Страница 80 из 88
Невозможно принять или не принять какое-либо решение, когда едешь среди родных, дорогих сердцу холмов, обрывов, утёсов и насыпей, прижимая к груди спящую девушку, думая о той боли, которую она испытывала, о её разбитых, израненных руках и теле, о том, что, как бы не был глуп её поступок, она билась на стороне Конунга Марки. Уже в те минуты я понял, что предпочту Лютиэнь любой, самой знатной и обольстительной наследнице, потому что было в ней что-то сродни мне по духу: то ли горячность и желание на всё иметь свое, независимое от других мнение, то ли стремление стоять на своём, но при этом — мягкость, уступчивость, которыми я не обладал. Она, как и я, была ветром, вольным ветром степей, стремилась к свету, а я хотел стать этим светом для неё. Желаний, надежд на будущее, в которое впервые нестерпимо захотелось заглянуть, стало вдруг так много, что, казалось, не уместит сердце, но все они отступили на задний план, стоило, наконец, приблизиться к Горнбургу, услышать донесения о том, что к нам движется многотысячная вражеская армия. Мысли тут же заполнили иные, более тяжкие размышления: как оборонять Крепь, имея самое большее полторы тысячи защитников, по большей части подростков и стариков, которые либо никогда прежде не держали в руках оружия, либо давно забыли, как это делается? Как защитить, сохранить сотни невинных жизней, не имея для этого достаточных сил? Решение Тэйодена стоять до последнего воина было ожидаемым, подготовка к обороне закипела, затянула обязанностями, которых никто не отменял. Лишь в сумерках я выделил несколько минут, чтобы оградить себя от ненужных тревог — нашёл Лютиэнь, и, не долго думая, запер её в одной из темниц. Жестоко. Но что мне оставалось ещё? Как остановить её, чтобы не попыталась принять участие в предстоящей бойне? Я бы не смог сражаться, если бы не знал, что она находится в безопасности, а темницы казались самым безопасным, недосягаемым для врага местом. Конечно, когда всё закончится, она будет зла на меня, но зато, по крайней мере, цела.
Принимая это решение, я никогда так не ошибался. Оборона Стены захватила настолько, что вытеснила все иные мысли из головы: разразившаяся гроза, полчища орков и горцев, таранящих ворота и пытающихся забраться наверх по приставным лестницам, град стрел концентрировали на себе всё внимание, поэтому, когда раздался оглушающий взрыв, я решил, что бьют грозовые молнии, и лишь через минуту понял, что происходит. Орки, пытаясь попасть внутрь крепости по руслу реки, взорвали кладку на нижнем ярусе. Грохот рушащихся стен, осыпающихся камней заставил похолодеть от затопившего душу ужаса: именно там я оставил Лютиэнь. Оставил запертую, беззащитную. Ноги сами несли через двор, прокладывая себе путь среди сражающихся: я уже понимал, что не оставил ей ни единого шанса на спасение. Увидев каменные обломки и заполняемый бурной водой котлован я едва не попытался спуститься вниз по разрушенной лестнице, остановил меня лишь тихий, болезненных вздох, который только чудом удалось различить в царящем вокруг гвалте. Заметив у края обрыва знаковую темноволосую голову девчонки, которой каким-то образом удалось вскарабкаться по почти отвесным обломкам, но не хватало сил, чтобы подтянуться, сделать последний рывок, я бросился к ней, чтобы вытянуть наверх, прижать к себе, и были абсолютно не важны её сопротивление, гневные, обиженные крики. Хотелось лишь целовать так крепко, чтобы почувствовать, убедиться — жива. До одури впиваться в податливые алые губы, ликуя от того, что не оттолкнула, пусть робко, неумело, но попыталась ответить. Нас прервал взволнованный гном, который с несколькими воинами прибежал вслед за мной к месту взрыва. Лютиэнь так по детски смутилась, что я бы, наверное, расхохотался, но минута близости истекла, нужно было завалить дыру, в которую вместе с речной водой уже просачивались орки, и возвращаться на главную стену.
Наши усилия залатать брешь имели лишь временный успех: через час, когда гроза закончилась, чёрное небо озарили светильники звёзд, а битва во сто крат ожесточилась, всё у тех же разрушенных темниц прозвучал второй взрыв. Отогнать орков от реки удалось лишь выбравшись вместе с частью эореда за крепостные стены. Погнавшись за ними, мы слились с воинами, прикрывавшими ущелье, где в горных туннелях были надёжно укрыты женщины, дети и старики. Воспользовавшись минутной передышкой, я сумел уговорить измученную, бледную, как снег, Лютиэнь присоединиться к Эйовин. Вопреки ожиданию, она не стала спорить. Убрала в ножны меч и снова попросила лишь об одном — вернуться к ней живым, когда битва будет окончена. Эта просьба, вера в меня согрела, придала сил — я обещал и выполнил своё обещание. Когда наступил рассвет, когда пришло обещанное Магом подкрепление, когда все орки были убиты, а горцы пленены, вместе со спешащими к своим жёнам и детям витязями я спустился в горные туннели. Там у щедрого на тепло очага сидела худенькая темноволосая девушка, она держала на коленях маленькую девочку и с увлечением рассказывала сказку о гномах, принце и волшебных поцелуях, слушая которую, дети восторженно ахали, а молодые женщины, позабыв о волнениях, краснели и смеялись. Очень скоро эта девушка станет моей женой — именно таково было принятое мной в те минуты решение.
Приняв решение, я никогда не отступаюсь от него, а это было одно из самых верных решений в моей жизни. И пусть последовавшие недели как невероятно сблизили нас с Лютиэнь, так и привели к множеству конфликтов и ссор, я никогда не пожалею о нём. Кипела война, шли сражения, захваченный воинскими советами и схватками я не был способен уследить за той, что так быстро и бесповоротно завладела сердцем, которое прежде, казалось, не имело способности к пылким чувствам, и она бессовестно этим пользовалась, хитрила, а потом смертельно обижалась, когда я срывался. Потеряв в битве за Минас-Тирит дядю, найдя едва ли не бездыханное тело сестры, которая, как я был уверен, должна находиться в Медусельде, я буквально обезумел от горя, а увидев приближающуюся Лютиэнь,
и вовсе впал в туманящий голову гнев от того, что не смог совладать с самыми близкими людьми в своей жизни, защитить их, к чему всегда стремился. Снова показалось, что вокруг лишь обман и предательство, с губ сорвались крик и ужасные слова, о которых вскоре пожалел, узнав, как несправедлив в своих обвинениях, но их услышал тот, кто ненавидел меня всей душой за вину, в которой я не был перед ним виноват — Боромир. Он отобрал у меня любимую, возомнил, что он отныне её защитник и опора. Что ж, она и его обвела вокруг пальца, ловко заставляя следовать своим желаниями, какими бы абсурдными они не были. Я бы смеялся над гондорцем, если бы не испытывал сострадание из-за схожих с моими бед — гибели Дэнатора и тяжёлым ранением брата, и если бы позже не захотел прикончить, когда у самых Врат Мордора узнал, что он позволил несносной, своевольной девчонке участвовать и в этом самом страшном из сражений. Мне, разумеется, было лучше любого другого известно, как нелегко с ней сладить, но гондорец клялся, что лично запер её в комнате. Какая после этого может быть вера его слову? И всё ради чего? Неужели рискнул жизнью моей Лютиэнь, только чтобы отомстить за Лотириэль? Известно ли ему, что я никогда не видел дочь Имрахиля, за которой, если верить слухам, он пару лет назад приударил так открыто, что девушке срочно искали жениха в чужих землях? Главным моим желанием по возвращении из Тёмных Земель в Гондор было поговорить с Князем Дол-Амрота, чтобы отказаться от помолвки с его дочерью, но на пиру, устроенном в день прибытия, он напраздновался так, что это не представлялось возможным, а наутро случилось непоправимое — о моей невесте узнала Лютиэнь. Когда я заметил, догнал мой заплаканный цветок, то ещё не знал, что произошло, но боль в огромных синих глазах была настолько глубокой, что, казалось, способна затопить целый мир. Да, и била моя девочка неплохо. Ощутив, как её кулачок врезался мне в подбородок, я понял, что удар у неё действительно поставлен на должном уровне. Только вот терпеть, когда тебе пытается подправить лицо девушка, пусть и настолько любимая, что даже сам себе не можешь в этом признаться, невозможно. Я чуть не ответил, как это сделал в своё время Боромир, едва сумев сдержаться, а она вёрткая, как маленький ураган, стремилась в своём отчаянии нанести новый удар, но сильнее всего били её слова, упрёки. Они были слишком справедливы и этим лишь вызвали прилив злости. Действительно, я часто допускал по отношению к Лютиэнь жестокие и вольные поступки, на которые бы никогда не пошёл, если бы она была под защитой родителей, а не всё равно что сирота, волей судьбы попавшаяся на моём пути. Беззащитна. И я полностью утвердил свою власть и волю, легко находя оправдания каждому своему поступку. Оправдания, которых не было. А она всегда была ласкова со мной, дарила тепло и любовь, в которых я так нуждался, просто показала, как нужен ей, даже не подозревая, как это важно, необходимо для меня. Быть нужным. Любимым. Иметь свою тихую гавань, где можно забыть о дневных проблемах и греться в лучах нежности родного человека. Всё потому, что она доверяла мне. Полностью и безоговорочно. Верила, что я не могу обидеть, поступить с ней бесчестно. И вот теперь это доверие было разбито, растоптано. Мне нечем было себя оправдать. Но и сдаваться я не собирался. Решение было найдено в секунды: заперев Лютиэнь, я отправился на поиски страдавшего с утра головной болью Имрахиля. По счастью, он выслушал меня без гнева и обвинений в том, что не сдержал своего слова, а явившийся опохмелить родственничка гондорец, не упустив момента, снова принялся набиваться ему в зятья — на этот раз вполне успешно. Казалось бы, проблема решена, но я был бы не я, если бы тут же не нажил себе новую. Худшую.