Страница 35 из 88
— Гном явно жульничает, половину в бороду выливает, — заметила Эйовин, когда тот икнул и шумно стукнул кубком по столу.
— Вряд ли ему это поможет, — хихикнула я, наблюдая за тем как Эйомер, с сомнением взглянув на изрядно окосевшего Гимли, вручил ему очередной полный кубок. — Спор ведь не на количество, а кто кого ушатает.
— Это как? — удивлённо оглянулась на меня рохирримка. — Вусмерть что ли?
— Именно: кто первый под стол свалится. Смотри, — я указала на гнома, который, покачиваясь, упрямо потянулся за выпивкой и, едва сделав глоток, смачно обозвал всех эльфов безбородыми девицами и рухнул на устланный тростником пол.
Обнявшись, мы громко рассмеялись, но, поймав на себе удивлённый взгляд приподнявшего брови Эйомера, вынуждены были поспешно ретироваться.
Счастье пьянило сильнее вина, оно заставляло улыбаться и танцевать так, словно за спиной выросли крылья, заслушиваться долгими балладами и смеяться над шутками Мэрри и Пиппина, с которыми мы с Эйовин очень быстро подружились. Как мало и одновременно много нужно для того, чтобы чувствовать себя невесомой, звенящей, словно колокольчики на ветру: только любимый рядом, только его объятия и поцелуи. Никогда бы прежде не подумала, что могу так привязаться, так нуждаться в человеке, но Эйомер словно стал воздухом, без которого невозможно жить и существовать, он здесь, рядом, только поэтому так легко и радостно на сердце, и больше никаких причин. Суровый, строгий, требующий полного подчинения своей воле, красивый, как бог, и такой нежный, когда целует, когда касается загрубевшими пальцами лица. Я стала другой, совсем не той девушкой, что была ещё пару месяцев назад, и не знаю, что больше изменило меня: Арда или первая любовь, но уверена в одном — волшебные искры, беспокойным роем разбегающиеся по крови, подвластны лишь Сенешалю. Ловя на себе его внимательные взгляды, я больше не скрывала радостной улыбки и лишь смущалась от того, как глупо, по-детски повела себя днём.
Праздник всё продолжался, опустевшие блюда на столах заменялись новыми, разговоры становились более задушевными, а волынщик, захмелев, играл так, что ноги сами пускались в пляс; но в какой-то момент я поняла, что больше не выдержу в душном зале и минуты: от гула голосов снова начинала болеть голова, да и силы были уже на исходе. Заметившая мою усталость Эйовин разрешила идти к себе, взяв при этом обещание помочь завтра с уборкой зала, и, взглянув напоследок на беседовавшего с Арагорном любимого, я поспешила к выходу. У самых дверей пришлось выслушать сетования захмелевшего Эрвина о том, что я так и не подарила ему ни одного танца, и из последних сил убегать от него к лестнице. На моё счастье подоспевший Кайл увёл юношу обратно к пирующим, наверное утешать за чаркой.
Оказавшись в своей комнате, с облегчением вздохнув, я подложила в затухающий камин небольшое полено, разделась и, захватив сорочку, отправилась в умывальню. Прохладная вода остудила разгорячённую кожу, смыла усталость и придала сил; торопясь к постели и предвкушая долгий сладкий сон, я испуганно вскрикнула, увидев высокую мужскую фигуру у окна, но тут же с облегчением выдохнула, узнав Эйомера. Разве мыслимо так пугать? Стучаться в детстве не научили?
— Почему ты не заперла дверь? — обернувшись, укоризненно хмурясь, спросил он. — Во дворце полно в хлам пьяных воинов, а ты ведёшь себя так легкомысленно.
— Тебя ждала, — ну не говорить же ему, что устала так, что ног под собой не чувствовала, и просто забыла обо всём на свете.
— Меня? — на смуглом лице рохиррима отразилось недоумение, брови приподнялись так же, как когда он поймал нас с Эйовин за подсматриванием; как же мне нравится, когда он так делает.
— Разумеется, — приблизившись к любимому, я застенчиво улыбнулась. — Ты ведь подаришь мне поцелуй на ночь? Тогда до самого утра мне будут сниться чудесные сны.
— Девчонка, — рассмеявшись, он привлёк меня к себе и, дразня, прикоснулся к виску заросшим рыжеватой бородой подбородком. — Значит, хочешь поцелуй на ночь?
— И сегодня, и завтра, и потом тоже…
— Хорошо-хорошо, я понял, — хрипло прервал меня Эйомер и, склонившись, прижался к губам в тягучем, нежном поцелуе. От него пахло хмельным элем и дымом, сейчас мне это нравилось, так же как его крепкие объятия и нарастающий напор. Отвечая на поцелуй, я застонала от удовольствия, когда он, втянув в рот мою верхнюю губу, обласкал её языком. Опыта в поцелуях у меня почти не было, если не считать неудавшегося поползновения Эндрю в прошлом году, но разве это важно? Неумело отвечая на ласку любимого, я чувствовала, что ему приятен отклик, и это было самым главным.
Не размыкая поцелуя, Эйомер поднял меня на руки и, присев на кровать, опустил к себе на колени. Так действительно было гораздо удобнее, тянуться вверх было трудно, а выпроваживать его за порог совсем не хотелось. Напротив, хотелось укрыться от всего мира в могучих объятиях витязя, раствориться в его дыхании, сполна насладиться исходящим от него теплом. Обхватив его лицо ладонями, наперекор напору и страсти я нежно ласкала желанные губы.
— Достаточно, чтобы крепко проспать всю ночь? — шепнул он в самое ухо, скользя широкими ладонями по моим плечам и спине.
— Мало, — всхлипнув от удовольствия, когда любимый обвёл языком мое ушко, развернув голову я потянулась к его губам за новым поцелуем.
Слишком сладко, слишком горячо, чтобы остановиться, слишком необходим он мне стал, чтобы покинуть жаркие объятия.
Скользнув рукой в волосы, чуть надавливая на затылок, Эйомер привлёк меня ближе, углубляя поцелуй, становясь более жадным, требовательным. Лишь на миг мелькнула мысль, что это может зайти слишком далеко, но, не готовая остаться одна в пустой комнате, гоня её прочь, я выгнулась дугой, когда его ладонь, огладив, сжала грудь. Страх, что могу не понравиться, показаться слишком худой, был вытеснен острым наслаждением, когда любимый, наклонившись, втянул в рот маленький затвердевший сосок, даря влажную ласку сквозь тонкую ткань сорочки. Дыхание сбилось, по венам к низу живота побежал сладкая истома. Завороженная его действиями я даже не попыталась противиться, когда Эйомер, уложив на кровать и стянув сорочку, прошёлся жарким взглядом по моему обнажённому телу. Прежде чем ко мне вернулись разум и смущение, он оказался сверху, покрывая лёгкими поцелуями лицо и шею, спускаясь к ключицам, а затем возвращаясь к губам, чтобы опалить жарким прикосновением рта. Придавленная к постели, я обняла его за шею; было немного страшно, но впервые разбуженная страсть оказалась сильнее минутного беспокойства от того, что жёсткая ткань камзола и брюк любимого соприкоснулась с обнаженной кожей, от того, что всё происходит так стремительно.
— Сладкая, — шепнул Эйомер, отрываясь от моих губ и наклоняясь к груди, чтобы осыпать и её нежными поцелуями, — как земляника.
Застонав, когда зубы нежно сжали чувствительный, ноющий комочек плоти, выгнувшись навстречу, я зарылась пальцами в его густые пшеничные волосы. Неведомое прежде удовольствие огненными искрами разбегалось по телу, заставляя подрагивать, бессвязно шептать имя любимого, льнуть к нему, словно тонкая виноградная лоза к стволу могучего вяза.
— Лютиэнь, прости, я уже не смогу остановиться, — обхватив моё лицо ладонями, он заглянул в глаза пронзительным, полным огня взглядом. Не сумев ответить, я поцеловала его ладонь, проводя по ней языком, вбирая в рот указательный палец. Это было так же приятно, как прикасаться к его губам, и даже больше: так я чувствовала его силу и власть над собой, но они не пугали, напротив, заставляли желать большего, подаваться бёдрами навстречу его бёдрам. Глухо рыкнув, Эйомер ввёл палец глубже в мой рот, а затем обвёл им воспалённые от его поцелуев губы.
Страсть рохиррима была подобна огненному урагану, его руки, казалось, были везде: сжимали тонкую кожу на шее, гладили грудь и впалый живот, скользили к бёдрам и внезапно оказывались на ягодицах, губы опаляли тело быстрыми поцелуями, оставляя за собой влажные дорожки и отметины лёгких, сводящих с ума укусов. Задыхаясь от его напора и полыхающего в крови желания, я прикасалась к бугрящимся на руках и спине мышцам, не помня, в какой момент он успел освободиться от одежды. Целуя впадинку на ключице любимого, чувствуя вкус выступившей на смуглой коже испарины, обводя языком контур родинки на широком плече, я ощущала дрожь его наслаждения, слышала глухие стоны, прерывистое дыхание, и это усиливало возбуждение, заставляло теснее прижиматься к влажной от пота, покрытой густой светлой порослью груди. Приподняв моё лицо за подбородок, впившись в губы дурманящим поцелуем, он вновь прикоснулся к бёдрам и, раздвинув их, ворвался в лоно уверенным глубоким толчком. Вскрикнув от резанувшей боли, пытаясь уйти от показавшейся слишком большой, пульсирующей твёрдой плоти, я подалась назад, но он не дал вырваться, лишь теснее прижимая к себе, собирая губами бегущие из-под зажмуренных век слёзы.