Речники

Атаман звал выходить, но куда? В какую ползти сторону? Кутырке было абсолютно не ведомо. Зорька вообще не соображала, где тут выход может быть, а он ещё источник света залил, собака вонючая. Идти на четвереньках она не могла – колени содраны. Встать, поднять голову – жар кусается. И тогда девка ничего лучше не придумала, как встать на руки да на ноги, выставив попу вверх да придерживаясь стенки шатра как ориентира единственного, шустро двинулась вперёд на четырёх конечностях.

– Утренняя Заря, – заорал он откуда-то спереди, почитай рядом совсем, – выходи оттуда, пока не задохнулась и не превратилась в рыбу дохлую.

И тут же через пару шагов Зорька увидела мутный свет спасения и вот в этой позе вызывающей, буквально наружу выскочила и замерла, глотая воздух освежающий. Вдруг откуда-то с неба ясного на неё хлынул поток ледяной воды. Рыжая не то взвизгнула, не то хрюкнула от неожиданности да резко вскочила на ноги.

Всё вокруг плавало да качалось, словно в реке отражение. Но холодный душ привёл в какое-то сознание, хоть и пьяное. Кутырка убрала с лица волосы мокрые да узрела пред собой двух мальцов, лет по десять, что в упор на её промежность уставились, да так и оцепенели с глазами распахнутыми.

Зорька, не спеша и даже где-то величаво с надменной улыбочкой, прикрыла лобок ладошками, а затем из одной скрутила фигу смачную, изобразив на лице ухмылку злобную. Мальчишки разом встрепенулись, пришли в себя и засмущались застенчиво. Заметались на одном месте из стороны в сторону, не зная куда себя деть да где сквозь землю проваливаться поблизости, моментально покраснев до самой маковки. Зорька тогда ещё подумала: «Какие странные пацаны тут водятся. Они что ни разу девку голую не видели?» Откуда ей было знать тогда, что в этом логове девок нет попросту, и самое главное – никогда не было. И если эти мальчики и видели когда-нибудь девочку голую, то это было для них так давно, что они и не помнили.

Но Зорьке её выходка понравилась, и она была собой довольная. Пока рыжая издевалась над пацанами-малолетками, атаман окатил себя водой из большого ведра долблёного, выхватил шубу из рук пацанов, совсем потерявшихся да грозно на них рявкнул, явно наигранно:

– Пожрать накрыли, дармоеды, бездельники?

– Всё готово атаман. Осталось только горячее.

И тут оба с пробуксовкой по траве сырой, рванули куда-то за шатёр ляписный. Зорьку от души порадовала их ретивость поспешная. Как-то смешно у них получилось это убегание. Но тут руки сильные подхватили её тело голое и понесли, не понять куда. У кутырки заново внутри всё встрепенулось, задёргалось. Дыхание перехватило, и она поняла неожиданно, что покраснела так же, как и пацаны давеча.

Он донёс её до входа в жилище странное, резко поставив на ноги. Проделал это грубо как-то, непочтительно. Не поставил, а небрежно бросил, что ли. По крайней мере, ярице показалось так, и она, забыв про то, в каком положении находится, умудрилась даже обидеться.

– Залазь, – гаркнул он, не обращая внимания на кутырку надувшуюся.

Рыжая на волне короткой забывчивости злобно на него зыркнула, поджав губки в стервозности, но упёрлась в ещё более злобный взгляд, от чего тут же стушевалась, запаниковала, резко вспомнив, кто она теперь да где находится. Девка, не мешкая в кибитку юркнула, понимая чувством внутренним, что ничего хорошего в дальнейшем ждать не приходится. Вернулся страх пред этой сволочью. Она опять бояться стала этого зверя безжалостного.

Прошла куда велел, да взгляд потупила, уставившись в пол соломой застеленный. Даже не стараясь оглядеться да рассмотреть помещение. К ней вернулся ужас сковывающий, что был в самом начале, когда он сбросил её с повозки в пыль придорожную. Похититель стал снова злым, и от него повеяло смертельной опасностью. «Неужели та безобидная шалость с мальчишками, его так разозлила да из себя вывела?» – спрашивала она себя, вспоминая фигу выкрученную.

Атаман велел сесть на лежак. Она села, не смея ослушаться. Небрежно кинул одеяло мехом шитое, и Зорька тут же в него закуталась, чуть ли не с головой зарылась в меха мягкие, почувствовав при этом хоть какую-то защиту эфемерную. Ну, или, по крайней мере, возможность в него спрятать тело зеленью изрисованное.

– Поешь пока. Голод не баба, в шею не вытолкать. И голову не забивай мыслями разными. Говорить опосля будем, как насытимся.

– О чём мне с тобой говорить? – машинально да не задумываясь, ляпнула Зорька с вызовом, что больше походило: «да пошёл ты, мразь поганая».

Тут раздался мерзкий хруст костей дичи жареной, что пред ним лежала на доске тёсаной, и мужик взревел в звериной ярости:

– Я тебя предупреждал, кажется, что дважды, тварь, не повторяю сказанного!

В мановение ока, паника без разборная, накрыла Зорьку с головой лохматой вместе с одеялом из меха тонкого, куда она юркнула полностью, спрятавшись да в ужасе не только зажмурилась, но и втянула в плечи голову. Ярица была уверена, что её сейчас будут бить и, похоже, чем ни попадя…

Время шло, но ударов не было. Он в неё даже не швырнул ничем. Видать «зверь» подумал, что, ударив пигалицу, прибьёт ненароком. А она ему зачем-то живой нужна. Зорька поняла, что избиение откладывается, но и высовывать свой нос из-под меха не решилась всё-таки.

Было слышно, как он ест. Молча. С жадностью. А у рыжей, аж бока подвело от запахов да осознания того, что он ест, сволочь, а она голодная. Есть хотелось очень, но вылезать из своего укрытия кутырка побаивалась.

Просидев весь обед принюхиваясь, да прислушиваясь к любому шороху, осталась девонька голодной, на слюну изойдя полностью. Зорька ни о чём не думала. Она просто сидела, трясясь как мышь да плакала.

Почему-то вспомнился кут родной, мама, сёстры с подругами. Что с ними стало? И где они теперь родные? Молодуха, что пёрла из неё в бане куда-то запропастилась и наружу вылезла кутырка зарёванная. Именно такой она себя и представила. Не нужны ей стали ни арийцы, не свои мужики. Ни нужна стала жизнь взрослая. Она к маме хотела, как посикуха мелкая. В беззаботное детство прежнее. Она уже не прислушивалась к звукам окружающим, не следила за этим «зверем» да оттого не заметила, как он поел, встал да пошёл к выходу. Лишь когда мужик заговорил со стороны, Зорька снова вздрогнула, да как бы ни хотелось ей, вернулась в этот мир кошмаров с мученьями.

– Слушай меня внимательно.

«А куда я денусь», – обречённо она подумала, – «зверюга ты тошнотная».

– Я помылся, наелся и поэтому стал добрый на загляденье.

Параллельно тому, как он говорил фразы растягивая, с некой сытой леностью в голосе девка про себя его слова комментировала, постепенно из покорной да зашуганной, превращаясь в сущую язву да «в бесшабашную дрянь с оторвою». А кто запретит? Она же сама с собой разговаривает, а эта сволочь мыслей её не слышит да лица с гримасами не лицезрит под мехами спрятанное. Почитай на каждое его слово сказанное, она вкручивала какое-нибудь гнусное оскорбление да при этом ещё рожи корчила. Вот только поначалу было бедно с фантазией, и все гадости были какие-то однобокие – говнистые. И помылся то он говном, и наелся того же в неимоверных количествах…

– Я даю тебе выбор. Притом не один, а несколько.

«А я тебе высер», – продолжала язвить про себя кутырка злобная, – «и то ж хоть завались с горой выше темечка».

– Даю слово атамана, что исполню то, что ты выберешь.

«Да засунь ты его себе в жопу белую».

– Первый выбор. Ты жить отказываешься.

«Ага, размечтался, *** толстожопый».

– Я с удовольствием порублю тебя на мясо и суп сварю.

От такого поворота речей его, даже внутренняя язва запнулась обо что-то да подавилась на выдохе. Зорька глаза вытаращив сначала не поверила в услышанное.

– Мясо у тебя молодое. Суп отменный получится.

«Мама!» – прошептала ярица одними губами в панике.

– Выбор второй. Следующий.

Тут она уж прислушалась.

– Жить ты хочешь, но не здесь. Знаю я о твоих мечтах арийской женой заделаться.