Люди под кожей

Вот другой парень, примерно ровесник Лизы, вжимается в свой холодный стул, старается смотреть не на страстную парочку, а на мелькающие за полуподвальным окном ноги случайных прохожих. Его дружки – стая злобных гиен – ржут над его неудачной попыткой подкатить к даме, которую тот предпринял всего каких-то десять минут назад. К его чести, девушка была вроде бы и рада познакомиться, но в ответ лишь загадочно улыбнулась:

– Я кое-кого жду, он совсем скоро придет.

Как будто знала, что в этот самый момент Денис паркует свою машину на заднем дворе соседнего дома.

Иногда Лизе хотелось, чтобы и Дарья знала, где по вечерам (и главное, с кем) развлекается ее любимый муженек. Она желала не нарушить «статус-кво», а лишь посмотреть на это перекошенное от злобы красивое личико.

Они встречались только однажды. На новогоднем корпоративе многие появляются со своими спутниками, и вот в прошлом году он ее притащил. В мехах, как царица земли русской, и в остроносых туфельках на тонких шпильках, будто за окном было не минус десять. Все в этой лисице выводило Лизу из себя. Руки так и чесались содрать с соперницы искусственную бледную кожу, чтобы показать окружающим, какая она на самом деле: жалкая, уродливая и совсем беспомощная без денег и поддержки Дениса.

Так и хотелось руками, как дантист, раздвинуть улыбчивую челюсть и разорвать ее к чертовой бабушке. Тянуло выцарапать ей глаза, с мясом вырвать руки из тела и оставить ее истекать кровью там, на дорогом паркете, купленном за счет компании.

Какая-то часть Лизы знала: это в ней говорят инстинкты. Когда так долго живешь добропорядочной жизнью, подобные картины становятся частыми гостями в твоей голове. В каком-то смысле их присутствие было даже приятным, сродни физическому наслаждению, самой душевной близости.

Только вот телу все это не нравилось. Оно изрыгало из себя инородные желания, боролось всеми доступными ему методами, но – вы никогда не задумывались? – тело – это всего лишь огромный кусок мяса и костей, которыми управляет разум. Так что демократия в этом государстве была возможна только в случае военного переворота, которого не ожидалось в течение еще нескольких сотен лет.

– Ты меня любишь? – спрашивает Лиза уже в постели гостиничного номера, придавленная весом своего любовника.

Так всегда: никогда у нее, никогда у него. Только на независимой территории, в шикарном номере в центре города с видом на церковь. Лизе этот вид никогда не нравился, но Денис всегда настаивает именно на нем. Что это вообще за извращение такое – грешить на виду у Бога?

Он в последний раз целует ее в щеку, ближе к ушку, и откидывается на спину, совершенно изможденный прошедшим вечером.

– Я даже себя не люблю, – отвечает он после затянувшейся паузы, и что-то в этом ответе дает девушке понять: это один из тех редких, занесенных в Красную книгу моментов, когда он говорит правду.

Ей хочется разузнать почему. Спросить, любил ли он когда-нибудь свою мать или, на худой конец, своих сыновей. Про жену, эту остроклювую курицу, и говорить нечего. Конечно, это не она. Если и была когда-нибудь в его жизни женщина, которую стоило бы любить, то это точно не Дарья.

Вместо того чтобы высказать все это, вывалить на него сплошным потоком, Лиза молчит. Жует нижнюю губу, смотрит в белый потолок.

– А я сразу тебя полюбила, – задумчиво произносит она. В этой фразе нет обиды или подтекста: девушка просто констатирует. – Как увидела тебя, такого печального, одинокого, поняла: всегда буду твоей.

Денис рад бы пожалеть эту девушку, но, как ни старается, не может. Как это делают нормальные люди? Что надо напрячь, чтобы испытать такую эмоцию? Вот слезы легко можно вызвать луковицей, там, или сильной физической болью. А сочувствие откуда берется? Из печени, почек или спинного мозга?

Внутри только пустота. Бесцветная, непроглядная, засасывающая в себя все живое. Хорошо, хоть с этой девицей не нужно притворяться, иначе бы он точно свихнулся. За столько-то лет.

– Я звонила ей, – продолжает откровенничать Лиза.

Мужчина не смотрит на нее.

– Знаю.

Она ни капельки не удивлена.

– Точнее, я тебе звонила. Я не специально. Просто она трубку взяла.

И это он тоже знал. Не слышал, но чувствовал, как на мгновение остановилось сердце жены, а затем резко заскакало, как галопирующая лошадь.

«Денис?»

«Это не Денис. Его нет дома. Это его жена. Что передать?»

«Ничего не передавайте. Он что, не взял мобильный?»

«Забыл».

Конечно, он никогда ничего не забывает. Забывают слабые, ленивые. Те, чьи мысли заняты тем, как набить себе брюхо и при этом ненароком не обрюхатить подружку. У него же случайно никогда ничего не бывает.

Что бы там Лиза про нее ни думала, Дарья очень умная женщина. Наверное, именно поэтому в свое время он на ней и женился, потому что знал, что в случае чего она поймет его, как никто другой.

В другую эпоху Дарья стала бы прекрасной императрицей: мудрой, решительной, не боящейся трудностей. Она бы справедливо карала провинившихся и вознаграждала тех, кто этого достоин. Это не значит, что она была бы доброй или щедрой – это те качества, которые бы только мешали оставаться на троне. На самом деле, если бы мог, Денис любил бы Дарью, а вовсе не это жалкое подобие модели «Викториас сикретс».

– Просто я не хочу, чтобы ты подумал, будто я что-то пытаюсь испортить, – беззаботно продолжает девушка. – Для меня самое важное – доверие, ты же знаешь.

А вот этого он не знает. Такие, как эта девчонка, они скрытные, лживые, физически не способны создавать настоящих привязанностей. Иллюзию – пожалуйста, но не реальность.

Когда Денис без предупреждения, резким движением встает с постели, Лиза все еще нежится на ворохе подушек. Такая странная картина: голое тело, гладкая кожа, а на ключицах, как морская волна, изгибается та самая злополучная цепочка, которую девушка так любила и ненавидела одновременно. С одной стороны, она давала ей настоящую уверенность в собственном теле, с другой – после каждого ношения украшения Лиза все меньше и меньше могла сопротивляться непреодолимому желанию снова его надеть.

У них правило: вместе они не ночуют. Так что все происходит как обычно, ничего нового. Денис машинально натягивает брюки, ловкими пальцами застегивает крохотные пуговицы на едва примявшейся рубашке. Ему необходимо быть дома, пока Дарья не заподозрит в его отсутствии что-то кроме «в баре с друзьями».

На прощание никто никого не целует. Строго говоря, никто даже не прощается.

Дарья дергается в сторону, словно пьянчуга, которая не может устоять на ногах, но ничего не меняется. Тень по-прежнему остается на месте, только чуть сдвигается вместе со своей владелицей.

Когда Дарья была подростком, она периодически посматривала фильмы ужасов, так, чтобы пощекотать себе нервишки. Специально выключала свет, оставляла дверь в комнату приоткрытой и забиралась с ногами на раскладной диван в гостиной с полной миской разогретого в микроволновке попкорна. Поначалу девушка вздрагивала от каждого шороха, вжималась в спинку дивана и порой забывала о наличии соленого лакомства под рукой. Но фильм за фильмом – и Дарья выработала на них иммунитет, словно на какую-то ветрянку. Мозг постепенно понял, что все это ненастоящее, что никаких монстров, никаких психов с бензопилой на самом деле в комнате нет, поэтому спустя некоторое время успокоился.

Только вот то, что видит Дарья в своем отражении сейчас, вовсе не игра воображения. Это не сон, не чья-то злая шутка, а самая что ни на есть реальность.

У ее тени есть хвост.

Самый такой обыкновенный, длинный, как у мартышки, чтобы удобней хвататься за ветки деревьев, и с аккуратной кисточкой на конце. Хвост покачивается из стороны в сторону, живет своей, теневой, жизнью и, кажется, переживает о случившемся куда меньше своей владелицы.

Дарья хочет закричать, но вспоминает о детях, спящих в соседней комнате. На кухне и так горит свет – они в любой момент могут проснуться и слететься сюда, как светлячки на огонек. Поэтому женщина зажимает себе рот руками и кричит беззвучно, зажмурив глаза, из которых Ниагарским водопадом текут непрошеные слезы.