Страница 10 из 17
Когда его спрашивали о причине того, что он ехал все рысью, он отвечал: «калмык хотел моей лошади и дожидался, чтобы я подъехал ближе, я же расчитывал, что пока я буду ехать, на фитиле образуется большой нагар и после даст осечку».
За такие незаурядные поступки людей и нарекали батырами. И естественно, что власть батыра не ограничивалась только военным временем. Важнейшей функцией крупных батыров, располагавших собственными отрядами, был справедливый раздел добычи после удачного похода. Здесь тоже не было места для уловок. Если батыр был справедлив в разделе добычи, то к нему и в мирное время обращались как к третейскому судье – бию. В этом звании оставаться можно было только при условии постоянного обращения тех либо иных конфликтующих сторон. А для этого необходимо было быть справедливым настолько, чтобы это признавала даже проигравшая сторона.
Богатство кочевника к началу XVIII в. еще не достигло какого-то серьезного значения. Обычный казах в течение своей жизни мог попеременно несколько раз побыть и баем, и байгушем. Скопидомство в таких условиях не имело никакого смысла. «Кроме врожденной чувствительности, – отмечал Ч. Ч. Валиханов, – кайсака заставляет быть сострадательным еще то понятное всякому опасение сегодня или завтра обнищать самому через баранту или падеж, столь частые в степи. Взаимная друг другу помощь, оказываемая кайсаками в последнем случае, достойна подражания и просвещенному европейцу. Потерпевшие от баранты или падежа пользуются неотъемлемым правом идти к другим родовичам со смелым требованием жлу, т. е. вспомоществования, следующего со всего благополучно пребывающего общества, которое или из сострадания или побуждаемое каким-либо иным чувством действительно делает складчину в пользу первых».
Не удивительно, что в таких условиях любимым отрицательным персонажем в казахских сказках являлся бай-скряга, а непременной чертой положительных героев обязательно должна была быть щедрость. Советские ученые в свое время долго пытались навязать мнение, что все виды проявления помощи богатых казахов своим бедным родственникам являлись лишь формой замаскированной эксплуатации. Но похоже они не смогли убедить в этом и самих себя, потому что все выводы о классовой борьбе в казахском обществе шли вразрез со всеми известными данными. Даже критично настроенный автор С. Б. Броневский говорил о казахах, что они «простодушны и добры до безпредельности к своим собратам: нет вещи, которой они бы не разделили, и нет услуги которой бы не оказали – гостеприимны в полной степени; накормить не значит у них обязать, а исполнить долг. Киргизец, услышав запах кипящей баранины, при чувствах аппетита, идет к незнакомому, и будет угощаем как брат. Званые и незванные не различаются. Русского и всякого иностранного принимают у себя радушно: юрта, пища и верное ручательство за безопасность личную, непритворно предлагаются».
Как сообщают многие источники, ханы вынуждены были постоянно раздавать своим соратникам добычу, подарки и дань, получаемые из других государств. Так, в 1735 г. сарт Нурмухаммед, описывая Ташкентское владение, сообщал: «И с тех, со всех городов, Жолбарс-хан берет ясак, т. е. подать, а больше раздает в пожить тем, кого из своих подданных любит или боится». Точно такие же свидетельства были зафиксированы и о других казахских ханах и султанах.
Все баи фактически были вынуждены платить общественный налог в виде постоянной организации пиршеств, курултаев и состязаний, на которых для гостей из других родов устанавливались сотни юрт и под нож шли целые стада. У них просто не было выбора: скупость сказывалась очень быстро и неблагоприятно. Зато батыр, в дополнение к своим ратным подвигам, проявивший себя еще и как мырза, и как бий, обладал абсолютной властью в своем роду или племени. Чингизид, проявивший себя и на этом поприще, становился султаном улуса или ханом, но здесь существовали свои особенности. Батыр-чингизид был чужаком, и племя, недовольное его управлением, легко могло отказать ему в доверии, а потому власть батыра из черной кости над своими сородичами была более сильной. С другой стороны, чингизид мог объединить под своей властью несколько племен, в то время как, например, аргыны не стали бы подчиняться найманскому бию или батыру.
По этой причине дальновидные чингизиды всегда старались заручиться поддержкой своих боевых товарищей из простонародья. К XVIII в. чингизиды перестали брать невест только в своем сословии и стали все чаще родниться с предводителями сильных степных племен. Батыры и бии тоже охотно шли на подобное сближение, не без оснований рассчитывая использовать знатных зятьев в своих интересах. Эта форма взаимоотношений двух элит и была единственной силой, способной каким-то образом влиять на ситуацию в обществе.
Наследие хана Тауке
Когда правитель ведет войну с какими-либо
людьми только для того, чтобы они покорились
и подчинились ему, почитали все его предписания,
соглашались, чтобы он руководил и управлял
ими, как он это находит нужным, и чтобы они
соглашались со всеми его указаниями во всем, чего
бы он ни пожелал, то это несправедливая война.
Точно так же, если он ведет войну с единственной
целью одержать (над кем-то) верх, то и это несправедливая война.
Точно так же, если он ведет войну или убивает
не для чего другого, как только для того,
чтобы утолить свой гнев или ради удовольствия,
которое он получает от победы, то и это несправедливость.
После гибели в 1652 г. на поединке перед битвой хана Джангира от рук легендарного ойратского батыра Галдамы и последовавшего затем поражения казахского войска, Казахское ханство в очередной раз погрузилось в хаос безвластия. Некоторые источники говорят о том, что ханом в этот период был провозглашен некий Батыр, срок правления и происхождение которого до сей поры остаются неизвестными.
Сыну Джангира Тауке, по всей видимости, пришлось приложить немало трудов для объединения степных племен под своей властью, и надо признать, что некоторых успехов в этом отношении ему удалось добиться. Так, А. И. Левшин писал: «При имени сем (Тауке – Р. Т.) сердце всякого киргиз-казака, несколько возвышающегося духом над толпами буйных соотечественников своих, наполняется благоговением и признательностию. Это Ликург, это дракон орд казачьих.
Он успокоил их после гибельных междоусобий, он остановил кровопролития, продолжавшиеся несколько лет от распрей одних племен с другими, он убедил всех умом и справедливостию повиноваться себе».
Народные предания говорят о том, как день за днем в ставке хана, на горе Культобе, проходили собрания представителей разных племен, пока они, наконец, не сумели найти общий язык. Кроме казахских родоначальников, в курултае приняли участие бии каракалпаков, кыргызов и кураминцев (степняки, осевшие в Ташкенте и частично смешавшиеся с местным населением). Там же, на Культобе, были созданы новые законы, получившие название «Жеты-Жаргы» – «Семь истин». Кроме того, были учреждены постоянно действующие суды. По этому поводу ойратские послы весной 1691 г. сообщали иркутскому воеводе Л. Кислянскому, что в Казахском ханстве «судебные де избы в городех построены, и сидят для росправы воеводы, а называютца де они беки и беи».
Некоторые ученые давно обратили внимание на факт очевидной схожести «Жеты-Жаргы» с джунгарским кодексом «Их Цааз». Даже в самом слове «жаргы» слышится монгольское «зарго». Так назывался ойратский суд, и в этом нет ничего удивительного. Джунгарское государство, спаянное железной дисциплиной, не могло не являться образцом для подражания. Однако попытка хана Тауке добиться централизации государства, в целом, потерпела крах. Ему не удалось сломить своих чересчур свободолюбивых подданных.