Страница 62 из 95
Когда исполнится Марье ровно сто годочков, народится на земле ведьма силы невиданной, да через эту ведьму Марья силу-то свою и потеряет. А раз силу потеряет, то и в могилу сойдет немедленно. Сто лет – столько на земле не живут, не может человек протянуть столько, даже ведьма. Это не старые времена, когда люди подолгу жили под благословением богов. Хмыкнула Марья презрительно, плюнула на карты шарлатанские да и ушла восвояси.
Токо вот когда стал ее возраст к ста годочкам подбираться, вспомнилось ей гадание давишнее. Задумалась ведьма надо всем крепко. Ежели действительно родится дите силы огромной, что отберет ее способности, то надобно его со свету сжить, да как можно быстрее. А ежели не родится, так все равно лучше на всякий случай сжить, так надежнее будет. Пораскинула Марья умом своим, пересмотрела умения, да и решилась всех, у кого есть детки нужного возраста, без молока оставить. Самолично-ить порешить всех детишек жизни не сможет, проклинать – так еще неизвестно, подействует ли проклятие на более сильную ведьму, а вот через матерей действовать – надежнее. Только заклятие пришлось повернее придумать, чем для порчи коровок. Там достаточно просто на ветер пошептать, а туточки не пройдет. Если мамка сляжет, и кормилице дите отдадут – выживет ведь. Вот и пришлось Марье изобрести что-то новое, да всю силу в варево ведьмино, что в горшочке на столе стоит, и вложить. Умения-то при ней осталися, иначе бы не смогла визитера нежданного усыпить, а вот сила почти вся ушла.
Бормочет ведьма трясется, на Даньку с ужасом поглядывает, а того такая гадливость разобрала после рассказа поганого, что и не описать. И тоска непонимания – как можно вот так с людями обращаться?
Вытащил Даня из кармана цветок плакун-травы да и, не раздумывая минуты лишней, в горшочек с варевом черным опустил. Вспенилось зелье буграми страшными, ну точно нарывами, и давай они лопаться звонко, воздух смрадом наполняя. Закричала ведьма страшно и упала, точно замертво. Кинулся к ней мальчонка – ну как действительно померла? Хоть и проклятая, а брать такой грех на душу не хотелось. Нет, не померла, лежит, еле дышит, но жива-живехонька. Только вот… Присмотрелся к ней Данька, а силы никакой и не чует! Токо вовнутри червячок какой словно шевелится. Ну точно как в яичках, куда щупальца загнали. Как вспомнил о них Данька, так сразу и всполошился, заоглядывался – куда могли подеваться? Ведь заперты там до сих пор отростки эти богомерзкие!
Нашлись яички около того места, где ведьма сидела. Видать, прибрала она их, прежде чем к зачарованному мальчонке подобраться. Ну Даня их в горшочек на всякий случай и кинул – к остальному колдовству. Варево все продолжало кипеть да жадно булькать, пары мерзкие выпуская. Были бы оконца в комнате, непременно растворил бы их Данька, а так пришлось дверь распахнуть, лишь бы дышать было чем.
Долгонько ждать пришлось, прежде чем зелье булькать перестанет, но дождался мальчонка. Подошел сторожко к горшочку, глянул – а там вроде как только вода колодезная, прозрачная, а на самом дне плакун-трава поблескивает. Кончилось колдовство злое, изгнала его плакун-трава. Взял Данька горшочек осторожно да и оглянулся на ведьму. А та на полу скрюченная сидит, вокруг зубы рассыпаны выпавшие, ну словно бусины с ожереья порванного, сама с каждой секундой все больше крючится, да к нему руки дрожащие, высохшие, точно палки, кожей обтянутые, тянет.
Отшатнулся Данька в сторону, да стол помешал убежати. Стоит, горшочек к себе прижимает, рот от ужаса ладонью зажавши да глядючи как ведьма помирает. Понятно ведь, что без силы своей даже дня не протянет, но вот так, пятьдесят годочков, да за несколько секунд прожить… Страшно.
Испустила ведьма последний дух, и тут же за ей черт явился. Большой да волосатый, с копытами раздвоенными. Ну точно почти как тот, что за клубочком тетки Аксиньи приходил. Глянул на мальчонку весело, точно и не за человеческой душой пришел, схватил Марью за косу да и поволок за собой по полу. Волочет – да только не Марью, а душу ейную, а та ровно живая – за косу держится, точно больно ей, воет, за половицы, до желтизны выскобленные, ногами цепляться пытается. Да только черт на это внимания никакого не обращает, тащит и тащит. А сама Марья ровно такая, как в двадцать лет была, когда договор с нечистым заключала – дебелая, рябая, на один глаз косая. Вот по последнему Данька и опознал ее да по силе темной, что на так на силу Велины похожа была.
Распахнулась перед чертом ровно дверка какая, да тут же за ним и замкнулась. Не осталось в комнате ни нечистого, ни души марьиной, проклятой, только кучка одежды, да ссохшееся тело в ней.
Опустился Даня обессиленно на стул, на то, что от ведьмы осталось, глядючи, да и подумал, что этого он никогда в жизни не забудет.
========== Глава 39 ==========
Схоронил Данька горшочек, что от ведьмы остался, с остальными своими сокровищами, да и принялся дальше жить, точно ничего и не бывало. Лишь каждую неделю проверял, не потрескалась ли глина обожженная, не порвалась ли тряпица просмоленная, которой горло горшочка обмотал, да для верности еще воском залил. Но ничего не менялось – как бултыхалась внутри горшка водица, так и продолжала бултыхаться, даж запаха болотного не появилось, как обычно бывает из кринок, в которых вода застоится. Проверяет мальчонка, а сам каждый раз думу думает – и о рассказе марьином, и о ведьме народившейся, и о том, что ж с горшочком делать-то. Плакун-трава, знамо, силу черную изгнала да рассеяла, но не пустая осталася водица, ой не пустая! Чувствует Даня что, а понять – ну никак не может!
А еще через пару деньков Данька не выдержал и ночью, пока все спали, сбегал до Радимира Ярославовича и ведьмы евойной, Велины, проверить, что да как. Вдруг ведьма старая чего напоследок начудила и теперича придется еще и с ученицей ейной разбираться?
Но не пришлось. Дом купца встретил мальчонку тишиной и заброшенностью, словно ни одной души в нем не осталось, только призраки прошлого, бродящие воспоминанием и предупреждением будущему. Ступал осторожно Даня по половицам, кажущимся неверными, точно лед весенний, обманчивый, пока не дошел до горницы, где его в прошлый раз потчевали. Остановился в раздумьях, какую бы дверь дальше толкнуть, а тут одна из них сама открылася, ну точно желание его угадала. Застыл мальчонка, а из темноты Радимир Ярославович вывалился и, ничего не замечая вокруг, к шкапу поплелся. Даня стоял ни жив, ни мертв, а изрядно схудевший купец налил себе чарочку, разом влил в глотку, повторил да и поплелся обратно. Данька – за ним. Успел заглянуть в спальню, прежде чем дверь перед его носом не захлопнулась.
Заглянуть-то успел, да вот как понять, что увидел, не сообразил. Велина тамочки была, это точно, на кровати сидела, токо вот не узнать ее. Вроде как раньше – и черноброва, и черноглаза, и хороша собой, да вот нутро – ну точно сломленное. Сила есть, да не нужно ей сила эта, тошно с нее.
Оно ведь как – могла Велина полюбовника своего приворожить, силов у нее на это хватало, да только вот не приворот ей надобен был, а любовь настоящая. Всем сердцем своим пропащим обожала ведьма Радимира Ярославовича, душу за него черту отдала, а он – он лишь бояться ее стал, как правда открылась. Ни благодарности в ем не прорубилося, ни нежности. Да и какая нежность, когда перед глазами как живая картинка встает, как «сестра» его с нечистым милуется? Только на душе срамно, мутно да мерзко становится. А расстаться – никак. Ведьма же, проклянет, дела лишит. Вот и искал купец утешения в водке да наливочках каждый день, сердце Велине разбивая. Ежели бы она под стать Марье, совратившей ее с пути истинного, была, так никаких страданий и не было бы. Приворожила, окрутила купца своего и жила бы припеваючи. Может, и дитеночка родила бы, как хотела. А так… Ушел Данька в глубокой раздумчивости, даже в чем-то жалеючи и Велину, и Радимира Ярославича, и радуясь, что не досталась Настасья Ильинична такому зряшному человеку.