Вечное небо казахов

Разумеется, свою роль играл и кочевой образ жизни, предполагающий более широкий пространственный масштаб, больший круг контактов, а также и архетип Отца.

Интересно, что если европейцы говорят о «чистоте крови», о «голубой крови», то у тюркских народов существовало представление о том, что кровь (а также зачастую творческие способности) человек наследует по линии матери, а по линии отца наследуется «кость». Кость считается эссенцией жизненной силы рода, у алтайских тюрков род так и называется «сеок» (ср. каз. «сүйек»). Казахи до исторического времени сохраняли обычай «собирания костей» умерших членов рода в родовой усыпальнице-саганатаме [105]. Саганатам состоял из двух комнат: покойника клали в переднюю комнату, когда через определенный период времени кости очищались от мяса, их через небольшое отверстие переносили в заднее помещение. Тело погибшего в походе аламана по возможности также привозили на родину, в дальних походах тело погибшего воина старались закрепить высоко на дереве, чтобы на обратном пути доставить кости воина-родича в родовую усыпальницу.

Этот обычай, по всей видимости, восходит к тотемному мышлению. Все члены рода составляют единый организм-тотем, и чтобы этот род-тотем мог самовоспроизводиться, возрождаться, необходимо сосредоточить в одном месте жизненную силу рода в виде костей умерших его членов, это своеобразное семя рода.

Вообще говоря, тюрки – охотники, скотоводы и воины, хорошо знавшие устройство тела человека и животного, – создали особый анатомический код для описания не только родственных отношений, но и мира в целом. В качестве примера можно упомянуть широко известное «бауыр» – «печень», «кровный родственник», «кости» юрты – ее деревянный остов. При анализе эпоса «Кобланды» мы продемонстрируем символизм слова «туяқ» – «копыто» в значении «отпрыск», «наследник рода». Казахские распространенные выражения «қабырға қайысу» (букв. «ребра вогнулись» – о горюющем человеке), «қабырға майысу» (букв. «ребра выгнулись» – о беременной женщине), «буыны қатқан жоқ» (букв. «суставы не отвердели» – о подростке, чье формирование не завершено), «омыртқасы жеткен жоқ» («позвоночник не вырос до конца» – также о юном существе) – это все наше духовное наследие, в контексте которого творение Евы из ребра Адама у семитов-скотоводов выглядит вполне закономерным.

В работе «Мифоритуальные основания казахской культуры» мы доказывали, что тотем – это не просто животное-родоначальник, а форма осмысления мира, космоса. Расчленение жертвенных животных использует анатомический код как для оформления социальных структур, когда род осмысливается как единое тело, так и для оформления пространственно-временной структуры вселенной. Вообще говоря, идея жертвоприношения, так же как идея возникновения вселенной из расчлененного тела жертвы, очевидно, возникает именно в среде скотоводов. Поэтому в Библии Бог принимает агнца, принесенного в жертву скотоводом Авелем, но отклоняет растительную жертву земледельца Каина.

Гуманистический психолог Э. Фромм с немалой долей ужаса и весьма пристрастно обсуждает особый тип насилия – «архаическую жажду крови. При этом речь идет не о насилии психопата, а о жажде крови человека, который полностью находится во власти своей связи с природой…Речь идет об опьянении жизнью в своей крайне архаической форме; поэтому человек, после того как он достиг на этой архаической почве соотношения с жизнью, может вернуться к высшему уровню развития, а именно к утверждению жизни через собственную человечность. При этом следует здесь иметь в виду, что эта склонность убивать (уравновешенная готовностью быть убитым. – З.Н.) не то же самое, что любовь к мертвому. Кровь тождественна здесь эссенции жизни» [106].

Эту тему мы подробнее рассмотрим в статье о теме смерти в жизни и искусстве воинской касты, здесь же хочется просто отметить: смерть и погребение в земле как возвращение к матери и возрождение к новой жизни – это земледельческий архетип, так в земле умирает и возрождается зерно, этот архетип прослеживается и в культуре наших предков: древние погребения в позе зародыша, сказки, в которых главный герой должен зарыть в землю кости животного-покровителя, чтобы обрести покровительство в новой форме, богатство и т. д. Но собственно кочевой архетип – это не смерть-возрождение, иначе, реинкарнация, а смерть как кульминация жизни, ее апофеоз, вознесение на принципиально другой уровень.

Все еще актуальный казахский обычай «cыбаға», когда определенные фрагменты туши сохраняются для угощения определенных лиц, исходя из взаимных отношений родства, или порядок подачи блюд с определенным размещением муше на тоях, так же как и обычай угощать детей бараньими ушами, языком и др. с определенными присказками, сказки о том, как бедняк умно разделил тушку гуся и т. п. – все это рудименты коллективной трапезы – жертвоприношения тотема.

Проанализированные С. Кондыбаем в Книге третьей «Мифологии предказахов» сказки о старухах с зооморфными рудиментами (например, с «птичьей или костяной ногой»), о трех калеках, которых эта старуха проглатывает и возрождает здоровыми, о расчленении этой старухи, в косточке своего мизинца спрятавшей героя-музыканта, так же как и представления о лишней кости у прирожденного шамана, о шаманской инициации, когда духи расчленяют будущего шамана, меняя ему некоторые органы, – все это и многое другое, например, русские сказки о Кощее Бессмертном и Бабе-яге Костяной Ноге, есть наше наследие, осколки анатомического кода, созданного охотниками и скотоводами. Ранее упоминалась гипотеза о происхождении сакрального отношения к числу семь от семи шейных позвонков.

Подведем итоги. Если земледелие, по словам М. Элиаде, дало человеку Откровение о фундаментальном единстве всей органической жизни (аналогии между женщиной и полем, между половым актом и посевом), отсюда же – более глубокий, интеллектуальный синтез: ритмичность жизни, смерть как возврат к единству, то скотоводство эту интеллектуальную интуицию единства органической жизни, ритмичности жизни сформулировало совершенно на другом уровне. Оценить разницу можно, сопоставив земледельческий цикл длиной в один год и цикл тенгрианского календаря в 60 лет.

Анатомия и физиология животного (и человека) являются гораздо более сложными, чем строение и функционирование растения, к тому же индивидуальная (а для скотовода каждое животное даже в многочисленном табуне или отаре имеет индивидуальный облик и характер) и коллективная жизнь животных представляет, как минимум, не менее богатый материал для наблюдений, чем вегетативный цикл в земледелии. Поэтому неудивительно, что у наших предков возникает не просто представление о единстве органической жизни, возвращении в смерти к единому началу, но представление о сложных структурах, взаимодействии взаимосвязанных и соподчиненных частей единого организма, их иерархии, о равновесии и гармонии их деятельности. Эти представления о системности переносятся с уровня отдельного живого организма на родовой коллектив, человеческое сообщество, природу и мир в целом

Еще один интересный аспект ментальности тюрков-кочевников раскрыл физик Д. Мадигожин в великолепном (и во многом спорном, разумеется) этическом эссе «Логика Небесного Закона»: «Можно предположить, что развитию сложных понятий доверия у кочевников предшествовало развитие технологии приручения животных, которые включают значительные элементы доверия между человеком и зверем. Скотоводы разработали удивительно сложные симбиозы между людьми и другими видами… Во всех этих случаях степные кочевники вырабатывали приемы проявления доверия к другим биологическим видам, что требовало умения мыслить за этих сильно отличающихся «других». Конечно, другой человек – это не животное. Но сложные навыки приручения наверняка помогли скотоводам лучше понять и себя, и других людей, а главное – вообще осознать важность правильной системы доверия».

105

См. статью А. Сейдимбека «Сүйек қосу» // «Рух-Мирас», 2005 № 4 (7).

106

Фромм Э. Душа человека. М., 1998. С. 43–46.