Страница 19 из 95
(***) Считалось, что ведьма, чтобы восстановить свою колдовскую силу, должна во время пасхальной службы приложиться к церковному замку или к ризе священника. От последнего священник даже заболеть может. Также считалось, что ведьма не может вынести тот момент пасхальной службы, когда священник произносит: «Христос воскресе!», и на это время удаляется из церкви.
========== Глава 12 ==========
Тишина стояла такая, что гудение пчел вокруг трав слышалось набатом. Стоял Данька, ни жив, ни мертв, сжимая в руках клубочек, аж ладони вспотели. Минуту стоял, другую, ожидая грома небесного или еще чего, но ничего не происходило. Раскрыл мальчонка ладонь – а клубочек махонький, небеленый так и лежит, никуда не делся. Вытер Даня одну руку о штаны, переложил в нее клубочек и принялся вытирать вторую руку. А тут и тетка Аксинья с Настасьей Ильиничной выдохнули.
– Получилось? – с мольбой вопросила ведьма, еще больше спавшая с лица. Казалось, только глаза черные горят вопросом неистовым, а больше – и нет ее вовсе.
– Даня! – одновременно с ведьмиными словами кинулась к ученику Настасья. И лоб потрогала, и на шее что-то пощупала, и в глаза заглянула как лекарка. А Данька стоял весь смущенный, не зная куда деться, куда руки спрятать, куда клубочек деть.
Клубочек как клубочек. И не грел как уголек, и не светился как светлячок. Просто клубочек, мальчонке даже немного обидно стало – как это так, вроде как чертовская вещичка, а выглядит как нормальная. А может и не клубочек-от виноват?
– Тетя Настасья, – брякнул было Данька по малолетней привычке, хотел было поправиться, да рукой махнул. – Нормально все со мной, – и отодвинулся в сторонку – подальше от травницы, что с ним сейчас как с ребенком малым обращалась. – Теть Аксинья… – мальчонка опустил глаза, до того ему отчего-то стыдно было да неудобно. – Я не знаю. Правда.
– Ну что ж, – ведьма больными движениями натянула сползший плат на голову. Казалось, из нее разом ушли вся надежда, да и жизнь заодно. – Ночью узнаю.
Поднялась Аксинья с колен и с такой тоской оглядела сарайчик, что сердце Дани как ножом полоснуло – лучше бы уж получилось. Не гоже так жить на свете божьем, не гоже! А ему вроде как и не страшно.
Ночью.
Сжал Данька клубочек посильнее в руке да и брякнул, не подумавши:
– Теть Аксинья, если он придет, вы ко мне пошлите, я разберусь.
Ахнула Настасья на такие слова, но мальчонка и не смотрел на нее – все глядел на старательно поправляющую платок ведьму. И чудилось ему, что светится она чуток – как гнилушка на болоте. Зеленовато и почти невидимо. Или как русалки, к примеру.
Кивнула медленно Аксинья Даньке и не произнеся ни слова вышла из сарая. Вроде как и неторопливо, а миг – и нет ее, будто и не было здесь. Только клубочек и напоминает о разговоре.
– Даня, – выдохнула растерянно травница, не зная, что сказать.
Враз растерявший свою смелость мальчонка хлюпнул носом и повернулся к травнице, теребящей концы узорчатого платка, накинутого на плечи.
– Мне правда можно, – негромко пробормотал Данька и еще раз хлюпнул носом, на этот раз немного сердито – на себя. Разнюнился, как маленький. – Только я сказать ничего не могу, правда! – он поднял отчаянный взгляд на Настасью.
Да какое поднял – за то время, пока был в обучении, вытянулся, макушкой уже выше плеча женского, да и взгляд серый изменился – стал такой что глядеть да глядеть хочется. Поймала себя Настасья на таких мыслях, да только лишь головой покачала – даже десять годков мальчонке не минуло, а уже такое видится. Ох, действительно не обошлось тут без черта! И что же дальше будет-то? Ох жизнь ее бедовая…
– Ладно, Даня, – приобняла травница мальчика по-родительски, – пойдем, чаю попьем, расскажешь, что можешь…
Чай с листьями малины да чабреца да разными травками – он не только тело и дух лечит, он еще и язык развязывает, так что Данька сидел с чашкой да баранкой и весело рассказывал – и про лесавок с ауками, и про русалок, и про то, как с ними на Семик плясал да с водяным чуть не познакомился. Только про поцелуй русалочий не рассказал. И про тетку Аксинью тож рассказал – как он видел ее, летящую на метле в Иванов День.
Слушала Настасья Даню, а у самой сердце кровью обливалось за него. Ей, уже пожившей на свете да повидавшей многое, многое было понятно из того, на что сам мальчик внимания не обращал. И что делать, как спасти – непонятно ить… Да и боялась травница вставать поперек черта, ой как боялась. Ей, не заключившей особый знахарский договор с нечистью, вообще не след с ней связываться. А вот поди ж ты – поневоле получилось, через ученика своего.
– Ладно, Даня, – заговорила Настасья, когда рассказ под ароматный чай да баранки подошел к концу. – Завтра пойдем к водяному – может и сможем договориться насчет дождика.
Встрепенулся мальчонка зайцем разбуженным, хоть до этого и сидел уже сонный после меда да правильных травок, чуток убравших пережитое за день. А ведь действительно – засуха так и не спала, еще чуть – и лишатся они посевов, а значит зима будет голодная да злая. Плохая зима, многие не переживут. А водяной – он помочь может!
Пока Даня предавался радужным мечтам, травница проводила его, проследила как он побежал к деревне, пыля пятками по дороге и вернулась в дом. Думать не получалось никак, да и не виделось ей никакого выхода. Что черту отдано, то самому только вернуть и можно, никто не поможет. Да и не верила травница в такое. Слишком часто перед ее глазами проходило подобное.
Но мальчонку-то, душу чистую, нагрешить не успевшую, за что? Нет ответа. А пока ответа нет, как помочь и неизвестно…
А Данька вернулся домой еще засветло, лето же, солнышко садится поздно, так что не перепало ему за позднее возвращение. Да и узабоченные все родители были происходившим днем в деревне. Отец ездил в соседнюю деревню, мать – на дальний родник ходила, почти цельную бочку целительной воды наносила, Степанида при ней, так что узнали обо всем только к вечеру. Поначалу хотела было маменька броситься за Даней к травнице, но зашел к ним отец Онуфрий, успокоил, да дальше по дворам пошел – ко всем, в ком заметил небожескую злобу. Тех, кто по дурости около домика Настасьи оказался, не тронул – и так сами свою ошибку поняли да прониклись. А вот некоторых пришлось вразумлять, да серьезно, что не гоже было, ой не гоже. Сокрушался отец Онуфрий про себя, да корил себя же – за то, что пропустил в своем селе такое. Казалось бы – все, как на ладони, а вот что беда с людьми-то делает. Ох, грехи наши тяжкие…
Не вслух вздыхал священник, а все одно – виделись его мысли, омрачавшие чело, да так, что всем вокруг невольно становилось стыдно да неловко за себя. Данькиным родителям тож, вот и не стали ругать сына, что тот так долго задержался у травницы. Наставница от-таки, да еще за просто так обучает – грех не помочь, не поддержать. Сами-то не пошли потому что отец Онуфрий запретил, но Лисавета Николаевна уж и пирожков напекла из бережно лелеемых запасов муки – завтра передать с сыном, как благодарность да и просто так.
Вот так и прошел недолгий остаток вечера – в очередных разговорах, да в чаепитии. Одно нехорошо – не успел Данька клубочек ведьмовской спрятать под половицу, к зеркальцу волшебному. Не отпустили его из избы в летнюю пристройку на ночевку. Хоть и закончилось все, а все равно боязно. Так и легли все спать вместе.
Засыпая, Данька думал каково сейчас Настасье Ильиничне, одной-то в своем доме. Страшно поди, наверное. Вдруг кто опять придет?
То ли мыслей этих и о тетке Аксинье, но приснилось Дане что-то странное. Будто пришел к нему страшный черт, настоящий! Большой, волосатый, с копытами, да как начал на него кричать да ругаться – что, мол, за самоуправство такое? По какому праву он забирает у него душу честно загубленную ведьмовством? Да до того страшно было, что мальчонка забился в какой-то угол и чуть ли не в комочек подобрался. А черт нависает, клубочек обратно требует да так страшно ногами топочет, что ужас просто. Данька клубочек в потной ладони сжимает, но не отдает, да с чертом не говорит, хоть и боится до колик. Ведь известно – как только с чертом заговоришь, так сразу твоя душа и потеряна. Это только всякие хитряки из сказок умеют их обманывать, да и то – только маленьких чертенят, таких что под Святки над людьми шутки шутят. А этот – огромный, сразу видно, что один из начальствующих, от такого так просто не отделаешься. Вот и сидел Данька, со страхом ожидаючи, что дальше будет. И вдруг откуда ни возьмись из темноты вокруг появляется Азель и смотрит строго так на черта. Тот начинает ругаться да что-то доказывать, а Азель только брови хмурит да головой качает. Интересно Дане о чем же они ругаются, жуть как интересно, даж и не страшно уже, а не слышно ничего, как уши ни навостряй, ни вытягивайся. Плюнул в конце концов черт, стукнул копытом оземь, взметнулось вверх адское пламя, черт и исчез. Данька сидит, смотрит на сие диво-дивное с раскрытым ртом, в руке клубочек сжимая, а Азель рядом присел, полами своей барской одежды пыль да сор подметая, да головой так ласково покачал: