Страница 17 из 39
Миф о Нуртоле – одна из интригующих загадок казахской традиции. Отдельные элементы его вполне типичны, поэтому и сам миф создает обманчивое впечатление одной из версий общераспространенного архетипического мифа. Но это совсем не так.
Раздел 2
Природа, означенная человеком
Глава 1
Природа в тюркской кочевой традиции
Индейцы созерцают ангельские Сущности
и божественные Качества посредством разного рода
животных и феноменов природы.
В глубокой медитации вы знаете,
что деревья равны вам,
что все животные, птицы и камни равны вам.[82]
Этот мир – в Боге.
И нет Бога вне мира, сотворенного Им…
В медвяном ночном дожде я вижу Бога, верю в Него.
Я верю в родник, бегущий с горы.
Я верю в вольный ветер, веющий в степи…
Вне этого для меня нет Бога [83].
…В храме или в супермаркете – человек всегда остается самим собой, вера человека не может быть больше его самого, и довольно часто приходится видеть, как религия становится предметом потребления, объектом торговли, орудием манипулирования или способом компенсировать комплекс неполноценности. Мы можем быть мусульманами, атеистами или агностиками, но помнить о сокровенном – это значит всегда быть согретым теплом очага, зажженного тысячи лет назад.
Тенгрианская традиция отличается от эсхатологической религии Последнего Откровения манифестационизмом: Высшее начало в этой традиции манифестирует, проявляется, воплощается в мире. Ислам же придерживается креационизма: Бог творит мир из ничто, оставаясь трансцендентным, абсолютно удаленным от него. Человек, в свою очередь, как наместник Аллаха на Земле поставлен над тварным миром.
Эзотерический (суфийский) ислам стремится смягчить этот жесткий креационизм, по-своему интерпретируя кораническое «Я ближе тебе, чем твоя яремная вена» (50:16). Да и антропоцентризм ислама ставится под вопрос хадисами вроде следующего: «Муравей укусил одного из великих пророков древности, и пророк повелел сжечь жилище муравьев; тогда Бог открылся ему, говоря: тебя укусил муравей, но ты сжег тварей (таких же, как ты сам), которые праздновали во славу Господню» [84].
И все-таки суфию Идрис Шаху не нравится этимология слова «суфий» от «суф» – «шерсть», связанная с животным символизмом и напоминающая о шерстяных, точнее, войлочных одеяниях и одеяниях из шкур суфийских дервишей средневековья.
Вернемся к нашей теме. Тюркская культура охотников, скотоводов и воинов не просто хорошо знает жизнь природы из повседневных наблюдений, но и остро ощущает интуицию единства всей органической жизни, сотворенного мира, всех существ, которые, как и человек, рождены для жизни и смерти. Кажется, писатель-натуралист Сетон-Томпсон сформулировал парадоксальную мысль: «Нет человека добрее, чем настоящий охотник, тот, кто охотится ради пропитания, а не ради забавы». Любовь такого охотника к живой природе – это не абстрактный принцип, а постоянное состояние человека, который воочию видит радости и трагедии из жизни зверей, понимает, что и сам он в любой момент может оказаться чьей-то добычей.
И все-таки, слушая казахские кюи о животных и птицах, невозможно избавиться от ощущения: тонкое знание поведения животных, откровение единства органической жизни и братства в смерти – это еще не все. Есть нечто более глубокое и сильное в отношении кочевников к природе, что заставляет наших «друзей» из среды академического российского востоковедения морщить «арийские» носы: «Тюрки еще не выделились из природы».
М. Элиаде, всегда выступавший против цивилизованного третирования древних традиций «неисторических» народов, напрямую связывает животный символизм христианства (в котором евангелисты, например, символизируются зверями и птицами) с подобным символизмом «охотничьих» религий древности, основной чертой которых является «мистическая солидарность между человеком и животным».
Анализируя шаманский костюм, изображающий зверя или птицу, а также обычай шамана имитировать голоса и повадки птиц и зверей, М. Элиаде отказывается рассматривать это явление как одержимость (психическое заболевание) или как регрессию к более низкому биологическому уровню. «Язык животных является только вариантом «языка духов», тайного шаманского языка… Присутствие духа-помощника в облике животного, диалог с ним на тайном языке или воплощение шамана в этого духа-животного – это дополнительные доказательства того, что шаман способен покинуть свое человеческое состояние, т. е. что он может «умереть»… Каждый раз, когда шаману удается проникнуть в образ бытия животного, он как бы восстанавливает ситуацию, существовавшую в те далекие мифические времена, когда еще не произошел раздел между человеком и животным миром» [85].
Разговор шамана с животным, их дружба – это мистическое явление, составляющее доэкстатическую фазу ритуала. «Шаман не может покинуть свое тело и отправиться в мистическое путешествие, пока не обретет, благодаря своей близости с животными, непосредственность и блаженство, которые недостижимы в его мирской повседневной жизни. Полученные в результате дружбы с животными существенные переживания выводят шамана из общего состояния «падшего» человечества и позволяют снова войти в illud tempas, описанное райскими мифами» [86].
Образы казахского Жеруюка, где жаворонок вьет гнездо на спине у овцы, и христианского рая, в котором мирно сосуществуют лев и ягненок, восходят к одному представлению. В этом ключе следует понимать и скифский звериный стиль, и многочисленные «животные» метафоры тюркской традиции, и иерогамию (священный брак) героя-первопредка с волчицей, змеей или лебедью в тюркских генеалогических легендах и эпосах, и казахские «звукоподражательные» имитационные кюи о птицах и животных.
Как считает М. Элиаде, поведение шаманов, если рассматривать его с их собственной точки зрения, есть проявление высшей духовности, выражающее последовательную идеологию немалого величия. «Мифы, на которых построена эта идеология, принадлежат к самым прекрасным и глубоким мифам из существующих; это мифы о рае и падении, о бессмертии изначального человека и его беседах с Богом, о происхождении смерти и открытии духа (в любом смысле этого слова)» [87].
Шаман владеет тем же искусством, что и Соломон / Сулейман, в исламе признаваемый пророком. Он знает язык животных, прежде всего язык птиц, то есть он познает тайны Природы, обретает пророческие способности. Иначе говоря, человек может вступить в общение с животным, растительным или минеральным миром, только вернув себе состояние райского Адама, человека до грехопадения, знавшего имена всех сущностей.
Овладевая языком животных или птиц, подражая им, человек вступает в диалог не просто с конкретным живым существом, равным ему по происхождению, но и с высшей реальностью.
Традиционалист, исследователь ислама и других традиций Ф. Шюон, оставивший цивилизованный мир и отказавшийся от своего имени, чтобы провести последнюю часть жизни среди индейцев-сиу, цитирует письмо Джозефа Э. Брауна: «Для тех, кто смотрит на традиции краснокожих со стороны или глазами образованного разума, часто бывает трудно понять их пристрастие к животным и озабоченность по поводу всех вещей во Вселенной. Но для этих людей, как и для всех традиционных людей вообще, каждый сотворенный объект является важным просто потому, что им известна метафизическая связь между этим миром и миром реальным. Ни один объект для них не есть то, чем он кажется, но является лишь тусклой тенью Реальности. По этой причине каждый сотворенный объект есть wakan, т. е. священный, и обладает силой в соответствии с благородством той духовной реальности, которую он отражает… и каждый объект вызывает уважение, поскольку особая сила, которой тот обладает, может быть передана человеку, ибо всякая вещь находит себе двойника в человеческой душе» [88].
82
Перевод Зиры Наурзбаевой. – Ред.
83
Перевод Зиры Наурзбаевой. – Ред.
84
Изречения Мухаммада. Исламабад: Академия Дауа, 1994. Изреч. № 46.
85
Элиаде М. Шаманизм: архаические техники экстаза. Киев: София. 1998. С. 77.
86
Элиаде М. Мифы. Сновидения. Мистерии. М.: REFL-book. 1996. С. 67.
87
Там же. С. 77.
88
Шюон Ф. Очевидность и тайна. М.: Номос, 2007. С. 109.