Вечное небо казахов

В жизнеописаниях божественных посланников важное место занимает эпизод рождения, в котором, как в зерне, в свернутом виде содержится суть их миссии, принесенного ими учения. Согласно Корану, уже новорожденный Иисус сформулировал суть веры окружившим его людям, в том числе и догмат о непорочности зачатия. Новорожденный Будда сделал 8 шагов к северу, символизирующих 8 элементов буддийской религии, и объявил себя полюсом, осью мира. Лао-Цзы сформулировал суть даосизма, находясь еще во чреве матери, и родился уже седым. Казахская народная этимология имя Коркута объясняет тем страхом, в который привела весь народ ужасная буря, сопровождавшая его появление на свет.

Чтобы правильно оценить легенду о рождении пророка, нужно знать его учение. В случае Коркута нужно хотя бы услышать в настоящем, хоть сколько-нибудь аутентичном исполнении на кыл-кобызе кюи Коркута. Сейчас в Казахстане такое исполнение под силу только Сматаю Умбетбаеву. Конечно, до сих пор не исключена возможность, что где-то в отдаленном ауле у нас или в Монголии продолжается настоящая традиция кобызового исполнения. Но среди известных широкой публике музыкантов несомненно совершенно особое место Сматая Умбетбаева.

Мир рождается во мраке, неся в себе зародыш смерти. Кюи Коркута – это жизнь, ищущая свое Абсолютное начало, свой Бессмертный исток и раз за разом срывающаяся в бездонную пропасть ужаса, смерти, боли и безнадежности. Кобыз прорывается в другие миры, но там опять сталкивается с ужасом бессмысленного конца. В душе человека есть 28 дверей, но лишь одна из них ведет к Богу, говорили старики (Т. Асемкулов). «Ищущий Источника Жизни проходит во Мраке через все виды ужаса и печали» [64]. Человек может пребывать на поверхности своего сознания, тусклую сумрачную полутьму принимая за безмятежное сияние полуденного Солнца. Но если он действительно хочет увидеть Свет, он должен понять, что он существует во мраке, и что он сам есть Мрак, что душа его наполнена веками и тысячелетиями зла, грязи, страха и боли, что жизнь его есть смерть, что он, едва родившись, начинает путь к смерти, что он – игрушка, муравей, который в любое мгновение может быть растоптан тем, кто даже и не заметит этого. Говоря по-другому, он должен осознать, по-настоящему принять тот факт, что он – существо обусловленное, бессильное и смертное. И если человек сам не осознает этого, он вынужден будет это понять, столкнувшись с тем, что сильнее его: смертью, болезнью, войной, стихийным бедствием, когда буря разнесет в клочья его атеистическую самоуверенность или поверхностную религиозность. О буре и о пути во мраке рассказывают кюи Коркута, об этом шепчет Смерть, севшая на плечо музыканта, об этом поет и сам Коркут-ата в «Книге моего деда Коркута»: «Где похваляющиеся беки, считавшие весь мир своим! Смерть взяла, земля проглотила! Кому остался этот мир! Этот мир приходит и уходит, этот мир всегда заканчивается смертью!» Присущая тюркским языкам отглагольная форма, не поддающаяся переводу, в качестве внутреннего свойства, атрибута бытия, указывает на его преходящесть.

Итак, история Коркута начинается с осознания факта, к которому так или иначе приходит каждый человек. Трагедия нашего современника в том, что профанная культура оставляет его наедине с этим фактом, который большинство людей предпочитает по возможности похоронить в глубине своей души. Рана кровоточит, но человек пытается сделать вид, что не замечает этого. Всеми способами он старается никогда не оставаться наедине с самим собой и своей болью, старается занять себя хоть чем-то, пусть совершенно бессмысленным, но позволяющим удержаться на дневной поверхности сознания или отключить сознание вообще. В противоположность этому традиционная культура в осознании несвободы и смертности видит первый шаг на пути к свободе. Человек, не способный сделать его, не может считаться взрослым, полноценным членом традиционного общества.

Весть Коркуту о том, что он должен умереть, – это толчок, начало его пути, подобное четырем видениям царевича Сакьямуни – видениям больного, старика, покойника и аскета. Осознав себя жертвой смерти, человек пытается бежать от нее, решить проблему привычным способом. Коркут устремляется в один конец света, в другой… и везде его ждет вырытая для него могила. Четыре конца света символизируют квадратную землю, наш мир плотных форм, в котором нигде нет спасения от Смерти. Этот символизм является общечеловеческим: «Можно сказать, что квадрат есть символ периферии по преимуществу и поэтому один из наиболее древних и универсальных иероглифов, обозначающих землю, мать-землю» [65] и могилу. Коркут как ипостась Тенгри разворачивает в пространстве 4 божественных аспекта. У гностиков-валентиниан существовала концепция «horos» («границы») – «силы» или «божества», идентичного Христу. «Horos» – «установитель границ», «переводящий через границы», «крест», «освободитель». Он, подобно Христу, – главная опора вселенной, то, что регулирует ее. В некоторых контекстах он «растягивает» материю в четырех направлениях, придавая ей форму, и здесь можно усмотреть некоторую параллель с Коркутом.

Горизонтально опрокинутый крест, образованный четырьмя могилами, является символом страданий и горя, страха и смерти, на которые обречен человек в материальном мире, это символ отчуждения бытия от его трансцендентного Истока. И тогда Коркут возвращается к берегам Сырдарьи, к «пупу земли», как гласит легенда, к центру креста, образованного четырьмя могилами. «Если внутри квадрата наличествует крест или эквивалентный символ полюса, то эта земля может быть отождествлена с “земным раем”»[66]. «“Пуп земли” – свойственное всем языкам народное определение подлинного центра земли, означающее, что из этого места начиналось ее сотворение. В большинстве мифологий таким «пупом» считается вершина мировой горы. Во многих традициях горы были сотворены первыми, сразу после изначальных вод» [67], этого же мнения придерживаются и тюрки, называя горы «застывшими волнами». В контексте нашего исследования важно то, что Коркут возвращается к «пупу земли» – реке, хотя в тенгрианской традиции развито представление о Мировой горе. Таким образом, легенда отсылает к более ранней эпохе, эпохе до начала творения, к бесформенному становлению, к непроявленному. В этой точке, где еще не существует определенности, формы, Коркут приносит в жертву своего крылатого ездового верблюда желмая – космос, проявленный мир, ведь верблюд символизирует как временной цикл (мушель), так и единство верхнего, среднего и нижнего миров. На инициатическом уровне желмая символизирует, как уже отмечалось, шаманскую душу – двойника, силу, творческое вдохновение, иначе говоря, духовный потенциал. Коркут-человек возвращается к своему Истоку, ведь Сырдарья – не только «пуп земли», но и его родина, земля, по метафорическому выражению казахов, на которую упала капля крови, когда перерезали его пуповину («кiндiк қаны тамған жер»). Он возвращается к своему эмбриональному состоянию, принеся в жертву свой мир и свою жизнь, свой полет и надежды. Если учесть, что «жел» означает «ветер», «дуновение», а частица «мая» происходит от ностратического корня, означающего космическую силу, порождающую этот мир, не исключено, что здесь зашифрована некая древняя система дыхательных упражнений, наподобие суфийской медитации на дыхание, когда вдох это жизнь – вбирание в себя божественных качеств, а выдох это смерть – возвращение к Богу. По существу, медитация на дыхание есть медитация на смерть, так как именно дыхание связывает тело и душу. Эта медитация позволяет осознать жизнь и смерть, проявленное и непроявленное как две фазы одного цикла, единство противоположностей, выйти за пределы двойственности к единому истоку. В индуизме вселенский цикл рассматривается как вдох и выдох Шивы. Существование в прошлом довольно широко распространенной дыхательной практики не вызывает сомнения, и рудименты ее до последнего времени прослеживались в военных приемах казахов.

64

Сохраварди. Багряный ангел // Конец Света. С. 78.

65

Дугин А. Абсолютная родина. С. 88.

66

Там же.

67

См. Элиаде М. Азиатская алхимия. С. 90.