Страница 23 из 39
Только животные (и птицы) с сильной внутривидовой агрессией способны на длительные (фактически до конца жизни) персональные отношения – дружбу, любовь, верность, взаимопомощь и взаимоуважение. Иерархия в стае волков существует, но она настолько скрыта взаимной предупредительностью, что у ученых-наблюдателей возникает иллюзия полного равенства и демократии, установить иерархические отношения волков по ритуалу приветствия зачастую просто невозможно!
«Возникает особенно трогательный парадокс: как раз наиболее кровожадные звери – прежде всего волк, которого Данте назвал «непримиримым зверем» (bestia senza pace), – обладают самыми надежными тормозами против убийства, какие только есть на Земле…» (К. Лоренц). У волков существует абсолютный тормоз против агрессии, направленной на самок и детенышей, и собаками он унаследован от диких предков, а не привит человеческой цивилизацией!
Как тут не вспомнить казахский идеал мужественного воина, в мирной жизни обладающего «девичьим характером» («қыз мінезді»). Возникает соблазн воспринимать текст К. Лоренца как своеобразную апологию агрессивности! Ученый специально подчеркивает: «Анонимное стаеобразование и личная дружба исключают друг друга, потому что последняя – как это ни странно – всегда связана с агрессивным поведением. Мы не знаем ни одного живого существа, которое способно на личную дружбу и при этом лишено агрессивности».
Описывая коллективную и семейную жизнь гусей (идеальной нормой которой является поистине братская дружба объединенных по праву рождения триумфальным криком индивидов, любовь «с первого взгляда» двухлетних птиц, которая только и позволяет войти в коллектив особи со стороны, и моногамия в течение полувековой жизни), этолог пишет так: «Пожалуй, излишне указывать на аналогии между описанным выше социальным поведением некоторых животных – прежде всего диких гусей – и человека. Все прописные истины наших пословиц кажутся в той же мере подходящими и для этих птиц». Для сравнения: семейная пара аистов, во многих культурах символизирующая семейное счастье, не только не имеет привязанности друг к другу, но и вообще не узнает друг друга, их семейные узы определены привычкой к одному и тому же гнезду.
В этологии настолько утвердилось представление об абсолютной супружеской верности и моногамности диких гусей, что К. Лоренц возмутился, узнав от ученицы, что в реальной жизни эта моногамность нарушается (чаще всего в случае ранней гибели одного из партнеров). Защищая объект своего изучения, исследовательница выразилась просто замечательно: «В конце концов гуси – это тоже люди!»
Триумфальный крик, который связывает гусей не только в семье, но и в более широком сообществе, состоит из двух фаз: выражение агрессии в отношении реального или воображаемого врага и затем выражение привязанности к своим (при этом в сообщество триумфального крика по праву рождения включаются даже утята, волею экспериментаторов проклюнувшиеся в гусином гнезде, так что «гадкий утенок» Андерсена не мог быть изгнанным из птичника из-за своей непохожести).
Наиболее выразителен триумфальный крик тогда, когда гусь оказывается перед лицом заведомо превосходящего противника и вынужден принять бой. «Узы, связывающие гусака с супругой и детьми, удерживают его на месте и не позволяют бежать, даже если противник вызывает в нем сильное стремление к бегству, а не только агрессивность. В этом случае он попадает в такое же положение, как загнанная в угол крыса, и «геройская» – с виду – храбрость, с какой отец семейства сам бросается на превосходящего противника, – это мужество отчаяния, уже знакомая нам критическая реакция» (К. Лоренц). «Критическая реакция» или нет, но какое мужество требуется «гусю лапчатому», чтобы вступить в бой с соколом!
Кюи о водоплавающих птицах, как и другие произведения традиционной инструментальной музыки у казахов, обычно сопровождаются легендами – иногда общеизвестными, основанными на мифах, иногда личными. История создания кюя «Дикий гусь» Ж. Стамбаева такова. Осенью, готовясь к перелету, дикие гуси убивают ослабленных и больных сородичей. Жестокая необходимость, ведь ослабленный гусь не сможет поддерживать необходимую скорость полета, задержит перелет стаи, создавая для нее опасность (а ведь дикие гуси во время сезонных миграций перелетают через Гималаи). Как-то в камышах кюйши нашел гусыню со сломанным и неправильно сросшимся крылом. Кюйши пожалел птицу и принес ее домой. Вслед за ним прилетел и самец, все лето прятавший в камышах свою самку от расправы стаи. Кюйши уехал в аул привезти необходимые снадобья для лечения. В это время случайно зашедший в дом родственник обнаружил исхудалую больную птицу и из жалости зарезал ее. Ожидавший неподалеку самец, увидев окровавленный ком перьев, догадался о происшедшем и, вскрикнув, на месте умер от горя.
Позже, во время кочевки с джайлау на зимовку, кюйши исполнил своему внуку, как бы утешая ребенка, новый кюй «Дикий гусь», изображающий полет гуся, его движение на воде и гогот.
Признаться, подобные, до сих пор бытующие в устной форме рассказы в форме быличек – об утратившей верблюжонка и беснующейся от горя верблюдице, которую кобызовый кюй заставил успокоиться, заплакать и принять чужого осиротевшего верблюжонка, о сторожевых собаках, сутками во время бурана лаем зовущих заблудившихся в степи путниках, о змеиной орде, живущей под домом народной целительницы-емші и оберегающей ее семью и имущество от посторонних, о царице-змее, умирающей на могиле целительницы, о сурке-отце, с плачем провожающем дочь замуж, – казались отголосками древних тотемических мифов и шаманских легенд, которые, разумеется, возникли не на пустом месте, а на основе наблюдений охотников и скотоводов (следует признать, наблюдений точных, как доказывает работа К. Лоренца).
Тезис М. Элиаде «природа представляет собой нечто, обусловленное культурой» я понимала в том смысле, что наше отношение к природе, сформированное культурными стереотипами, обусловливает ее восприятие, определяет интерпретацию реальной жизни. Несмотря на данные современной науки (присутствие наблюдателя влияет даже на ход физических процессов в микромире и пр.), мысли Т. Асемкулова о том, что свойственные традиционной казахской культуре отзывчивость и доброта влияли на окружающую их природу, что казахские домашние животные обладали особой чуткостью и милосердием, казались экзотическими идеями творческого человека (тем более, что мы – современные казахи – подспудно испытываем давление вегетарианского мировоззрения, для которого все мы – мясоеды – кровожадные хищники).
В традиционализме есть вычурная и сложная теория. Насколько я поняла, суть ее в том, что человек является субъектом данного мира (чаще всего, к сожалению, лишь потенциальным). Проще говоря, в нашем мире человек является разумным существом (существом, которое знает имена и суть всех вещей и существ). Но есть другие миры, в которых эта роль принадлежит определенных видам деревьев, животных или птиц. Деревья, животные и птицы нашего мира не обладают субъектным сознанием, но из других миров, где они обладают таковым, в наш мир на них падает отсвет, их души временами вступают в резонанс с вибрациями далеких миров… Обычному человеку не дано это почувствовать, но миры связаны друг с другом центрами, они, как бусины на нить, нанизаны на мировую ось (или нить сутратмы). Человек, реализованный духовно, отождествившийся с центром мира, через этот центр вступает в контакт с другими мирами.
Так может, именно это осуществляли тюркские шаманы, отправлявшиеся на гусе (или на своем музыкальном инструменте, имитирующем гуся-лебедя) в другие миры? И казахские традиционные музыканты, в обязательном порядке проходившие инициацию, не просто выражали в кюях наблюдения натуралиста, но и рассказывали о реальности, которой нам не дано знать? И казахские воины, избравшие своим боевым кличем крик гуся, а не клекот орла, например, душой были с той «родины диких гусей», которую воспел Жунусбай-кюйши?
Казахский домбрист Жунусбай Стамбаев. Человек, родителей и брата которого живьем сожгли белые, а красные смертельно ранили жену, когда он попытался вывезти семью за кордон. Человек, который сам – зная, что ЧК неминуемо арестует его, – привел трехлетнего сына в советский детдом, чтобы тот, скрываясь вместе с отцом от преследований, не одичал. Человек, от звонка до звонка отбывший двадцать три года в сталинских лагерях – на лесоповале и свинцовом руднике. Он тосковал по родине – играл ночью во сне на несуществующей домбре и напевал кюи днем, а вернулся уже в советский Казахстан, к взрослой замужней дочери, которую в последний раз видел еще трехмесячным ребенком. Человек, который упорно и терпеливо искал ученика и нашел его в своем пятом внуке от дочери, благодаря чему не умерла, выжила целая школа домбровой музыки. Человек, которому посвящены сразу два романа – «Көкбалақ» Мухтара Магауина и «Талтүс» Таласбека Асемкулова.