Страница 89 из 95
Ночью, греясь на печке и разглядывая коготь черный да клык белый, раздумывал Даня над словами, вслед сказанными. Видать, не только чистоту помыслов хранить надо да доброе сердце иметь. Недостаточно их. Ум да смелость иметь надобно.
А их у него хватит?
И не догадывался, думами мучимый, что одно из первых испытаний это было — страх свой преодолеть, за людей вступившись и их спасая. И не просто голову сложить, а докумекать, как и что надобно сделать. Но то ведь со стороны видно, а ежели изнутри себя смотреть — как поймешь? Да почти никак. Только размышлениями иль если кто значимый скажет. Только вот кто может мысли подобные тем, что Даню терзали, развеять? Никто. Азель разве что, да ему не с руки подобное делать.
Вот и приходилось самому Даньке до всего доходить.
========== Глава 54 ==========
Вот так и покатились деньки дальше, словно сани по снегу утоптанному, по бороздам, полозьями оставленными. Хорошо катятся, точно на тройке справной, орловскими рысаками запряженной да государевыми бубенчиками, перед звоном которых все расступаются, украшенной, а нет от этого радости на данькиной душе. Все маята какая дурная, ну точно сны бесовские вернулись. Да только не сны то, а реальность самая настоящая, в сны ж наоборот, отдохновение приносят.
Смотрит Даня вокруг – а душа не радуется. С каждым днем все словно все более чужим становится. Продолжал он любить и маменьку с папенькой, и сеструху свою, и за наставницей присматривал, но ровно что значимое исчезло, в сны перешло. Вот тамочки, во снах волшебных, среди облаков и голосов ангельских, что колокольчиками чистыми звенят, сердце разжималось, плечи расправлялись да дышалось свободно и радостно. Вроде ничего особенного, а чуялось – дома он. По-настоящему.
Помогла ли наука домовиков да кикиморок аль змеиные языки подуспокоились, найдя себе новые сплетни да косточки для перемывания, но шепотки про Степку на нет сошли. Ежели и вспоминали да судачили, то с усмешкою, пусть и неприятною, да ужо безобидную. Как девицу, что на чужого жениха вздыхает, да такое-ить сплошь и рядом, как перед замужеством не повздыхать-то? Да и Всемила уже не просто полюбовником Настасьи Ильиничны кликали, а женихом – вроде как уважили. Одно дело – мужик на сезон приходящий, все понимают женские надобности, но как не пройтись гребнем частым по поведению распутному, а другое – жених. Пусть и второй ужо, да и у старухи – странно и завидно, когда молодухи не могут себе приличного кого найти, но злобствования попритихли. И приняли знахаря – на третью-то зиму пора, да и польза от него неоспоримая опществу. Так что без колебаний Степка бегала к знахарке за двойным обучением – и знахарству, и ведовству. Женихов пока попридерживали. Решила Лисавета Николаевна, что сперва нужно выучиться дочери, а потом уж и за свадебку. По этому поводу тож пошипели завистницы – ить не токо из соседнего села засылали сватов, но и по дальним слава пошла. Всякому хочется себе хорошую травницу заиметь, что не токо простуды да вывихи лечит, но и много чего другого умеет. Хочь сама Степанида ишо не проявила себя, но глядючи на наставницу ой как много выводов сделать можно! Вот начали ездить. Однако ж Петру Матвеичу никто не глянулся, да и Лисавета Николаевна мечту лелеяла дочери лучшей доли сыскать. Вот и отказ поставили мягонький. А Степка и рада была – как увидела волшбу, что научиться творить может, так все желание найти семью хорошую, чтоб муж не бил и защищал, и пропало. Какой муж, когда ведуньей стать можно!
Вот так до середки зимы и докатилось, до святок самих. Пожелала в энтот раз Степашка с братом остаться, памятуя о случившемся пять лет и накрепко связанным с нынешними сказками, да отговорился Даня – отправил уговорами да обещаниями сестру прочь, к подружкам. Пущай там им баек нарассказывает, авторитет свой поднимет. Ей и так страсть как завидовали, а святки – самое время байки плести. И гадает пусть на зеркальце обыкновенном, нече ей в азелево засматриваться. Мала еще. Вот такими мыслями подкрепляемый и выдворил сеструху прочь.
Ох и крепки крещенские морозы, ох и сильны! Пока от избы до избы добежишь, щеки да нос отморозишь, ресницы да волосы инеем покроются, ну прям в помощники Морозу нанимайся. Но все ж лучше, чем слякоть, ибо истину в народе глаголят: ясные святки – полны амбары. То так земля-матушка благодарит и Ярило-батюшку за тепло, и Мороза-дедушко за одеяло снежное, пуховое. Хоть и обещал Мороз не лютовать, а на Крещение – ну никак нельзя обойти село стороной!
Слушал Данька скрипы избяные, что дерево издает когда дедушко своей колотушкой углы охаживает, да вглядывался в темень за оконцем – а ну как мелькнет знакомая фигура, тогда и поздороваться, и поклониться можно, уважить. Токо некогда Морозу политесы разводить да в людском обличии показываться. Когда работы нету – завсегда можно, а в ночи такие всю землю облететь надобно, все окошки узорами расписать да всеми избами поскрипеть, какие уж тут раскланивания.
Послушал-послушал Даня, трески да скрипы, да и отправился за сундучком с сокровищами своими. Хочь и мог уже во снах являться в палаты черта, а хотелось и к себе зазвать – тоже и чаем угостить, и пирогами уважить.
Вернулся Данька из пристроечки замерзший весь, да так, что зуб на зуб попадает, и кинулся сразу к печке – руки голые греть. Приложился к камню нагретому, так хорошо стало, что чуть не задремал. Однако ж встрепенулся вскорости – Бандит решил вдруг поластиться, в ногу толкая башкой лобастой, тем и разбудил.
А в избе хорошо – тепло, сдобою пахнет, темнота углями тлеющими разгоняется, в красном углу полотенце белеет. Страсть, как вставать с лавки не желается, так и манит забраться на печь да и уснуть там, в одеяло завернувшись.
Пересилил-таки себя Даня. Поднялся, в самовар щепочек для растопки накидал, блюда все на стол выставил да свечи с блюдцем расставил. Вытащил зеркальце – и сердце захолонуло. Целехонько то! Ни скола, ни трещинки, ни намека малейшего.
Завертел Данька зеркало во все стороны – вдруг не заметил, и в самый первый раз не видно было под крылом бабочкиным. Это уж опосля рассмотрел как следоват, нашел разрыв, через который черт появился. Или ж подменил кто зеркальце заветное, волшебное? Но нет – точно оно, вона и бабочка приметная, крылышки с тонким узором расправившая, и божья коровка, упрямо по листику гравированному ползущая, и все травки-муравки прорисованные на месте. А трещинки – нету!
Как ни крутил, что ни делал Даня, ничего изменить не смог. Спрятал на место сундучок, и спать с тяжелым сердцем отправился, исподволь надежду на встречу да разъяснения лелея.
И не зря. Не успел головою подушки коснуться, как тут же очнулся в комнате, что, почитай, уж своей полагал. Такой знакомой до последней трещинки на потолке и такой разной каждый раз. Не мог Данька точно сообразить, чем разнится от визита к визиту, однако ж сердцем чуялось – меняется. Как стены волшебные со зверями живыми в коридоре. Вроде и одинакие, серебром узорчатым залитые, а стоит глянуть – живут обитатели волшебные жизнью своей, неведомой. И, видать, не токо когда глазеешь на них, иначе бы птенчики да медвежата с бельчатами не появлялися.
Вот и комната его – тож словно жила и менялась, только вот не так явно. То чуток постель поудобнее вдруг стала, то на сундуке узорчатом книга с буквицами появилась. Откель – неведомо, но до того буквицы красивые, алые да золотые, тонким пером выведенные да с рисунками, некоторые аж до нескромности доходящие, что оторваться прям нет возможности. Если бы не книга про травы, что Настасья Ильинична берегла, так бы и листал вечно. Или вот, к примеру, вещи, на кровати появляющиеся. В день рождения праздничные браслеты на подушке лежали, золотые да такие богатые, что не решился тронуть их Данька. Надысь вот – ножичек, с рукоятью полосочками кожи обмотанными, небольшой да до того справный, что руки сами к нему тянулись взять да за голенище сапога спрятать. Много чего происходило, но главное – точно человечьим духом пропитывалась. Прям как в сказке, где баба Яга царевича искала да гундосила: «Чую, чую русским духом пахнет!». Раньше-то Даня полагал, что Яга вынюхивала гостя незваного как Бандит мышей в подполе, ан нет – не запахи ловила, а дух, душу вычуять пыталась. Поделился думами такими Данька с Азелем, а тот не высмеял, не пожурил за странность мысли, но поддержал и, как показалось Дане, даж обрадовался. Как и ощущениям странным, комнатой рожденными.