Речники

Вся поверхность была усеяна мелкими листьями. Плавали травинки, корешки, веточки. То там, то сям была накрошена кора дерева да знакомые семена трав в степи собранные. Тут вдобавок поняла кутырка, что коли не двигаться, то тело вовсе боль не чувствует, наоборот, прохлада жар снимает и оно погружается в негу приятную. Голова закружилась будто в опьянении, и глаза закрылись от усталости…

Зорька дёрнулась. Уснуть да утонуть во сне в этой жиже месива непонятного ей не хотелось решительно. Хотя вражина, что напротив устроился, похоже, уже крепко спал мерно посапывая. Поняв, что всё не так ужасно, как мерещилось, она принялась с любопытством мелочёвку разглядывая, что вокруг плавала. Вот листок смородины, вот вишняк молоденький, а вот мелкий крестик травы-силы всем ведомый.

Она так увлеклась этой ботаникой занимательной, что голос атамана прозвучал настолько неожиданным, что она от испуга чуть не сиганула из котла этого, из коего ещё недавно не могла вылезти. Зорька испугалась и устыдилась в равной степени, будто её застали за непристойным деянием, поймав с поличным на месте преступления.

– Это пивас, – проговорил мужик, хитро прищурившись, – что-то с чем-то на пиве с квасом замешанное. А ещё травы всякие, кора тёртая, ягоды даже есть и ещё что-то, наверное. Я не разбираюсь в этом. У меня вон, знатоки есть, помощники.

Он колыхнул волну поднимаясь на ноги, да окрикнул кого-то смотря в сторону:

– Диля! Где ты лодырь прохлаждаешься?

– Да тут я атаман, – ответил голос мальчишеский.

– Ну что там с баней, бездельник эдакий?

– Так готова давно. Тебя дожидается.

Нагоняя волну тягучую, он подошёл к пленнице, не стесняясь вида голого. Бесцеремонно вынул её из котла, но не махом как закидывал, а осторожно за руки придерживая спустил за край на покатый отвал глиняный.

Она коснулась земли ногами да оглядела себя безобразную всю покрытую мутной плёнкой чего-то непонятного, с всюду прилипшими листочками да семечками. Ощущение было таким, что говном жидким измазали, и она брезгливо начала обтираться от налипшего, отлепляя всю эту дрянь что в котле плавала.

Ну, а дальше и сам мучитель выпрыгнул, да, особо не интересуясь её мнением потащил в цветастый шатёр за руку, где темно было и жарко до изнеможения. В нос ударил с детства ведомый банный запах берёзовый. Сидя в котле с прохладной жижей, она уж начала подмерзать чуть-чуть, и банный жар был как нельзя желанным в данном случае.

Войдя во мрак опосля солнца яркого, она замерла, опустив голову, как учили бабы в бабняке Данухином. Раз мужик в баню завёл, то тут и понимать нечего, значить и вести себя надо подобающе. Атаман о чём-то шептался с пацанами мелкими. Зорька их не слышала, о чём они там секретничали. Она стояла и просто блаженствовала, аромат дыма берёзового в себя втягивая. Ярица и не заметила, как мужик подошёл, потому в очередной раз вздрогнула, когда тот взял её за подбородок и поднял голову, да так что его взгляд оказался супротив её лица испуганного.

Глаза к темноте привыкли, и лик арийца виделся отчётливо. Хоть и было оно ещё не отмытое, а всё в подтёках черных, что с волос текли ручьями волнистыми. Какая-то суетливость да внутреннее возбуждение овладело девкой от непривычности происходящего. Он смотрел спокойно, не мигая, будто внутрь заглядывал. Она же извелась вся под его взором пристальным, не находя себе ни места, ни выхода, оттого провалиться сквозь землю готовая.

В ней отчаянно боролась кутырка вчерашняя, с кем себя никто не вёл подобным образом да молодуха завтрашняя, как ей казалось уж ко всему готовая. Пока никто из этих половинок внутренних не мог победу одержать противоборствуя. Молодухой быть хотелось, конечно же, но кутырка внутри упиралась, дура несмышлёная, вцепившись в ярицу словно посикуха в рубаху мамину.

Зорька нежданно испытала стыд, давно забытый за ненадобностью за то, что неумёха такая неуклюжая. Она не знала, что делать надлежит в таких случаях. Их другому учили да о другом рассказывали. И мужик по её понятиям не так себя вести обязан при обладании девицей. А он, как назло, стоит да ничего не делает. Держит её за подбородок и в глаза заглядывает, да так мучительно долго, что невыносимо становится. Зорька от стыда сгорала лучиной высушенной, не понимая, с какой стати стыд тут взялся, да ещё у неё – оторвы общепринятой. Ничего подобного она раньше не испытывала. Это было что-то новое, непонятное, оттого возбуждающее и вместе с тем страшное.

Наконец отпустив Зорьку, он указал на скамью, шкурками зайца крытую да повелевая лечь на неё без слов одним движением. Она как одурманенная, битая дрожью мелкой в раскалённом воздухе, еле доковыляла до лежанки, по песку нагретому. Улеглась, отодвигаясь к краю дальнему в ожидании, что он возляжет рядом с ней да с ней сделает наконец то, чего так боялась девонька и так нестерпимо хотела уж всё время последнее.

Но он не лёг, а повелел лечь на ближний край и на спину. Она послушалась. «Ну, вот теперь уже точно», лихорадочно девка подумала, пребывая вся в предвкушении, да чтоб не выдать своего волнения, а тем более желания предательского, зачем-то сильно зажмурилась. А он всё ни начинал, будто издевался над девицей. Но тут его насмешливое «Расслабься, дура. Я просто полечу твои царапины», выдернуло её из сладостных грёз вожделения.

Это был облом. И воспринято было как унижение. Только тут рыжая поняла, что не только зажмурилась, но и напрягла все мышцы тела до последней жилочки, да так, что пальцы на ногах заныли от усталости да перенапряжения. В воздухе пахнуло коноплёй привычной на камне сгорающей, а «пленитель»-зверь страх нагоняющий, начал омывать её тело с нежностью, чем-то мягким да тёплым словно пухом беличьим.

Было так приятно, что девка в раз забыла обо всём и расслабилась, разомлев от неги да благодати деяния. Зорька даже глаза прикрыла от удовольствия, только что не поскуливала. Опосля мягкого да тёплого, он начал щекотать раны пальчиком, нанося что-то вязкое да липкое, судя по ощущениям. Ранки чуть пощипали вначале прикосновения, а затем чесаться принялись. И чем дальше, тем больше распаляться начали.

Вскоре нега с блаженством, словно дым улетучилась, и начались мучения нестерпимые. Нет, пытка сущая. Чесаться хотелось неимоверно, аж до «не могу» крайнего, но Зорька терпела стоически. Лишь когда он закончил экзекуцию да зашебаршил в сторонке, что-то делая, она глаза распахнула да принялась оглядываться и, извиваясь потихоньку почёсываться.

Мужик мылся. Смывал с себя краску чёрную да то, что налепил в котле, плавая. Она осмотрела себя сверху донизу всю покрытую полосами зелёными. Зорька в раз поняла, что целебной мазью намазана. Только какай-то неведомой. У них бабы такой не делают. Вот от этого-то щиплет да чешется. Кожа просто заживает, затягивается.

Она бросила рассматривать себя непутёвую да с неподдельным интересом принялась рассматривать похитителя. Мужик стоял к ней спиной да был занят собой исключительно, совершенно не обращая на неё внимания. Правда пара в шатре нагнал много так, что она едва видела его силуэт мелькающий. «Интересно», – вдруг подумала ярица, – «а как его зовут по-ихнему?». Все, кто к нему обращался при ней, только «атаманом» кликали и по-другому никак не обзывали более.

Она осторожно на лавку села делая вид, что втирает мазь нанесённую, а сама продолжала его откровенно рассматривать. Он оттирался, плескаясь в ушате, поддавая пару своим плесканием и, в конце концов, воздух стал настолько обжигающим, что Зорька, хоть с рождения к бане привыкшая, но из-за содранной кожи не выдержала и тихонько сползла вниз, устроившись за лавкой на прохладном песке возле стеночки.

Раздалось громкое шипение головёшек водой залитых, и пар превратился беспросветный туман, такой, что не видно было руки протянутой. Тут неожиданно он позвал её по полному Зарёй Утренней. И её в тот момент даже не насторожило, не заставило задуматься, откуда он знал её. Ведь она не представлялась похитителю, да и вообще с ним не разговаривала. Зорька лишь пропищала, откликаясь на зов хозяина, закрывая при этом лицо руками обеими от жара нестерпимого.