Страница 81 из 88
Какие бы чувства не обуревали изнутри, я никогда не умел, не считал нужным облекать их в слова, вот и в тот вечер, едва объяснив заплаканной, бледной Лютиэнь обстоятельства злополучной помолвки, я надел на её палец кольцо, которое когда-то подарил матери отец, а затем, вместо того, чтобы утешить, успокоить, поддался своей страсти. Желание обладать стройным совершенным телом было настолько велико, что я не смог сдержаться, как не мог и прежде. Это было ошибкой. Жестокостью. Очередной раной, о нанесении которой мне пришлось горько сожалеть уже ночью, прижимая к груди безвольную, окровавленную девушку. Я сломал её, знал, как она ранима, нежна, и всё равно сломал. Она сбежала той ночью. Один Единый знает, куда решила направиться, не имея дома и близких, но её путь преградила одна из орочьих шаек, которые промышляли в тёмное время суток в поисках наживы. Очередное безрассудство — поставить жизнь лошади выше своей и, отпустив её, попытаться в одиночку сразиться с обозлёнными, потерявшими свои норы монстрами. Мы с Боромиром и Арагорном выехали за ней вдогонку, едва один из стражников Врат доложил о том, что девушка покинула Минас-Тирит, но предотвратить несчастье не успели. Пусть орки были мертвы, но Лютиэнь, казалось, разделила их судьбу. Прижимая её к себе, направляя Огненога назад, к городу, я едва различал неуловимое дыхание, от обагрившей руки и одежду крови было не отвести глаз. Второй раз в жизни я плакал, плакал, как ребёнок, которым был много лет назад, когда увязался вслед за отцовским отрядом в орочье логово. Я не мог потерять ту, что единственная смогла согреть в этом проклятом, едва сумевшим освободиться от рабства мире. Не мог, но сам, фактически своими руками нанёс раны, растерзал. Всему виной излишняя гордость, не позволявшая обнажить душу, говорить, а не только упиваться страстью, давать, а не брать. Родители ушли слишком рано, мне не у кого было научиться быть иным, но стоит ли снова искать себе оправдания?
Она не хотела жить, с невыносимым упрямством сопротивлялась лечению эльфа и Митрандира, никакие просьбы, увещевания не могли заставить остаться, не переступать последнюю черту. Это были самые страшные, долгие часы в моей жизни, наполненные злостью на себя, ссорой с каким-то образом догадавшейся обо всём сестрой, стычками и потасовками с Боромиром, который требовал убраться как можно дальше от Палат Исцеления и его подопечной. Очевидно, он обладал не меньшей проницательностью, чем Эйовин, но лучше бы применил своё красноречие в другом месте и в другое время, тогда сейчас не было бы всей этой ужасающей ситуации. Мне никогда не забыть зова Лютиэнь, её слёз, той полуночной минуты, когда понял, что именно сейчас могу потерять любимую навсегда, потому что Она пришла за ней. Тьма, что заползает в окна, чтобы забрать живых за последнюю грань. Но я не был к этому готов и никогда не буду. Прижав к груди, обняв свой цветок, я делился с ней своей жизнью, своей силой столь долго, сколько потребовалась, чтобы мрак отступил, злобно щёлкнув напоследок кривыми клыками. Возможно, если бы рядом не было Леголаса, я бы не справился, но эльфийский принц оказал помощь, благодаря которой опасность удалось подавить. Долгие недели выздоровления Лютиэнь казались вечностью, через которую не пройти, особенно, когда гондорец, стремясь оградить её от моего сомнительного, на его взгляд, общества, определил в Палаты стражника. Лучше бы ещё одну драку затеял, чем так измываться, но сам идти на очередной конфликт с ним я не мог, ведь впереди было самое трудное — объяснить упрямцу, что нет у него никаких прав на Лютиэнь, и очень скоро она вернётся вместе со мной в Рохан.
Что ж, я был, наверное, слишком уверен в себе, если считал, что стоит сказать Боромиру о том, что его подопечная — моя невеста, как он тут же перестанет строить из себя образцового папашу и отпустит нас восвояси. Не тут-то было! Похоже, гондорец и впрямь привязался к Лютиэнь, потому что оказал такое сопротивление, выстроил столько словесных баррикад на грани угроз и намёков на всю двусмысленность ситуации, что впору было радоваться, что пришёл к нему без оружия. Хотя вот огреть старшего сына Дэнатора стулом по темечку — совсем неплохая идея, как кажется поначалу. Наш спор зашёл так далеко, что Боромир принял достаточно ехидное решение позвать едва пошедшую на поправку Лютиэнь, чтобы она лично уведомила его о том, знает ли вообще о моих притязаниях на её руку. Нужно отдать должное моей маленькой занозе — она, присев на диван, в очередной раз принялась играть в молчанку, лишь деланно округляя свои волшебные глаза. То ли всё ещё злилась на меня и хотела отыграться, то ли и впрямь была потрясена всем происходящим и не изволила найти ни слова. Так или иначе, поняв, что содействия от неё не добиться, я намекнул гондорцу на то, что супружество между мной и девушкой уже состоялось, чем вызвал новую бурю его праведного гнева и предобморочный, лихорадочный румянец на щеках Лютиэнь. Но не таким уж и праведником был Боромир, если сразу потребовал доказательств случившегося; я даже опешил, не зная, как смягчить интимные подробности так, чтобы не вызвать в Лютиэнь желание опять махать кулаками. Терпеть подобное поведение впредь я не собирался, однако помощь пришла откуда не ждал — от глаз и ушей всея Гондора и по совместительству младшего брата Боромира — Фарамира. Это настырный малый, которому я, к слову сказать, несколько дней назад дал позволение на помолвку с Эйовин, поскольку она изъявила на то своё полное согласие, очевидно решил доказать, что умеет быть благодарным, ну и заодно продемонстрировать, что подслушивал не только сейчас. Слушать, как он следил за нами с Лютиэнь в конюшнях перед отбытием в Мордор, было далеко не самым приятным удовольствием в жизни, взгляд невольно возвращался к уже облюбованному стулу, однако Боромир больше не делал попыток препятствовать свадьбе. Меж тем он нашёл новый способ навязать свою волю, против которого я ничего противопоставить уже не мог — традиционный год помолвки. При одной мысли о том, что придётся оставить любимую на год в Минас-Тирите, невольно сжались кулаки, а на ум пришла мысль просто выкрасть, но по одному взгляду Боромира было ясно, что об охране невесты он позаботится на должном уровне, и пришлось ретироваться с малой победой пока не лишился и её.
Я не был рождён Королём, никогда не считал себя наследником престола эйорлингов, а главной задачей для себя всегда ставил защиту земель и границ Рохана от врага. От того труднее было вливаться в новое русло жизни, становиться тем, от кого ждут не только воинских советов, но и решений в делах восстановления разорённого, уставшего от войны королевства. Новые обязанности заставили вспомнить прогулянные в отрочестве уроки и засесть за разбор бумаг, скопившихся ещё с тех времён, когда Тэйоден под воздействием Гнилоуста стал безразличен ко всему происходящему вокруг. Наполненные заботами о поздно засеянных полях, отстраивании и восстановлении пострадавших сёл дни сменялись выездами к границам, проверкой укреплений, застав и присмотром за табунами, которые теперь пастухам разрешалось отпускать дальше в степи, не боясь кражи или убийства лучших скакунов Марки. Ночи же, если не выматывался до одури, тянулись бесконечно долго. Всё потому, что рядом не было худенькой темноволосой девочки, которую нестерпимо хотелось прижать к груди, гладить по узким плечам, целовать в висок, чтобы крепче спала. Никогда прежде я не нуждался так сильно в человеческой близости, как теперь, когда обрёл и был вынужден оставить в Гондоре мой цветок. Моя невеста. Моя маленькая жена. Возможно, я заслужил эту долгую разлуку за все те обиды и зло, что причинил ей неосторожными словами и намеренно злыми поступками? Если не умеешь ценить тот подарок, что сделала судьба, бесконечно ранишь и обижаешь, то стоит ли удивляться тому, что Лютиэнь в конце-концов усомнилась в моём честном отношении к ней? Посчитала лжецом, предателем. Сбежала куда глаза глядят, лишь бы подальше от меня. А я продолжил унижать, не нашёл другого способа добиться от Боромира согласия на свадьбу, как только снова предать её доверие. Никогда не забыть, как отхлынула кровь от милого лица, как задрожал подбородок от невысказанной обиды. Возможно, я и есть дикарь, коим окрестила меня приставленная к ней гондорцем вздорная служанка? Ведь с первого дня видел, как девушка ранима, напряжена, словно струна, и всё же не проявил к ней и капли сочувствия, поставил слишком высокую планку того, какой сильной она должна быть, не задумавшись о том, что ей всего восемнадцать, что она не может соответствовать этим требованиям и понимать без слов каждый мой поступок. Ведь сам-то я не понимаю её, но меж тем люблю так сильно, что готов признать вину в грубости и чрезмерном равнодушии. Что, если оставшись в Минас-Тирите, получив, как и я, время на раздумья, Лютиэнь решит, что ей не нужен такой нетерпимый жених, как я? Что, если передумает идти со мной под венец? Нет сомнений в том, что Боромир поддержит её решение, как и в том, что я заслуживаю его. Заслуживаю как никто другой, потому что был эгоистом, жадно срывал, брал всё, что она могла дать, ничего не даря взамен. От воспоминаний о том, как Лютиэнь любила мои поцелуи, как сладко было ласкать её податливые губы, сердце гулко ударялось о рёбра, и становилось особенно страшно по собственной глупости потерять своё счастье. А за окнами занимались новые рассветы, приближавшие душный август, когда отправлюсь в Гондор, чтобы забрать тело Тэйодена для погребения в новом возведённом кургане, и смогу увидеть свою невесту. Витязь, бывалый воин, новый Конунг Марки я столь же боялся этой встречи, сколь и желал; когда же Лютиэнь бросилась в мои объятия, расплакалась, позволила прижать себя к груди, растерял все слова, что собирался сказать ей. Просто схватил на руки и унёс, увёз как можно дальше от чужих внимательных глаз — на заросший незабудками берег Андуина. Ведь букет именно из этих цветов она когда-то у меня попросила, именно с ними я заказал и новое кольцо для неё. Нежность, радость любимой снова заставили почувствовать себя живым, вздохнуть от облегчения, что всё же простила, хоть и не заслуживаю того, а её такая простая затея сажать цветы в саду Медусельда заставила улыбнуться — я хотел увидеть плоды её стараний.