там министры. А в гостиницах – другая власть. «Советы» там теперь заседают .

– Ну давай тогда в «Англетер».

– Что толку? Там все одно местов нет.

– Отчего так?

– Да иностранщины понаехало, англичан всяких и французишков. Все видеть хотят, как гибнет Россия.

– Ладно, давай езжай прямо – может, кто квартиру сдает.

Мы тронулись. Однако, вняв совету извозчика, я велел ему остановиться у первой же одежной лавки и целиком сменил свой гардероб. Вышел я оттуда в штанах-галифе, заправленных в сапоги и в кожаной куртке, на голове у меня была кепка, в какой ходят рабочие. В общем, смотрелся я теперь, как мне казалось, вполне по-революционному.

– Так-то оно получше, – одобрил мое переоблачение извозчик, – глядишь, сразу не кокнут… Да только вот…