Речники

«Что? Откуда?»

– Я продам тебя первому встречному в арийский коровник [65] на расплод да разведение.

«Ну, так ещё куда не шло. В арийский коровник я ни против. А то ишь, в суп он меня захотел, *** ***».

– Девка ты молодая и не дурна собой. К тому же как погляжу не пользованная. А значит продать можно будет хорошо и за золото.

«Да, я молодая и красивая, не то что ты урод с огрызком укороченным. Я даже рассмотреть его не смогла как следует».

– К каким бабам в загон попадёшь, и к какому хозяину, мне плевать. Продам кто дороже выкупит.

«Фу! А вот это мне как-то не нравится».

– Третий выбор.

«Так, что ещё ты мне предложишь говнюк ***».

– Ты хочешь жить среди арийцев доблестных, но не хочешь, чтоб тебя продавали кому не попадя, тогда остаёшься при мне со своей злобой и ненавистью.

«Да разбежавшись трахнись оземь, вонючка облезлая. На кой ты мне сдался, зверюга сраная».

– Я посажу тебя на поводок укороченный, и ты станешь коровой атаманскою.

«Ух ты!» – она скорчила ехидную мордочку и даже тихонько плюнула в его сторону, но, не вылезая из-под одеяла, естественно.

– Корова атамана – высокое звание.

«Да я прям рухну с этой высоты, шелудивый пёс».

– Среди других коров логова ты будешь вроде как старшая.

«Ну, с другой стороны, я чё ли большухой сделаюсь? Ну, это уже не плохо, как мне кажется». Зорька тут впервые призадумалась, что-то в голове начиная прикидывать.

– Подчиняться будешь только мне – своему хозяину. Будешь делать, что велю по первому требованию, притом, как, где и сколько мне будет надобно, и не приведи боги, ослушаешься.

«А вот *** тебе с поленницу, глиста жопогрызная. Я на такое несогласная. Чай не в помойке себя нашла любимую». Она так вошла в роль беспредельщицы, что, напрочь забывшись, даже выпрямилась от гордости, высоко задрав голову.

– Выбор следующий.

«Да пошёл ты полем со своими выборами, недосерок ***, чтоб тебя кабан ***».

– Ты желаешь жить в достатке, властью обласкана.

«Ещё бы не желать, и ты мне в том деле не помеха, жопа ушастая».

– Не хочешь продаваться, а желаешь сама продавать.

«Да», – шепнула она, глубоко кивнув, с таким видом, что это уже решено как должное и пусть только кто посмеет оспорить это утверждение.

– Меняешь злобу на доброту сердечную, а ненависть свою на обожание и становишься мне женой законною.

Зорька в раз перестала дышать, глаза выпучив, да замерла с открытым ртом, где застряло зубоскальство матерное.

– Первой и пока единственной.

«Женой!?» – недоумённо переспросила она сдавленным шёпотом, не веря в слова услышанные.

– Рожать и воспитывать детей моих станешь да обо мне заботиться.

Это осталось без комментариев, потому что, впав в ступор заклинивший, Зорька молча пустила слезу одинокую.

– И наконец, осталось последнее.

Она продолжала слушать, но уже как-то рассеяно.

– Ты забываешь всё, что говорил до этого. Одеваешь рубахи свои грязные. Они валяются там, где их бросила, и я вывожу тебя из этого леса за засаду последнюю. После чего ты как ветер в поле свободная.

«Воля?». Глаза ярицы округлились да чуть не вылезли, сердце заколыхалось, словно на ветру тряпка порванная. Такого она вообще не ожидала от людоеда-похитителя.

– Притом свободна совсем. Не только от меня, но и от всего, что тебя раньше связывало.

«Что значит от всего?»

– Рода твоего больше нет, девонька. Я их всех продал за золото.

Зорька закусила губу до соли во рту, но боли не почуяла.

– Баймака тоже нет, я его пожёг до основания.

Сжала кулачки впивая ногти, ладоней не чувствуя.

– Что с тобой будет за пределами леса моего, мне не ведомо.

Ярица вскипела от услышанного. Хотела вскочить на ноги, но удержалась вовремя.

– Забуду, как сон. Найду другую. Не велика беда.

А вот это был уже удар ниже пояса. Говорить такое кутырке, всё равно что обозвать самовлюблённую уродиной. Какая бы девка не была, с какими изъянами, любую должны хотеть просто их по определению. Какой бы образиной ни казалась она другим, сама же в своём отражении любая отыщет неоспоримые достоинства.

И вообще. Любую бабу любить полагается хотя бы за то, что есть куда. Даже дуру можно полюбить за то, что местами умная, а за её богатый мир внутренний, так подавно все мужи должны с ума сходить. Тут Зорька не была исключением и её кипучее возмущение моментально на себя переключилось любимую. «Это как это забуду? А как же я?»

– Время на выбор даю тебе до утра завтрашнего. И отныне, Заря Утренняя – это имя твоё, а не кличка позорная. Ты человек, а не собака прирученая. Моё же имя – Индра. Запомни на будущее.

Он замолчал. А потом она услышала, как атаман покинул кибитку, на землю спрыгивая. Зорька ещё посидела прислушиваясь, да тихонько выглянула из-под одеяла шкурного. Никого. Ушёл.

И тут начался разбор на кости белые, как положено помыв при этом каждую. «Какова морда наглая. А? Нет, вы гляньте на него. Прямо *** с горы, круче не было. Жопу он отрастил… Да тьфу на неё! Вот сдалась же мне его жопа сраная. Прям глаза намозолила. Род он продал, баймак сжёг, сволочь ***. Куда идти? В степь голую? Податься в соседний баймак? Только чем там лучше будет, чем здесь теперь? А коли он и его сожрёт, как нас? Бежать-то выходит некуда, это ж смерть голимая. Лучше уж в суп пойти на съедение. Небось, зарубит быстро, а там глядишь, этим супом отравится. Я хоть и вкусная, но ядовитая… Нет, вы только подумайте, суп он захотел из меня сварить, да чтоб я на это согласилась словно дура набитая. Мудак жопастый. Тьфу! Опять я про его жопу вонючую. И имя он мне дал, видите ли. Ну, я тебе устрою ещё кошмары в жизни будущей».

Всю эту тираду внутреннюю, Зорька буквально прошипела через зубы сомкнутые, сидя на лежаке, в меха укутавшись да постоянно раскачиваясь взад-вперёд болванчиком, тупо уставив взгляд на накрытый стол с яствами. Наконец подведя итог разборов мыслью осознанной, что жопа у него всё ж ничего и ей нравится, порешила, прежде чем думать о будущем не мешало бы пожрать, как следует. Зорька скинула с себя одеяло сшитое, да с дикостью зверька голодного на еду накинулась…

12. Ничего не даётся за просто так. За всё счета приходят с суммами соответствия. Даже халява у нас, и та платная…

Ну, а в прошлом году вся седмица Купальная на редкость прохладной выдалась, но без дождя, почитай, и за то спасибо Валу Небесному. В Травник, [66] Зорька по лесу носилась как угорелая. Поутру раннему, росу собирала с травами. Сцеживала росу в сосудик глиняный, что плотно пробкой затыкался для хранения. Мимоходом травы ломая нужные да скороговоркой бубня заговоры заветные.

Девонька спешила. Торопыгой бегала. Надо было до восхода солнца красного, успеть ещё и на реку к Столбу Чурову, там, где с вечера подруги закадычные, четыре кутырки навыдане припрятали ушат огромный в секретных кустиках, с помощью которого намеревались девоньки провести «обряд» потаённый, на прирост Славы [67] девичьей.

Четыре дурёхи малолетние сговорились да порешили меж собой: «А вдруг?». Вдруг у них всё получится, и их молодых да красивых, на кого не глянь, учуют мужики завидные из высокородных родов городских арийского происхождения. Тогда прощай баймак постылый да здравствуй город с соблазнами роскоши да удовольствия все от жизни особ привилегированных.

Какая же девка речная не мечтала о сказке бесхитростной: выйти замуж за дородного да богатого, ну ещё за одно и красивого, а как же без этого, но обязательно арийского горожанина. А коль Славой под себя подмять суженого, так он ещё и мягким как пух сделается. На все прихоти её с капризами станет чутко реагировать да подолом рубахи управляться, словно поводком укороченным. Не жизнь – сказка на ночь для счастливого сновидения. Ходишь себе, цветёшь, ни хрена не делаешь и получаешь за это всё, что хочется.

Хотя «сговорились» громко сказано. Заводилой Зорька была, естественно – командирша их четвёрки не-разлей-вода. Подружки лишь округлив глазёнки блестящие, поразевав рты губу раскатывая, кивали заговорщицки, будто дятел о дерево. Выражения лиц у подруг в тот момент имелось неопределённое, странным образом на нём перемешалось разное, словно Зорька предложила им что-то из рук вон запретное да постыдное, но при этом жутко любопытное да до чесотки в одном месте заманчивое. В общем, «и хочется и колется и от мамы в лоб отколется». Но хотелось всё же больше, чего кривить душой да на девок наговаривать.