Страница 77 из 88
Выйдя на террасу, торопливо спускаясь по ступеням во двор, я увидел нечто совершенно невообразимое: выкрашенный в алый цвет панцирь на больших, как у телеги, колёсах, движущийся с бешеной скоростью прямо к одному из амбаров. Снова взревев, невидаль-монстр вписался точнёхонько в угол хозяйственной постройки и, сверкнув зловещим огнём, затих. Казалось бы, вот оно — невиданное прежде чудо, а точнее сказать, колдовство, но это было ещё не всё: в панцире оказалась дверца, из которой навстречу мне, начальнику караула и прибежавшим на шум стражникам вышла щуплая, невысокая девчонка со спутанными, чёрными, как смоль, кудрями. В свете принесённых факелов на её бледном лице выделялись огромные синие глаза, они полнились таким страхом, что, казалось, она сейчас вот-вот разревётся в три ручья, но нет: выпрямилась, расправив узкие плечи, и выпятила подбородок. Прежде мне не доводилось встречать людей со столь необычной внешностью, а уж похожий на ночную сорочку, не по погоде тончайший светлый наряд и вовсе делал её схожей с лесной нежитью или эльфами. Собственно, если это происки предателя Сарумана, то чего ещё можно было ожидать? Возможно, стоило сразу заточить её в темницу, а уже утром разобраться что к чему, но мы в растерянности слушали её беглую речь на всеобщем. Говорила девчонка какую-то несуразицу о столкновении, погибших, вызове кого-то скорого на расправу и всё просила дать ей позвонить в колокольчик, а под конец, на моё требование назвать имя заявила, что она ни кто иная как Лютиэнь, и даже ткнула мне какую-то бумажку со своим портретом и странными надписями на незнакомом языке, уверяя, что там написано, что она Лютиэнь Сиплтон. Н-да, не Тинувиэль, но что ночная гостья не эльф, а человек, я уже и сам понял: слишком настырная, невысокая, да и виднеющиеся из-под волос ушки не острые, а маленькие и аккуратные. Что ж, проклятый Маг всё предусмотрел, когда заслал к нам свою лазутчицу: кто же из воинов решится обидеть такую хорошенькую пигалицу? Вон, даже старый волк Хама прикрыл, позволив спрятаться за своей спиной, стоило мне повысить голос и ещё раз потребовать объяснений, что происходит. Правда и он напрягся, когда девица заявила, что торопится на завтрак к оркам и бывала там уже не единожды. Взгляд невольно тут же переместился на её фигуру, чтобы оценить стройность талии: нет, не похоже, чтобы незнакомка готовилась стать матерью очередного чудовища. Возможно, она еще зелёная и слишком плоская, чтобы эти зверюги позарились, хотя есть ли им разница, кого насиловать? На претерпевшую насилие она, к счастью, тоже не похожа: такого ужаса и унижения я не пожелал бы даже дочери самого злейшего врага. Всё продолжает дерзить, а у самой даже кончик носа от холода покраснел, неужто Саруман шали не нашёл для своей прислужницы? Застудится насмерть, и кто тогда будет чинить задуманные им новые козни?
Проигнорировав её возмущение по поводу того, что никто так и не принёс колокольчик, чтобы она могла в него позвонить, я схватил девушку за локоть и собрался уже было отвести в темницу, но слишком продрогшей и тощей она была: неуместная жалость заставила вместо этого направиться с ней во дворец, к своей комнате. Запру её там, пока не разберусь, что происходит, а уж потом приму решение, как быть дальше. В конце-концов, разве мне не по силам справится с этим напуганным цыплёнком?
Как оказалось, цыплёнок был на удивление предприимчивым и до безрассудства смелым: меньше чем за час он умудрился сбежать через окно моих покоев, заявиться к постели мечущегося, сгорающего в лихорадке Тэйодреда и заявить, что у неё имеется лекарство, которое поможет уменьшить его страдания. Я бы в ту минуту и её страдания укоротил вместе с никчёмной жизнью, но рядом находилась измученная Эйовин, и пришлось согласиться при условии, что девчонка выпьет своё зелье наравне с братом. Я думал, она откажется, или попытается смошенничать, но ничего подобного — первой приняла половину разведённого в воде снадобья, и, стоило мне напоить оставшейся жидкостью Тэйодреда, рухнула, как подкошенная, у его кровати.
Яд?
Нет.
Просто сонный порошок, но взвинтила она меня этим поступком изрядно. Убедившись, что кузену ничего не угрожает, оставив его под присмотром сестры, я отнёс Лютиэнь обратно и, завернув в одеяло, устроил на кровати. Совсем девочка, со своей бледной кожей и чёрными кудрями, сейчас она казалась особенно хрупкой и беззащитной. Розовые губы приоткрылись, обнажая ряд ровных жемчужно-белых зубов, тихое дыхание едва уловимо, тени от слишком длинных, словно у оленёнка, чёрных ресниц веером ложились на фарфоровые щёки. Не возможно не любоваться. Не в силах отвести взгляда, я сел у изголовья, находя себе оправдание в том, что такую шуструю девицу нельзя оставлять одну, пока не устроил ей хорошую трёпку, поэтому лучше дождаться её пробуждения. Минутная борьба с собой и неодолимым желанием прикоснуться, и вот её тонкие пальчики в моей широкой, загрубевшей от меча и копья ладони. Тёплые, кожа нежная, на аккуратно подстриженные ногти нанесена лазурная, словно рассветное небо, краска. Видеть подобного мне прежде не доводилось, но ведь у неё и обувь странная: словно перевёрнутые тонкие рога на белых ремешках, как на подобном можно ходить, и что в этом красивого, мне никогда не понять.
Из отрешённых мыслей вырвал странный гудящий звук, доносившийся со стола, где лежала её необычная, явно бесполезная из-за своих маленьких размеров торба. Поднявшись, я, не церемонясь, вытряхнул содержимое торбы на столешницу и среди непонятных крохотных приспособлений, густого гребня и уже знакомой бумаги с искусным портретом обнаружил светящуюся чёрную штуковину, которая издавала глухое мычание. Стоило с опаской поднести её ближе к лицу и прикоснуться пальцем к гладкой поверхности, как рядом, почти у самого уха, раздался взволнованный женский голос. Язык был мне незнаком, но вот имя Лютиэнь разобрать удалось.
— Кто ты? — вопрос вырвался сам собой; женщина на несколько секунд затихла, а затем заговорила на ломанном всеобщем.
— Это мать Лютиэнь — Маргарет Сиплтон, что моя дочь делает у вас в такой поздний час? Я звонила Джессике, она давно уехала с праздника, а домой так и не попала, и дозвониться не могу. Что у вас за слёт, где вы находитесь?
— В Эдорасе. Твоя дочь спит, — в голове вертелось подозрение, что эта штуковина напоминает палантир, байки о которых доводилось иногда слышать, а значит, девчонка и впрямь вражеская лазутчица, но от чего же тогда от него нет того искажающего воздействия, о котором говорят? Лишь раздался шум, словно ветер в степи разгулялся, мигнул красный огонёк, и всё — потух. Словно не было ни свечения, ни звуков, будто мне всё привиделось. Нахмурившись, я отложил его обратно на стол и, снова присев на край кровати, с подозрением взглянул на девушку: неужели и впрямь шпионка? Возможно ли, что кажущееся столь светлым создание имеет гнилую сердцевину? Враг хитёр на происки, нужно быть осторожным, и всё же я не верил, что такое возможно. Дело вовсе не в том, что я, как последний дурак, размяк от девичьей красоты, но было в ней что-то такое, что трогало за самое сердце: крупица родного тепла, которой я не мог дать объяснения. Возможно, так и действует морок Сарумана? Не стану ли я подобным Тэйодену слепцом, потерявшим свою душу? Весьма выгодное для Изенгарда положение: Конунг почти безумен, а второй и третий Сенешали Марки устранены. Возможно, стоит прямо сейчас уничтожить лазутчицу? Она даже не поймёт, что происходит, ничего не почувствует.
Руки сами потянулись к девушке, ладони сомкнулись на тонкой белой шее, но я не смог сделать последнего сдавливающего движения, потому что не был рождён убийцей, не сумел бы лишить жизни этого спящего почти ребёнка. На свете есть справедливость, она существует для всех, кто ходит по земле, клянусь памятью Эйорла, я сумею разобраться во всём, не пролив понапрасну кровь, не принеся невинных жертв.
За тридцать прожитых лет я привык, принимая решения, следовать им, не нарушил ни одного обещания, но эту последнюю клятву, казалось, невозможно было сдержать. Связанный словом, данным ушедшему следующей ночью Тэйодреду, беречь девчонку, в которой тот увидел то ли эльфа, то ли луч света, я уже через несколько дней отчаянно мечтал придушить её собственными руками, да не просто, а чтоб кровавая пена с губ пошла. С тех самых губ, что дерзили так, что дух от злости захватывало, и начинало нервно дёргаться веко. Прежде мне не доводилось встречать более неугомонного создания, чем Лютиэнь. Казалось, она и минуты не могла усидеть спокойно, а уж о девичьей покорности и вовсе отродясь не ведала. Словно маленький ураган, она несла в себе сотни противоречий, но, несмотря на несносный характер, сумела в считанные дни стать подругой Эйовин и, в довесок, любимицей прислуги, конюхов и младших витязей моего эореда, всех как один уверенных в том, что общаются с прибывшей в Медусельд целительницей. Ложь, произнесённая моей сестрой, казалась им правдой, в которой невозможно усомниться. Я же был вынужден терпеть шуточки вроде той, когда она, нарочно усомнившись в моей смелости, предложила прокатиться в своей железной телеге, которую гордо называла скакуном. Мне понадобилось немало мужества и решительности, чтобы сесть рядом с ней в ревущую красную скорлупу, а девчонка ещё и смеялась пока не поняла, что своего «жеребца» без моего позволения больше не навестит. А чего стоила её выходка, когда нашла себе помощников накрывать стол к ужину среди молодых воинов, а потом заявила на моё праведное возмущение по сему недопустимому поводу, что неплохо бы получить от меня букет незабудок? От меня, сына Эйомунда, Третьего Сенешаля Марки! Воистину, наглость прислужницы Саурона не знала границ. Конечно, у меня не было тому никаких фактических доказательств, но одна мысль о том, что эта недоросль думает, что витязь будет собирать для неё цветы в полях, заставила вскипеть от гнева и в который уже раз вознамериться прихлопнуть, как муху, особенно за звонкий смех из-за дверей, за которыми она от меня укрылась. Но самым вопиющим было не это, а следующее утро, когда, узнав, что я собираю эоред, чтобы отомстить оркам за смерть Тэйодреда, девчонка попросила об одном — вернуться живым. Она и после бессчетное количество раз просила меня об этом, но тогда я не знал, что думать, глядя в её полные тревоги глаза, слушая предупреждения о коварстве Гнилоуста. Думает, я сам не знаю о его грязных происках? И что это: притворство или действительно волнение за меня? Разве возможно так искусно лгать?