Страница 16 из 95
Спросил, а сам как маков цвет залился краской – от смущения, да еще от чего-то непонятного, загадкой тянущего в груди.
Посмотрел в ответ домовой строго так, будто на нерадивого, да ответил степенно, не переставая чаек прихлебывать:
– А что тебе сказано было? Ты хоть помнишь?
– Не говорить никому, не целоваться, ложе не делить, – пробормотал Данька, становясь уж совсем красным, до кончиков ушей.
Домовой в ответ фыркнул:
– Эх, молодежь! Все у вас мысли об одном! – а вслед продолжил строго, посверкивая глазами да поглаживая бороду, отчего та топорщиться не перестала: – Он сам за тобой придет. Сам. И звать его не след. Захочет прийти – сам даст знать. Понятно тебе, отрок неразумный?
Мысли мальчика были, конечно, совсем о другом, чем сказал Захар Мстиславович, но все равно конфузился Даня изрядно. Он вроде как и не думал ни с кем целоваться-то, тем более ложе делить, а поди ж ты – стыдно и все.
Домовой еще повздыхал чуток да все оставшиеся пирожки под эти вздохи и умял, а вслед поднялся, покряхтывая, и поманил мальчика за собой:
– Пойдем-ка, молодой хозяин, я тебя еще кое с кем познакомлю.
Данька послушно потопал за домовым в сени, дивясь как в том поместилось целое блюдо пирожков. Да и маменька наверняка заругается и допытывать будет, куда все пирожки делись – пеклись ведь на все праздники, чтобы себя заботой поменьше загружать. Выдохнул тяжко Даниил, уже представляя, как его драть будут. А еще придумать придется куда же все-таки пирожки делись…
Тем временем Захар Мстиславович ловко выудил откуда-то из-под лавки маленький тулупчик, но не детского вида, а вполне такого взрослого, только небольшого росточка. На него самого, короче говоря. Следом вытащил валенки и быстро натянул все на себя. Данька лишь рот разевал, глядя на такое чудо – не было ничего под лавкой-то никогда! Сам проверял!
– А ты чего столбом соляным стоишь? – напустился сурово на мальчонку домовой, завязывая толстую веревку на талии навроде кушака или пояса. – А ну, одевайся!
Даня ожил и кинулся тоже одеваться. Крещенские морозы суровые ведь, даже по нужде не выбежишь – все отморозишь. А домовой тем временем сидел на лавке да неизвестно откуда взявшегося Бандита поглаживал, косясь на мальчика. И как только тот оделся, Захар Мстиславович соскочил с лавки, вышел во двор и направился к баньке, что была пристроена прямо к дому.
Данька на минуту задержался – оглядеться вокруг да красотой полюбоваться. Трескучие морозы да нечистая сила разогнали всех по домам, даже собаки не брехали, и звонкую, почти звенящую тишину нарушал лишь скрип валенок домового о наст. Светились желтым окна домов. Снег мягко серебрился под светом огромной луны, видящейся белой, очень огромной и какой-то ненастоящей. Как из сказки. Такими же ненастоящими казались и огромные ели за околицей, что взметались черными тенями почти до самого брюха луны. Мерцающие звезды заполонили угольно-непроглядный небосвод и подмигивали, будто заманивая или завлекая куда-то…
– Степан! – Данька вздрогнул от резкого крика и оглянулся. Захар Мстиславович, привстав на цыпочки, колотил невесть откуда взявшейся суковатой палкой в закрытую ставню бани. – Степан! Просыпайся давай! Слышь? Кому я говорю! Отворяй! А то худо будет!
Пока дивящийся мальчик топал до бани, оконце отворилось и из него выглянул худущий мужичок с длинной белой бородой в застиранной, когда бывшей синей рубахе, порванной в вороте. Данька в очередной раз замер, открыв рот.
– Опять ты, Захар, пришел! – принялся ругаться мужичок визгливым голосом, что подходил больше сварливой бабе. – Ну сколько можно! Договорились же уже – не вылажу я из бани, не вылажу!
– Да погоди ты! – степенно прервал вопли мужичка домовой. – Я не по этому поводу. Вот, молодой хозяин, – Захар Мстиславович повернулся к мальчику, – это банник наш, Степаном кличут. За ним я тоже слежу, чтобы не озоровал, – и домовой сурово поглядел на мужичонку. Тот ойкнул и пригладил остатки волос, что венчиком торчали вокруг плеши. «Точно баба, – вновь подумал Данька, неловко поклонившись баннику в приветствии. – Хорошо, что за ним Захар Мстиславович присматривает».
И действительно хорошо – ведь банники обычно совсем недружелюбны к людям. Могут и кипятком плеснуть, и запарить до смерти, и задушить-задавить, и из бани не выпустить. А иногда и просто так пугает – по злобе душевной да чтобы посмеяться.
Так что все старались задобрить банника подарками: мыло ему оставлять, веничек особый, водицы горячей да ни в коем случае не крестить углы бани перед уходом – отплатит ведь банник в следующий раз, ох, отплатит! Опять же, как и вся нечисть банник хлебушек с солью очень любит, так что и им банника тоже баловали.
Ну и заветы банные соблюдали, чтобы не случилось ничего. К примеру, нельзя ходить в баню по праздникам или ночью. Нельзя париться в последнем пару – его всегда нужно оставлять для банника. Нельзя торопить друг друга в бане – не любит этого банник, обязательно кого-нибудь из торопыг задавит. И спать нельзя в бане тоже – нечистое она помещение, не освященное, самое то место для чертей всяких, что ночами приходят. И попроситься перед входом в баню нужно обязательно.
А, не дай боженька, в баньке будет жить не банник, а баба-обдериха… Та еще хуже – та запросто так может с человека кожу снять! Особенно девок молодых любит она обижать. Хорошо хоть появляется в бане только когда там сорокового младенца только что рожденного обмоют, так что за банями на селе старались следить.
А банник тем временем сварливо покосился на домового:
– Ну все?
– Все, Степан, я вас только познакомить хотел, – ответил Захар Мстиславович и развернулся спиной к бане. Окошко сразу захлопнулось – как и не было никакого банника.
А домовой, затянув потуже веревку на животе, принялся по сторонам оглядываться, бормоча про себя что-то про «вот сейчас найду и поймаю». Не успел Данька поежиться от пробирающегося под наспех одетый тулуп холода, как Захар Мстиславович вдруг прыгнул в сторону, да так далеко, что мальчику опять оставалось только рот разинуть. И тут же в том месте, где домовой приземлился, снег взметнулся чуть ли не в рост Дани, да покатились кубарем два сцепившихся тела. Остолбеневший мальчонка наблюдал широко раскрытыми глазами за клубком, что с визгами и рыками мотался по двору, пока тяжело дышащий, но очень довольный домовой не приподнял над землей за шкирку что-то не очень большое и похожее на жутко лохматую кошку.
– Вот, это наш дворовой – Гринька.
Дворовой вздохнул и грустно поник, не пытаясь вырваться из цепких пальцев Захара Мстиславовича.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Данька и шмыгнул носом. Домовой еще раз довольно взглянул на пойманного и велел:
– Гринька, поздоровайся с молодым хозяином!
Дворовой помахал лапкой и еще раз печально вздохнул.
– Ты теперь его также как меня будешь слушаться, понятно? – сурово вопросил Захар Мстиславович, чуть встряхнув для убедительности существо. То еще раз вздохнуло и потерло нос лапой, зеркально отобразив жест Даньки. Тот даже чуть смутился.
– Ну вот, – довольно проговорил домовой и аккуратно поставил на снег дворового, который тут же шмыгнул куда-то под крыльцо. А Захар Мстиславович, поманив за собой мальчика, направился к дому, поясняя по пути: – Молодой он у нас еще, плохо еще все понимает, приходится по несколько раз повторять. Устаешь от этого, конечно. Но с другой стороны, – продолжил домовой уже в сенях, стаскивая с себя тулуп и валенки и упихивая их под лавку, – и не озорует сильно. Так, только косички лошадке заплетает. Кстати, – Захар Мстиславович уже переместился в комнату и по-хозяйски наливал чай, – передай батюшке – гнедых лошадок Гринька любит. Если купите гнедую, долго она у вас проживет, хорошо о ней Гринька будет заботиться, – и всунул в руки Даньки чашку, в которую бухнул несколько ложек малинового варенья. – На-ко вот, выпей, а то еще заболеешь. Так вот, – довольный домовой уселся на скамейку и принялся тоже отхлебывать чаек. – О гнедой лошадке Гринька позаботится хорошо, а вот белую – ни за что не покупайте! Понял? Кстати, ты теперь всю домашнюю нечисть, – при слове «нечисть» домовой почему-то гордо огладил свою огромную бороду, – видеть будешь. Даже на других дворах, пригодится тебе. Так вот, про лошадок…