Дама на ривере

«Я встретился с ним в его рабочем кабинете, – бодро вещал корреспондент уездного издания. – Простое русское, славянское лицо, широкие, крепкие плечи. Смекалистые глаза крестьянского сына. С первого момента знакомства с Вячеславом Рякиным возникает ощущение простой и уверенной силы, народного духа. Невольно на ум приходят слова: "Самородок земли русской»!

– Времена ныне такие, – уверенно интервьюировался «самородок», – что в одиночку не выстоять. Сейчас со всех сторон идет массированная атака на святые, вошедшие в плоть и кровь каждого российского человека понятия коллективизма, общинности, соборности. Мы знаем, кому это и зачем надо. И не пойдем на поводу у пособников враждебных России сил. Российский народ всегда в трудную минуту черпал силы в единении, в крестьянском миру. И именно опошление этих идей привело к развалу, к подрыву всех устоев и самих основ нашей жизни.

Но реально здоровые силы не могут мириться с таким «новым порядком». Я верю: сейчас задача задач – возрождение коренного российского уклада, обретение вновь тех корней, которые от века питали могучий народ и великую державу.

И средства для этого есть. Главное средство – это мы – простые российские люди, собирающиеся под стяг соборности, исконного устройства жизни, – опущенные жизнью мужики в общежитской курилке на этих словах переглянулись. Мол, это мы и есть «средство» для возрождения этого самого «уклада»? – Община – вот то ядро, в котором наиболее полно сочетается воля вождя, руководителя, Отца, и интерес Сына – исполнителя, работника. Это тело, связанные одной кровеносной системой –голова и руки, процесс, овеществленный в едином векторе общих достижений, –на слове «достижений» чтец слегка запнулся и перешел непосредственно к финальной реплике провинциального журки: –И в наше трудное время Вячеслав Рякин, этот труженик на фронте созидания, делами поверяет свои идеи. Сейчас, когда директора предприятий не стесняются избавляться от так называемого балласта – а в «балласт» они зачисляют и молодых матерей-вчерашних декретниц, и трудоспособных работников предпенсионного возраста – золотой фонд нашей индустрии! – Вячеслав Петрович организовал при созданной им общине мастерскую по пошивке обуви – товара, необычайно нужного населению. Здесь трудятся и говорят ему от всей души «Спасибо!» и молодые матери, и полные сил пенсионеры, получившие возможность продолжать свою трудовую деятельность…

«Вячеслав Петрович», – уважительно именуют его в общине. «Вячеслав Петрович!» А ведь он еще молод! Возраст Иисуса Христа! И он действительно мечтает о спасении если не всего человечества, то, по меньшей мере, российского народа. Думает о развитии своего опыта, о покрытии всей страны сетью народных общин. Ради этого он готов бороться, вступить в политическую борьбу.

Вячеслав Петрович признался: есть у него сокровенная мысль – на будущих выборах выдвинуть свою кандидатуру в областное Законодательное Собрание. И, может, когда такие люди придут во власть, у нас начнет меняться положение», –вот Славка! Вот обормот! В депутаты надумал пролезть! – удивление Венедикта было тем больше, что не далее как позавчера он самолично наблюдал рякинскую мастерскую по пошивке обуви.

– Эй, инженёр твою мать! – крикнул Славка с общежитского крыльца чистившему снег Венедикту. – Ну-ко, иды сюды! Покажи, чего ты стоишь! – обувная мастерская располагалась в подвале. Возле самого входа хмурая тетка из числа обездоленных ипотекой выбивала на штампе с ножным приводом из дерматинового рулона заготовки. Дальше, в глубине подвала, еще полдюжины страдалиц из числа оставленного руководителями индустрии без работы «балласта» грубыми нитками сшивали из этих заготовок некоторое подобие тапочек, которые в прежние времена назывались «чешками». Вся эта благодать освещалась тремя лампочками по 60 ватт – так, чтобы не тревожить крыс в дальних углах подвала. Впрочем, даже крысам, надо полагать, тяжко было переносить царящий здесь густой запах лежалого материала, клея, пота и еще чего-то особо отвратительного.

– Откуда дермантинчик-то? – поинтересовался Венедикт у Славки. – Папаня прислал из фондов прихватизированного совхоза? В свете всепобеждающих идей наконец-то ликвидировано такое наследие мирового империализма, как эдипов комплекс?

– Ну, ты! – буркнул на эту тираду Славка. – Нехрен зубы скалить! Штамп вон сломался! Починить надо!

Венедикты ни уха, ни рыла не смыслил в штампах и их починке. Но «noblesse oblige» –он подошел к устройству, открыл и захлопнул крышку, скрывавшую электромотор, пнул станину, потом вручную провернул шкив. Штамп неожиданно бодро зачавкал пуансоном, а Венедикт, прикинув, что хмурая обездоленная тетка сама застопорила механизм какой-нибудь щепкой, наклонился к ней и с ловеласской ухмылкой произнес:

– Смазывать чаще надо! У вас как со смазкой, же-е-енщина-а? – хмурая бездольщица в ответ слегка скривила в улыбке губки и колыхнула под фартуком бюстом. Но тут подскочил Рякин:

– Венедикт, кончай фиглярничать! Тут тебе трудовая российская община, а не ваши фигли-мигли. Сделал дело – вали смело! – «самородок земли русской» едва не взашей выставил «инженёра» из мастерской.

… К вечеру с базара приходили, слегка пьяненькие, Ленка с Людкой. Они никак не могли распродать остатки дублёнок. Тащились в комнату к Венедикту, бухались на его кровать, упирались коленками в стоящую через узкий проход викторычеву койку, начинали доставить застенчивого проповедника:

– Викторыч, ты боди-артом занимаешься?

– Что это?

– Яйца на Пасху красишь? Слышь, Викторыч, у тебя девочка когда-нить была?

– Неужели это для вас самое главное? По сравнению со всем тем чудом мироздания, свидетелями которого мы все являемся? – в ответ обе дамы ржали, как лошади, и дразнились еще пуще.

– А то! Слышь, Викторыч! Ступай сёдня ночевать к Людке! А то ты больно стремаешься, когда мы с Венедиктиной тут по ночам чудо мироздания оформляем! – Ленка пьяненько лезла лапаться к «ami du coeur»; Викторыч ошалелым взглядом упирался в людкины ляжки, туго затянутые в темно-синие колготки; диоптрии на его носу взблёскивали зарницами безумия. Он рывком хватал с полки фолиант с растущим из лотоса распятием на обложке, что-то шептал, суматошно листая страницы. – Заодно разговеешься маленько! – продолжала подначивать Ленка.

– Но это же грех смертный! – стонал Викторыч.

– Не согрешишь – не покаешься! Глянь, какие у Людки сиськи! – Елена задирала на подруге футболку; Людка покатывалась от хохота; вскидывала коленки, заслоняя мослами подростковые «стоячковые» грудки с острыми, как морковки, сосками. Несчастный Викторыч бросал на пол фолиант с крестом на обложке и опрометью выскакивал в коридор. Ночевал он после таких аттракционов в кладовке с метлами, оставляя 12-метровку в безраздельное пользование шаловливой парочке.

Впрочем, Людка частенько приходила с базара одна. Венедикт принимал такие происшествия как неизбежное: чем быстрее Ленка «насосет у «благодетеля» денег на выкуп квартиры, тем быстрее избавится от зависимости от Славки. Остальное – дело техники: Ленка заберет заяву из ментовки, и можно будет валить на все четыре стороны из опостылевшего славкиного курятника. И вообще из города. В котором нечего терять, кроме собственных кредиторов. Он таки и видел себя садящимся в сочинский поезд – туда, в игорную зону Red Meadow!В Мекку исповедников холдема и омахи!

Можно даже прихватить с собой Ленку. Если честно, то планы на будущее Венедикт связывал с тем приданным, который пообещал Рякин за ней во время их пьяного пари. Его должно хватить и на билеты до Сочи, и на первые «бай-ины».

Да и многого стоит появиться в игорном зале под руку с такой телкой! Они ввалятся прямо с поезда: он – в костюме с бабочкой, и она – словно Афродита, выныривающая шоколадными плечами и припухлой грудью из белоснежной кипени невестиного платья! И пусть все местные дрочат под столом! С такой женщиной ему непременно будет пруха! Не может не быть прухи!

А вдруг там, на зоне (игорной, разумеется) дают какой-нибудь бонус парам just married? Халявные фишки на игру? И у него будет, с чем разогнаться?