Страница 47 из 88
Тихий, слишком знакомый стук в дверь смог нарушить ход мыслей, но не заставил отказаться от уже принятого в глубине души решения. Всхлипнув от отчаяния, я зарылась головой в подушку, стремясь заглушить, подавить желание вновь ощутить тепло объятий рохиррима, испить его поцелуи, прижаться к сильной груди. Не сегодня. И уже никогда. Не сумела стать для него той родной, которою дорожат, которую берегут, а значит нужно суметь остановиться, отпустить. Что ему нужно от меня израненной, измученной минувшим сражением? Вряд ли я сейчас способна дать хоть что-то, да и будучи вся в синяках, наверное, похожа на баклажан. Пусть ищет себе новую утеху, если не спится по ночам. Солёная влага, которой, казалось, больше не осталось в теле, вновь, обжигая, побежала по щекам. Как же хочется смалодушничать, сдаться, просто сорваться с кровати и открыть дверь, но если я сделаю это, то уже никогда не прощу не только его, но и себя. К тому же на это просто нет больше права: теперь у меня есть официальный опекун, я не могу обмануть его доверие порочной связью и недостойным поведением. Благо, что никто не вошёл днём и не увидел, как я сплю в руках того, кто при множестве свидетелей отказался от меня. Тогда это было неосознанно, но больше такого не позволю. Не стану думать, зачем он приходил тогда и сейчас, лучше не знать, чем получить ещё одну рану.
Когда стук повторился, я натянула на голову одеяло и занялась тем, чего не делала уже очень давно: начала читать молитву. Как помнила, как могла. Бог, Эру или Валар, ведь кто-то есть, кто следит за нами, удерживая в страшные минуты на краю пропасти, и если уж не спасает, то и не даёт окончательно погибнуть. Этот кто-то, казалось, услышал меня: стук больше не повторился, лишь удаляющиеся шаги, врезавшиеся в сердце так больно, словно Эйомер, раздавливая, растаптывая, прошёлся по нему. Раной больше — раной меньше, разве теперь не всё равно? Придёт новое утро, и оно сумеет расставить всё по своим местам. Как бы не было трудно, теперь у меня только один путь в жизни, и он рядом с Боромиром. Сжавшись в комочек, словно от этого раны на теле и в сердце могли перестать саднить, уткнувшись лбом в колени, я принялась, как в детстве, считать воображаемых летучих мышей. Должно быть, я совершенно вымоталось, раз это помогло.
Когда хмурый рассвет воровато проскользнул в окно, я уже была на ногах и, кое-как сумев умыться, пыталась, сжав зубы, затянуть шнуровку на платье. Пришедшая будить меня Ранара лишь руками всплеснула и, сетуя на такую непоседливость, помогла одеться, перебинтовала руки и расчесала. Решив, что было бы неплохо хоть немного отвлечься от гнетущих мыслей, я попросила её устроить небольшую экскурсию по Цитадели, на что женщина откликнулась с большим энтузиазмом и, показывая мне длинные переходы и залы дворца, в свою очередь попыталась удовлетворить своё любопытство и деликатно выпытать о том, кто я, и кем довожусь наследнику престола Рохана, который вчера, как говорят, запретил мне возвращаться в Эдорас. Как же быстро распространяются слухи даже в такое неспокойное время! Надеюсь, до Эйовин они не дойдут. Изо всех сил стараясь сдержать подступившие к глазам слёзы, я поведала ей полуправду, упомянув о том, что родителей у меня нет, а Сенешаль разгневан тем, что втайне от него мы с его сестрой влились в ряды воинов Марки и приняли участие в Пеленнорской битве.
— Значит, сестру свою твой господин смог простить, а тебя нет? — проявила неожиданную наблюдательность Ранара. — Оно и понятно: родная кровь ближе к сердцу, а сироту можно, как котенка, вышвырнуть. Но ведь он нёс ответственность за тебя; какой же из него будет Конунг, если уже сейчас он позволяет эмоциям одержать верх над разумом и поступает столь жестоко?
— Не говори так. Племянник погибшего Короля Рохана мудр и справедлив, он будет хорошим правителем, — глубоко вдохнув прохладный, пахнущих дымом сосновых факелов воздух, я обхватила себя руками за плечи, словно могла рассыпаться от той новой боли, в которой зашлось сердце. — Я виновата.
— Ты совсем молоденькая, госпожа, сколько тебе лет?
— В январе исполнилось восемнадцать, — отведя подёрнувшийся влагой взгляд от чёрных проницательных глаз Ранары, я предпочла рассматривать, как солнечные лучи, проходя сквозь изящную оконную решётку, ложатся причудливыми узорами на мраморный пол.
— На вид не дашь и шестнадцати, — поджав губы, заметила женщина. — Моей младшей, Зиле, пятнадцать, так она попышней тебя будет. Верно у вас в Рохане с едой туговато, или для сироты куска хлеба жалели? — заметив, что я собираюсь запротестовать, она изогнула бровь, давая понять, что её мнения мне уже не изменить, как бы не пыталась. — Как можно оставить такую красивую госпожу без опеки? Куда бы ты пошла, если бы не наш Маршал? Всё это могло кончиться очень худо, и виноват бы был твой бывший господин. Или он полагал, что ты сможешь себя прокормить ратным делом, которому тебя невесть за каким лихом обучили?
— Эйомер думал, что его сестра погибла, — неужто мне придётся оправдывать его не только перед собой, но и перед другими?
— Так что, если погибла одна, можно и другую на гибель обрекать? Страшно подумать, что может случиться, если голову преклонить негде. Нельзя быть такой смиренной.
Не смиренная я, а раздавлена всем, что произошло. Но разве это объяснишь упрямой служанке, которая уже вела меня по лестнице на первый этаж, чтобы показать тронный зал и галереи Цитадели?
От ажурной лепнины на величественных колоннах и поражающих своей красотой фресок захватывало дух, льющиеся сквозь цветные витражи солнечные лучи будили в душе тоску о чём-то светлом и смешном, давно позабытом в ушедшем детстве. Ещё неделю назад я была счастлива и, не смотря на угрозу войны, верила в то, что впереди всё будет хорошо, а теперь бродила по огромной, пышущей богатством тронной зале, ощущая себя пустой оболочкой, из которого выкачали жизнь, тенью, увядшим деревцем, у которого больше нет завтра. Есть большие камины, закрытые кованными ограждениями, мраморные арки, дорогая массивная мебель и вазы на длинных столах, но нет больше бесшабашной, жизнерадостной девчонки, которая любила книги Толкина, ролёвки, лошадей и свой дом. Она словно погибла от обрушившейся боли, захлебнулась в ненависти в глазах Эйомера. А всё, что от неё осталось, можно ли в это вдохнуть хоть какую-то жизнь?
Слушая рассказ Ранары о том, как Дэнетор, к которому она, похоже, относилась с большим теплом и уважением, принимал послов, вёл переговоры и устраивал праздничные обеды для гостей, я поняла, что если выхода из сложившейся ситуации и не видно, то принять ещё одно решение всё равно можно. У меня больше нет Эйомера, нет Роханских степей, нет моей маленькой комнатки в Медусельде, в которой прошли самые светлые и счастливые часы, к воспоминаниям, от которых рвётся из последних сил израненное сердце, так что же теперь терять? Разве есть то, за что можно зацепиться? То, ради чего начать всё с начала в чужом городе, среди незнакомых людей и обычаев? Нет, а значит я вольна в своём выборе, вольна поступить так, как считаю нужным; главное, найти верные слова для того единственного, кому оказалось не всё равно, что со мной станется, тому, кто взял меня под свою защиту.
— Говорят, объявился потомок Нуменорских королей, он помог одержать победу, отстоять Минас-Тирит и теперь претендует на престол. Я даже видела его издали вчера, но после гибели Наместника для меня может быть лишь один Король – это наш Боромир. Всё теперь зависит только от его решения. Многие его поддержат, и ему это известно, но наш Маршал слишком любит свой народ, он всегда заботился о нас и вряд ли захочет кровопролития, — рассуждала Ранара, показывая убранство залитой солнечным светом столовой.
Слушая её болтовню, я снова задумалась над тем, что Профессор не совсем верно преподнес мир Арды и события, происходящие в нём сейчас. Он словно рассказывал с чужих слов, описывал размытую дождём акварельную картинку. Да, многое совпадало, но только не то, что происходило в Гондоре, да и Белый Град был несколько иным. Даже сама Цитадель не была похожа на описанную в книге, и уж тем более на показанную в фильме. Никаких чёрных полов и белых мраморных стен, никакой граничащей с минимализмом строгости. Напротив, это был прекрасный богатый дворец, напоминающий своим убранством Версаль, в котором я была лишь однажды, три года назад, когда папа решил, что наша семья просто обязана посетить Францию и побывать на всех значимых экскурсиях и выставках. Что ж, они с Тео проехали по всему запланированному маршруту, а мы с мамой умудрились удрать и присоединиться к коммуне местных толкинистов, с которыми прекрасно провели отпуск. Как давно это было, словно в чужой жизни, словно за пеленой дождя, за которой трудно что-либо различить.