Вечное небо казахов

Коркут-Логос говорит миру о его Божественном вечном начале, скрывающемся за покровом вселенского ужаса, о бессмертии, которое ждет того, кто мужественно шагнет в смерть. «Кто не умер, тот не является по-настоящему живым», – учит Коркут (Т. Асемкулов). И эту истину в разных формах повторяли все пророки человечества.

Задремавшего на миг Коркута ужалила змея. Он умер, став владыкой мертвых. Есть и другая формулировка, завершающая цикл легенд: «Коркута нельзя назвать ни живым, ни мертвым» («Қорқыт тiрi десем тiрi де емес, өлi десем өлi де емес»). Наиболее очевидным толкованием этого эпизода, закономерно проистекающим уже из семантики утвержденного в центре мира и окруженного хаосом-водой-змеей трона, является победа хаоса над гармонией. На онтологическом уровне это своеобразный тюркский Рагнерек («конец богов» и мирового цикла в скандинавской мифологии). На инициатическом уровне это напоминание для идущего по пути о необходимости «бодрствовать», то есть не просто преодолевать физическую усталость, но в полной мере обладать своим сознанием, присутствовать в мире духа. Бодрствование как жизнь, как проявление духовной силы противопоставляется сну как смерти во многих традициях. Вспомним уставшего Гильгамеша, заснувшего на берегу океана и лишившегося травы бессмертия, а также принца из гностического «Гимна жемчужине», в царстве змея забывающего о своем происхождении, миссии и впадающего в глубокий сон. В казахских сказках довольно часто встречается ситуация, когда ожидающий схватки с драконом батыр впадает в беспробудный сон или когда джигит оказывается неспособным бодрствовать до рассвета и теряет любимую. Так же, как и в случае обращения Иисуса к апостолам в Гефсиманском саду, «Бодрствуйте!» имеет значение духовного испытания. В этом контексте пробуждение рассматривается как возвращение к истинному состоянию, обретение душой своей идентичности.

С другой стороны, нельзя забывать, что змея символизирует движение божественных энергий, а хаос есть обратная сторона гармонии, ее фон, возможность ее проявления. Сон в таком случае первичен по отношению к бодрствованию, он представляет полноту возможностей, заведомо превышающих любую реализовавшуюся действительность. Сон как и смерть представляет свернутое непроявленное состояние, более близкое к Началу, чем конкретное проявление. В казахском фольклоре есть представление о богатырском непробудном сне, продолжающемся неделями, чуть ли не месяцами. Если учитывать статус эпического батыра как манифестации небесного принципа, этот сон нельзя считать чем-то чисто физиологическим. В традициях многих народов есть представление об истинном царе, который спит многовековым сном, но проснется, когда возникнет необходимость. Небольшое замечание о способе мифологического мышления: сон Коркута, укус змеи и смерть – это параллельные, дублирующие символы, а не моменты последовательного, причинно-следственного ряда.

При той или другой интерпретации существенным является результат, сформулированный чуть ли не в канонах буддийской логики. Коркут не просто «ни живой, ни мертвый». О нем «нельзя сказать, что он живой, и нельзя сказать, что он мертвый», то есть он вышел за пределы дихотомии «жизнь-смерть», «проявленное-непроявленное», «действительность-возможность» к их недвойственному истоку, к их трансцендентному началу. Шаманскую функцию психопомпа, проводника души в ином мире – мире смерти, Коркут не отбрасывает, а переносит на другой уровень. Человеческой душе музыка Коркута раскрывает ее истинную природу, ее истинное, внутреннее «Я» по ту сторону жизни и смерти.

Таким образом, Коркут может рассматриваться как «внутренний мастер», «внутренний учитель», «истинный, внутренний, бессмертный центр» человеческого существа, тот, кого в гностицизме называют «внутренним человеком», в исламе – Кадиром, Хидром, в буддизме – «внутренним Буддой». Мифологические близнецы или пара друзей, один из которых смертен, а другой бессмертен, в эзотеризме толкуются как символы человеческой души и ее бессмертного «Я», «внутреннего друга», «самости» [72]. Таковы Диоскуры, таковы Арджуна и Кришна «Бхагават-Гиты». В таком плане А. Фоллерс толкует и дружбу Энкиду и Гильгамеша. Для алхимиков «внутренний друг» выступает в символе Камня, Философского камня, о котором наиболее проницательные писали: «Поймите вы, сыны мудрости, что этот безмерно драгоценный Камень кричит вам: «Защити меня, и я защищу тебя. Дай мне то, что мне принадлежит, чтобы я смог помочь тебе». И еще: «Эта трансформация во мне самом – не трансформация личности, но превращение того, что во мне смертно, в то, что бессмертно. Оно стряхивает смертную оболочку, которой я являюсь, и пробуждается к собственной жизни; оно поднимается на солнечный баркас и может взять меня с собой» [73]. «Выбери в качестве своего Камня того, благодаря которому коронуются короли, а целители исцеляют своих больных, ибо он близок к Огню» [74].

По описаниям А. Диваева, вплоть до ХХ века на берегу Сырдарьи лежал огромный камень, почитавшийся как надгробие Коркута. В традициях многих народов существует представление, что могила, останки духовно реализовавшегося человека, сохраняют связь с высоким духом покойного. Отсюда христианская традиция почитания мощей святых и индуистский обычай не кремировать, а хоронить святых, с тем, чтобы последующие поколения могли найти духовную помощь. Вполне возможно, что на берегу Сыра действительно находилось место успокоения последнего тенгрианского пророка. Но более значимым является символизм этого камня как первой ипостаси Коркута, находящейся на границе возникновения времени и бытия, как напоминания о договоре, как символа чести и преданности. Кроме того, в кельтской традиции, параллели которой с тенгрианством иногда поразительны, камень символизирует «пуп» – центр земли.

В уже упоминавшемся иранском эзотерическом тексте первый среди Ангелов, Ангел-Камень, хранивший договор между Богом и Адамом, был превращен Богом в прекрасную белую жемчужину и сброшен на землю, чтобы напоминать Адаму о его обязательстве и о его предательстве. Адам находит жемчужину, но не узнает ее. Тогда по повелению Творца жемчужина начинает говорить, напоминает Адаму о Божественном договоре. К Адаму возвращается память, он целует жемчужину и возобновляет свой договор. В мире, отданном Тьме, жемчужина превращается в Черный камень, который Адам на своих плечах приносит из Индии в Аравию, к месту будущего храма в Мекке. В пути изнемогающему под тяжестью камня Адаму помогает нести его ношу ангел Джабраил (символизм которого очень близок к коркутовскому, как уже отмечалось). Суфии говорят, что каждый человек повторяет произошедшую некогда на небесах драму. Ангел-Камень внутри человека приносит обязательства Богу, а внешний человек предает его. Паломники в Мекке целуют Камень Каабы так же, как Адам целовал брошенную ему из рая жемчужину. Цель паломничества сынов Адама – заново открыть тайну Черного Камня, вспомнить свою истинную природу, достигнуть своего собственного Центра – внутреннего Ангела-Камня. «Тогда Черный Камень превратится обратно в белый Жемчуг, сигнатуру Рая, в Ангела или Имамат внутри человека» [75].

Камень Каабы имеет аналог и в христианской традиции. Чаша Святого Грааля – чаша Тайной вечери, в которую была собрана позднее кровь Христа, истекавшая из его ран, была высечена из камня – изумруда, некогда находившегося во лбу первого из ангелов – павшего Люцифера. Камень этот был в раю у Адама и остался там при изгнании его. Сиф перенес этот камень на землю. Р. Генон проводит параллель между жемчужиной во лбу Шивы, символизирующей «третий глаз» – чувство вечности (Камень тенгрианства также символизирует вечность), и изумрудом во лбу Люцифера. Высеченная из камня чаша Грааля иногда предстает как каменная Книга, или же говорится о надписи, высеченной Христом на чаше, что заставляет вспомнить о каменных скрижалях Моисея и древнем обычае тюрков высекать надписи на скалах.

72

См. Юнг К.Г. Душа и миф. Гл. «О возрождении». С. 282–284.

73

Там же. С. 274.

74

Там же. С. 273.

75

Тайна Черного Камня и мотив жемчужины // Философская газета. С. 11.