Подари мне ночь, подари мне день

Какой счастливый прожит день!

В нем были солнце и улыбки.

Его не омрачила тень

Ни глупости и ни ошибки.

В этом дне была и ты,

Счастливая и неземная.

Мое знамение красоты,

Как радуга в начале мая.

Я любоваться не устал,

И радость спутницей мне стала.

Тебя я королевой звал,

Ты, словно роза, расцветала.

Пусть будет много светлых дней,

Счастливых встреч без расставаний.

Пусть будет небо голубей,

В любви — бесчисленных признаний.

Комментарий к глава 30. Белые ленты

Стихи к главе найдены на просторах интернета.

https://vk.com/club118071311?w=wall-118071311_636%2Fall

========== глава 31. Подари мне дочь ==========

Чем муж и жена меж собой различаются?

Жена — это та, что всегда подчиняется,

А муж — это тот, кто сильнее слона

И делает всё, что захочет она.

POV Эйомер

Я не был рождён Королём. Сын младшей сестры Конунга Тэйодвин и Эйомунда из Истфолда, главного Маршала Марки, я жил в Альдбурге и, пожалуй, моё детство можно было назвать счастливым настолько, насколько оно вообще может быть счастливым у свободолюбивого мальчишки, для которого сбежать от наставников, чтобы помчаться по степям на вороном жеребце —обычное дело, практикуемое почти каждый день, а любовь родителей — защита от любых напастей. Почти безоблачное детство, лишь иногда омрачаемое подслушанными разговорами в казармах отцовского эореда о Тёмных Землях, участившихся нападениях ужасных существ, которых называли орками, и бесчинствах, которые они творили, если одерживали победу. От услышанного волосы на голове уже тогда вставали дыбом, и всё же в детстве всё казалось не таким реальным, как теперь. Ведь если будешь каждый день тренироваться с витязями отца, если приложишь максимум усилий для того, чтобы быть самым ловким, быстрым и сильным, то сумеешь победить любого врага, быть героем, который всегда защитит своих близких, верно? Именно так я тогда и считал. Но детская наивность была разрушена в один день, когда прибывший гонец сообщил о выслеженном логове неприятеля, укрывшегося в перелеске на берегу Энтавы. Закатные лучи солнца окрасили небосклон багрянцем, когда отец вместе с собранным отрядом выдвинулся из сонного города. Мне тогда хватило глупости и бравады, пользуясь надвигающимися сумерками, последовать за ними на своём вороном жеребце, имея из оружия лишь небольшой меч, который сейчас бы назвал кинжалом, ножом для разделки дичи. Но и он не пригодился. Стоило приблизиться к грязным, уродливым дикарям, которых с лёгкостью разили отцовские воины, увидеть зловонные норы и нескольких измождённых женщин с раздувшимися животами и слишком знакомыми светло-пшеничными волосами, как к горлу подкатила тошнота, заставившая, спешившись, упасть на колени и захлёбываясь сбившимся дыханием смотреть, как один из витязей прижимает к груди оборванную, изуродованную девчонку. Он гладил её по волосам, называл дочерью, а она молила лишь об одном — о смерти. В те минуты наши с ней желания были схожи, но ей дали освобождение, а меня, ни слова не говоря, отец отвёз домой. Это и было самым большим наказанием — я сам наказал себя — в девять лет по детской глупости, считая, что способен на подвиги и готов помогать в сражениях, я узнал чёрные, ужасающие стороны мира, которые хотели скрыть от меня до тех пор, пока не настанет пора взросления. В ту ночь я уже не смог уснуть, как и во многие, последовавшие за ней. И не было больше ни детства, ни отрочества, лишь слепое желание научиться убивать, научиться мстить тем, кто посмел осквернить самое дорогое, что есть в семьях рохиррим — дочерей — светильников жизни, несущих в себе всё то, что впитывает с рождения каждое дитя — тепло и неугасающую любовь.

Глядя на маленькую белокурую сестрёнку, которая, безмятежно смеясь, спешила из комнаты в комнату, выбегала во двор, чтобы нарвать одуванчиков или просто посидеть на крыльце, я думал лишь о том, смогу ли защитить её от любой беды, сохранить, не позволить злому року стереть улыбку с милого беззаботного личика. Подбегая, Эйовин хватала меня за ладонь, тянула за собой, звала разделить детские забавы. И от этого на сердце становилось ещё тяжелей, оно словно полнилось темнотой и отчаянием, от которых теперь могла оградить только мать, которая, зная о моём проступке, видя, что со мной происходит, была в те дни особенно ласковой, старалась отогреть, укрыть в своих объятиях. Порой это злило, заставляло срываться, и всё же я ни разу не посмел оттолкнуть её рук, и не было слабости в том, чтобы принять утешение, которое они несли.

Два последующих года я почти не отходил от отца, стремясь подражать ему как в утренних боевых тренировках, так и в том, как он управляется верхом с копьём и мечом. Словно тень, следовал за ним шаг в шаг, слушая отдаваемые эореду приказы, разговоры с разведчиками и витязями, запоминая решения, принятые на общем Совете. Больше не осталось времени для забав, а самым важным казалось научиться, перенять всё то, что позволит быть мудрее, сильнее и выносливее. Я хотел стать лучшим воином, которого никто не сможет победить ни в бою, ни в поединке разумов. Возможно, детство для меня закончилось слишком рано, но меж тем я упрямо доводил себя до изнурения тренировками пока не начинал чувствовать, что завтра смогу сделать больше, а через месяц стану ещё сильней. Первое оружие в мои руки вложили так же рано, как и посадили в седло — едва начал уверенно стоять на ногах, но прежде — стать непобедимым — не было такой целью, как теперь. И лишь ранним утром, едва проснувшись, я по-прежнему следовал привычке стянуть на кухне горячие медовые булки или пирог и отправиться на задний двор, чтобы в рассветной тишине позавтракать сладкой сдобой. Часто ко мне присоединялась и сестра, а иногда нас заставала мать, которая не слишком сердилась, но каждый раз напоминала о том, что есть нужно за столом и, если мы неохотно шли за ней на кухню, кормила румяными пирожками и молоком. Пожалуй, это были самые счастливые воспоминания из той жизни… жизни до того, как родителей не стало.

Мне никогда не забыть того дня, когда отец запретил ехать вместе с ним и отрядом воинов к восточным границам, где снова бесчинствовали орки. Трое суток мы не смыкали глаз в напряжении ожидая хоть каких-то известий, а затем, когда все мыслимые сроки вышли, прибыл гонец с вестями о том, что слуги Тёмного Владыки сумели одержать верх над нашими защитниками, не оставив в живых никого. Помню, как побледнела тогда мать, как беззвучно схватилась за горло, а из прекрасных зелёных катились слёзы, которых не удалось унять ни мне, ни Эйовин. Ничто не смогло стать утешением: она сгорела, увяла, ушла за отцом так быстро, словно и не видела жизни без него, а нас — испуганных, потерянных в своём горе и отчаянии увезли в Эдорас к решившему заняться воспитанием детей сестры Конунгу. Мы и прежде бывали в Медусельде, но лишь по праздникам, когда королевская семья собиралась вместе, а теперь Золотой Чертог казался холодной клеткой, в которую заточили словно парочку бездомных волчат. Сестра безропотно приняла новый уклад жизни, находя утешение у стремившегося отогреть нас Тэйодена, я же, хотя любил дядю и был по-своему благодарен ему за заботу и защиту, не был готов к жизни в столице. Каждую минуту мне хотелось сбежать, вернуться домой в Альдбург к ушедшим прежним дням и ещё не остывшим могилам родителей. Казалось, лишь там можно найти крупицы утешения, но как оставить Эйовин одну? Этого я сделать не мог. Кто закроет её грудью от бед, если не старший брат? Злость, отчаяние, нежелание принять происходящее выливались в конфликты с Тэйоденом и нанятыми им учителями, которые должны были обучать письму, языкам и счёту. Как бы не так. Их уроки не были сложны для меня, но всё же, желая выразить свой протест, бунтовать, я сбегал из города, часами просиживая у заросших белыми могильными цветами курганов, или, если удавалось увести из конюшен своего жеребца, углублялся в бескрайние степи, тянувшиеся до самого горизонта и дальше. В те далёкие дни единственным, кто проявил ко мне понимание, а не стремление нянчиться, был мой кузен Тэйодред. Он сумел найти слова, которые, если не облегчили боль от утраты родных, то всё же смогли вразумить замкнувшегося в своём горе мальчишку, вытянуть из плотной скорлупы отчуждения. Тэйодред был старше меня, он уже являлся таким витязем, каким я только мечтал быть, но, несмотря на разницу в возрасте, стал моим наставником в воинском искусстве. Он относился ко мне как к равному; потратил немало времени, сил и терпения, чтобы поставить удар, научить всем тем хитростям схватки, которые знал сам, но взамен требовал, чтобы я не так часто прогуливал уроки наставников по грамматике и перестал игнорировать просьбы дяди, пока они не переросли в жёсткие приказы. Это было трудно, желание спорить, отстаивать своё мнение росло и крепло вместе со мной, я не был образцовым племянником и братом, но всё же стремился к этому настолько, насколько полагал нужным. Шли годы, в памяти они отражались успехами в ратном деле, всё учащающимися нападениями на деревни тёмных тварей, которые становились безудержно жестокими, и тем, как быстро взрослела, расцветала сестра. Эйовин долго казалась мне девчонкой, пока я не заметил, какие сальные взгляды на неё бросает один из самых гнусных придворных подхалимов дяди. Единственно верным решением было увезти её домой, в Альдбург. Так я и поступил, там, в провинции, прошло несколько относительно спокойных лет, омрачаемых лишь учащающимися набегами орков на границы, но их почти всегда удавалось отразить, обращая врага в бегство, пока с земель Изенгарда не начали просачиваться новые вражеские лазутчики — темнокожие воины, которые уже не боялись дневного света и были выносливее физически. Их искажение было тем более ужасным, что их произвели на свет несчастные девы Марки, которых для этой отвратительной цели похищали из наших сёл. Кошмар моего детства не исчез с годами, он лишь возрос, укрепился. Заняв место отца, став главой Маршалов Рохана, Третьим Сенешалем Марки, я направлял все силы эореда на борьбу с Чёрным Злом, но однажды пришло письмо от Тэйодреда, требовавшего моего присутствия в Эдорасе, так как Конунг стремительно терял здоровье и рассудок, прислушиваясь теперь лишь к одному из своих советников, который, пользуясь появившейся властью, создавал много смуты. Можно было не сомневаться, что этим советником был услужливый на речи, лживый Грима Гнилоуст. Он и прежде вызывал у меня презрение, теперь же пришлось вернуться в Медусельд, чтобы помочь кузену противостоять его грязным помыслам, уходившим своими корнями в Белую Башню. Убить, уничтожить мерзавца казалось самым лёгким выходом, но он пользовался таким доверием и защитой ставшего чересчур подозрительным Тэйодена, что сделать это, не навлекая на себя тень подозрений и королевского гнева, было фактически невозможно. Отдав распоряжение, чтобы жители расположенных у границы сёл были переселены ближе к городу, табуны и стада отогнаны, а охрана границ усилена, я велел сестре собираться. И вскоре мы прибыли в столицу, которая не казалась больше оплотом мира и благоденствия, как то было в прежние времена, да и сам Медусельд погряз в сумраке, тревожных слухах и напряжённом, гнетущем ожидании всё новых бед. Эти беды не заставили себя долго ждать: день за днём они сыпались как из рога изобилия, пока не закончились трагедией, от которой кровь стыла в венах. Мне и раньше приходилось терять близких, но сколько бы ни пришлось видеть за жизнь смертей, боль, страх утраты никогда не притупятся, как и не исчезнет желание проклинать себя за то, что не умею бывать в нескольких местах одновременно, не могу предвидеть беду. В конце февраля Тэйодред с отрядом воинов попытался загнать в ловушку перешедших границы, занимавшихся грабежами орко-людей, но сам оказался в ней посреди Изенских топей. Он приказал мне оставаться во дворце рядом с дядей и сестрой, и это была ошибкой: я не должен был выполнять его волю, должен был отправиться следом сразу, а не через сутки. Следы минувшего побоища и мёртвые тела побратимов — это всё, что мы с эоредом нашли в туманных, полных удушливой влаги топях. Не замечая льющего дождя, я искал и искал кузена, пока не нашёл его среди покрытых мхом кочек. Тэйодред ещё дышал, тело его горело от лихорадки, но раны… Мне ли не знать, что с подобными ранами невозможно выжить? И всё же, слепо надеясь на ни разу не случившееся за жизнь чудо, на исцеление, я устроил брата перед собой в седле и направил Огненога к Эдорасу. Дворцовый целитель был мрачен, осматривая своего пациента, но не проронил и слова. Сестре же я даже не позволил взглянуть на то месиво плоти и крови, в которое превратилось тело Тэйодреда, спешно прикрытое повязками. Задыхаясь от отчаяния и своего бессилия, я ушёл в Тронный Зал, надеясь найти там Тэйодена, но застал лишь изображающего сочувствие, а на деле злорадствующего Гриму. Стоило пообещать, что раскрою ему череп, чтобы поглядеть, какого цвета мозги у лжецов, и для убедительности взяться за стоящую у поленницы кочергу, как паршивец, сыпля проклятиями, тут же ретировался, а откуда-то со двора послышался такой жуткий рёв, которого мне прежде слышать не доводилось.