Вечное небо казахов

Если подвести итоги, чисто экзотерическое использование металлов профанами (или людьми, сознательно прибегающими к темным силам) может привести к катастрофе, стать проводником влияния инфернальных сил на человеческий мир. Сакральная металлургия предполагает алхимическое преобразование металлов. «…Используемые в разного рода ритуалах «благоприятные» влияния металлов могут быть основаны только на «трансмутации» и «сублимации» их важнейших «свойств, которые в таком случае могут служить эффективной «опорой» для перехода всего, что существует на низшем уровне проявления, к высшим духовным состояниям» [127]. В связи с этим хочется обратить внимание на требования физической и духовной чистоты кузнецов в тюркской культуре, а также на то, что источник их искусства однозначно рассматривается как положительный – небесный (в случае Меркита, Бошинтоя и пр.), или полученный как благодарность за добро, благословение (в случае Бапы-хана).

В статье Т. Асемкулова подчеркивается, что если в казахском мифе кузнечное искусство рассматривается как благодарность за доброе деяние и благословение на защиту родины, помощь слабым, то в арабской сказке «Малике-Маран» знание подземных кладов получено в результате черной магии и предательства. Полученные Т. Асемкуловым в детстве от кузнеца Ахметжана обрывки сведений о традиционной технологии и терминологии позволяют предполагать наличие у казахов своего рода алхимического искусства [128]. Так, например, используемое в обиходе и в промышленности даже самое высококачественное железо Ахметжан считал непригодным для изготовления настоящей сабли, заказанной ему Семипалатинским краеведческим музеем. Он использовал припрятанный еще его учителями слиток особо чистого железа – сероватый, мягкий и пластичный, как золото. Такое железо называлось «умершим» или «убитым». Для его получения железо закапывалось (погребалось) в болоте с особым составом на многие годы. После того как железо полностью сгнивало, превращалось в ржавчину, его переплавляли. Полученные слитки зашивали в кошму, сверху еще в слой кожи, смазывали кожу маслом и хранили в тайных пещерах. Из «убитого» железа выковывалось только самое ценное оружие – именное или родовое. Изделие из этого железа десятилетиями могло лежать в воде и не ржаветь. Жители аула были свидетелями того, как кузнец Ахметжан голыми руками вытягивал проволоку из раскаленного докрасна железа. Изготовленная им сабля перерубала куски железа, как дерево, при этом на лезвии не оставалось даже зазубрины. В этом эпизоде можно видеть типично алхимический мифологический комплекс представлений о смерти (погребении) в могиле, необходимой для нового рождения. О символизме пещеры выше уже говорилось. Работая голыми руками с раскаленным металлом, Ахметжан, по существу, проявляет свою «власть над огнем».

Такая экстраординарная способность, демонстрировавшаяся также шаманами во время камлания, означает, по мнению М. Элиаде, что обладающий ею человек находится в особом экстатическом состоянии, что он уподобился духам (они не боятся огня), что он реактуализировал райское состояние [129]. Ахметжан также был известен как костоправ: собирал раздробленные кости, производил операции гангренозным больным, больные для лечения использовали воду, в которую опускали кусочек металла, выкованного им.

Кузнец выковывает не только металлические подвески для шаманского наряда, представляющего своего рода панцирь и многократно увеличивающего силу шамана. Он также выковывает доспехи и оружие для воинов. «Речь идет не только о реальном изготовлении, но и вложенной в них магии. Именно таинственное искусство кузнеца превращает их в магические орудия» [130]. Более того, это оружие не просто является проводником неземных влияний, но символизирует миссию, данную воину свыше. В «Мифоритуальных основаниях казахской культуры» доказывалось, что оружие эпического батыра есть его атрибут, есть воплощение его души-жизни, его двойник, тождественный ему.

Кочевники-саки поклонялись богу войны в образе огромного меча, что нашло отражение в нартовском осетинском эпосе, где бог войны Батразд (ср. казахское «батыр») изображается как раскаленный докрасна меч. В казахском эпосе часто встречается метафора батыра как огненного кинжала («берен»). В мифологии метафора – это не литературный прием, а отождествление вещей или явлений по их символическому смыслу. В казахских сказках душа-жизнь батыра часто находится не в его теле, а в его кинжале или ноже, точнее сказать, сам этот кинжал представляет душу батыра, так что когда он лишается этого кинжала вследствие предательства, то впадает в сон, подобный смерти.

При столь высоком символическом статусе оружия понятен и высокий статус кузнеца у воинов. В фольклоре разных народов кузнец не только выковывает оружие, но и дает советы воинам, выступает как их наставник и учитель. Название кузнеца в казахском языке «ұста» является созвучным с «ұстаз» – учитель. Другое название «дархан» имеет также значение «щедрый», а в других тюркских языках – «герой», «вольный всадник» (свободный) [131].

Духовный смысл сакральной металлургии, являющейся проводником высших сил, не только обеспечивает ей уважение. «Многие могущественные инициатические организации были основаны на том же ремесле; в качестве примера можно указать на мистерии кабиров» [132]. «В древней Греции некоторые группы мифологических персонажей – тельхины, кабиры, куреты, дактили – образуют тайные братства, связанные с мистериями и являющиеся одновременно гильдиями металлургов… Итак, перечисленные группы мифологических металлургов связаны с магией (дактили, тельхины и т. д.), с танцем (корибанты, куреты) и с инициацией юношей (куреты). Здесь перед нами мифологические следы некой древней традиции, когда кузнечные братства играли особую роль в мистериях и инициациях. А. Жанмер удачно подчеркнул «наставническую» функцию куретов в инициационных церемониях, связанных с возрастными классами. На последующей и неизмеримо более сложной культурной стадии инициационная функция кузнеца – особенно кузнеца, подковывающего лошадь, – сохраняется достаточно четко. Последний пользуется почетом, адресованным кузнецу и одновременно связанным с символикой, относящейся к коню. Речь идет не об упряжных лошадях, используемых для боевых колесниц, но о верховых лошадях – открытии всадников-кочевников Центральной Азии. Конь и всадник заняли значимое место в идеологии и ритуалах «мужских союзов»; тут-то мы и встретим кузнеца. В некоторых регионах Германии и Скандинавии кузнец до недавнего времени участвовал в инициационных сценариях типа Ma

Хотя мифология боевого коня чрезвычайно развита у тюрко-монголов, мы не имеем на руках данных об аспектах этой мифологии и ритуальных сценариях, связанных с подковыванием боевого коня, как в Германии и Скандинавии. Ритуал «Жылан қайыс» делает акцент на получении боевого оружия и доспехов от кузнеца. Возможно, это связано с акцентированием символизма оружия как проявленной миссии воина и идеологии тюрко-монгольских кочевников как оружия Божьего. Тем не менее ясно, что роль кузнеца как Мастера инициации в «Жылан қайыс» не является уникальной. «Мужские военные союзы как в Европе, так и в Центральной Азии и на Дальнем Востоке включали инициационные ритуалы, в которых у кузнецов было свое особое место» [134].

М. Элиаде отмечает еще один аспект, сближающий кузнецов и воинов. Если кузнец работает с огнем, повелевает огнем, то «воин «разогревается» во время своего инициационного поединка, он производит «жар», который может напомнить «магический жар», производимый шаманами и йогами. Бог-воин своим «furor» магически производит огонь в собственном теле» [135]. Термин «furor» означает «гнев» и «высший жар», вызванный чрезмерным поглощением сакральной силы. Германо-скандинавский бог-воин, бог-шаман, Мастер инициации Вотан был хозяином этого «furor». В казахских эпосах батыр достаточно часто сравнивается с огненным языком дракона. В эпосе «Сорок крымских батыров» аруах (дух) батыра часто предстает в образе огненного дракона. С. Кондыбай отмечает, что в сказке «Три сына бедняка» и других душа-жизнь батыра находится в его ноже (в других случаях – в кинжале, сабле) и батыр погибает, если нож этот бросить в воду, и воскресает, если нож вынуть из воды. То есть в сказке сохраняется мотив огненной природы оружия [136]. Напомним также, что скифы поклонялись богу войны в образе огромного меча, воткнутого в землю на вершине холма, где был разожжен огромный костер. Бог войны Батразд в осетинском нартовском эпосе тоже предстает в образе раскаленного оружия. Он погибнет, если его бросить в море. Вплоть до ХVIII в. у казахов сохранялся древний обычай, когда провинившийся воин должен был на коне проскакать через огромный костер. Если ему это удавалось, считалось, что Тенгри простил его, и он мог начать жизнь заново. «Инициационная символика огня и кузницы, смерти и воскрешения с помощью огня, ковки на наковальне и т. д. отчетливо засвидетельствована в мифах и шаманских ритуалах» [137].

127

Там же. С. 259.

128

См. Әсемқұлов Т. Талтүс. // Жұлдыз, 2003, № 10–11.

129

Элиаде М. Шаманизм. С. 351–353.

130

Элиаде М. Азиатская алхимия. С. 187.

131

Там же. С. 187.

132

Генон Р. Очерки… С. 258.

133

Элиаде М. Азиатская алхимия. С. 198–199.

134

Там же. С. 200.

135

Там же. С. 201.

136

См. Қондыбаев С. Қазақ мифологиясына кіріспе. С. 31.

137

Элиаде М. Азиатская алхимия. С. 202.