Страница 11 из 95
Попрощался Данька с наставницей, да домой со всех ног кинулся. Там на печку забился, лежит весь в трясучке-лихорадке. Маменька даже забеспокоилась, хотела тетку Настасью позвать, да отговорил ее мальчик. Само, мол, пройдет к завтреву точно.
А на завтра, во время службы, где отпевали «заложных» покойников (*), во все глаза смотрел на родителей Маньки – Тимофея Сергеевича да Алефтину Николаевну. Те стояли бледные, и Данька душой чуял, как просят они, чтобы доченька их единственная, что к свадьбе скорой готовилась, оказалась жива. Сердце мальчика все сильнее сжималось железными обручами тревоги и было готово лопнуть, как плохая бочка, сделанная бондарем-неучем.
Как прошла сама Троица мальчонка помнил плохо – все как в тумане случилось. И как березку срубали, чтобы в церковь отнести, пока бабы да девки душистые травы рвали. И как березки потом по стенам расставляли перед службой, а пол устилали травами. И как пел, держа в руках березовую веточку. И как убег потом до вечера в лес, а опосля за столом праздничным, богато уставленным перед Петровым Постом, сидел. Вот будто и неправда все, ну точно сон морочный. Правда ни одного указания от батюшки о неправильном пении или подзатыльника от маменьки за поведение не досталось – значит, выглядел нормально и делал все правильно.
Вслед за воскресеньем наступил Духов день, и все село готовилось «гонять русалок» – провожать их обратно в воду, чтобы можно было начать работать без страха. Конечно, пропажа Маньки огорошила да огорчила, но праздник есть праздник – если русалок сейчас не выпроводить, то они весь год мешать будут. Вот и готовились.
На роль изгонямой «русалки» хотели взять Маньку – а оно вона как вышло! Пришлось срочно выбирать другую, да рубаху новую ладить – негоже брать старую, неизвестно ведь что с Манькой-то стало. Выбрали Лиду – тоже девушка ладная, есть на что посмотреть и подержаться, да и хозяйка справная.
Ближе к вечеру устроили проводы-гуляния.
Начали как обычно – с центра села. Лидка, одетая в одну длинную рубаху, русалку изображающая, села на кочергу, взяла в руки помело да «поехала» прочь, из села. Вслед за ней колонной все бабы пристроились, да не просто так, а с печными заслонками, в которые колотили всю мочь. Да еще и песни орали. Мужики вслед за ними – и тож песни подхватывали. А вокруг еще дети носились, кричали: «Русалка, русалка, пощекоти меня!». Кто постарше и посмелее и не боялись помелом по хребтине получить, даже за кочергу хватали. Грохоту, гомону, писку – жуть просто!
Вышли все за околицу, дошли до первого поля, а «русалка» как бросит все из рук, да как кинется на толпу – выхватить жертву да защекотать. Русалки-то, они ведь такие – не убивают просто так, а до смерти щекочут, а как помрет молодец, забирали себе слугой под воду. Все, конечно, врассыпную кинулись, но Лидка словила-таки одного мальца. Народ тут же обратно кинулся – отбивать у «русалки» ее добычу. А та за второго, за третьего… Тут уже все девки на щекотку перешли, да так, что парни от них бегали, как чумные. И все со смехом до колик в животе, с визгом, с шумом, с гамом, что аж до самой реки доносился.
Данька точно знал, потому как стоял около березки четверговой, да смотрел на реку – как в воду русалки неторопливо да печально входят, чтобы весь год не удаляться больше от стихии своей родной. Только ведь на пару шагов смогут отойти теперь. А девы, как доходили до березки, кланялись ему. Хоть и прятался Даня за деревом, но зеленицы все ж видели его – не был тонкий белый ствол с черными отметками им помехой. Кланялись – и погружались в воду, без шума и плеска, ну точно растворяясь с концами. Одна за другой. Жутко, а оторваться невозможно просто.
Последней Манька оказалась. Смотрел на нее мальчонка во все глаза – такой же осталась, только волосы зеленые да глаза пугающие, русалочьи. А на голове венок. Тот самый, ею Даньке подаренный.
Не выдержал Даня. Выскочил из-за березки, из круга охранного, что сам начертил, помня наставления Настасьи Ильиничны. Выскочил и к Маньке бросился. Зачем – он и сам не ведал, лишь страх все больше сердце терзал-кровавил.
– Мань, – остановился Даньке, не смея прикоснуться к девушке. – Ты как русалкой стала?
Улыбнулась мальчику уже не Мария Тимофеевна, а сила нечистая в ее облике, глазами сверкнула, да голосом напевным, ласковым ответила:
– Утонула я, молодой господин. По глупости да спьяну. Первый раз в жизни выпила, да не рассчитала.
– Так это не из-за венка? – замер Данька тревожно, поняв, что его все это время беспокоило. Боялся он, что отдав русалкам венок, отдал им и девушку.
– Из-за венка? – удивилась Манька зеленоволосая. – Нет, молодой господин, – сняла с головы подарок свой и возложила обратно на голову мальчика. – Счастье тебе в дом он принесет – на весь год. Приходи на следующий Семик, молодой господин, я тебе новый сплету. – А сама заоглядывалась на реку. – Пора мне, молодой господин, а то водяной наругается.
Поклонилась и тоже в воде растворилась, как и прочие.
Горечь разлилась по душе у Даньки. Радовался, конечно, что не из-за него Манька русалкой обратилась, но страсть как обидно стало, что девушка, такая красивая да задорная, теперь русалкой стала. Да сделать-то ничего нельзя: сама виновата, сама утопла, а водяной своего не упустит.
Потоптался Данька еще по бережку, поправил венок на голове и двинулся к селу. А там, наверное, «русалка» уже всех втянула в щекотание, а сама в рожь убежала – прятаться. Подумалось мальчонка, что если не успеть вернуться до того, как свалка закончится и все пойдут домой, то ему опять от маменьки достанется. А попа до сих пор от хворостины еще побаливала. Подумалось-подумалось, да и рванул Данька до поля, где проводы вершились.
Бежал мальчонка, а в голове все присказка, с которой в село возвращаются после проводов русалочьих, стучала: «Теперь мы русалку проводили, можно будет везде смело ходить», а перед глазами Манька с зелеными волосами стояла.
(*) «Заложные» покойники – умершие «неправильной» смертью: от несчастного случая (замерзшие, сгоревшие, утонувшие), самоубийцы, опойцы (умершие от пьянства), пропавшие без вести. Главным признаком “неправильной” смерти было то, что человек не изжил полностью свой век или жил неполноценно (не вступил в брак, не родил детей и т.д.). Поэтому к «заложным» покойникам относят еще, например, детей, умерших некрещеными или от проклятия матери, всех, кто знался с нечистой силой – ведьм, колдунов, а также всех, кто умер от проклятия родителей. Эти покойники считались “нечистыми” и очень опасными. Их поминали и отпевали всего один раз в год, первоначально – на Семик, потом было перенесено на Троицкую субботу. В некоторых районах поминали не в Троицкую субботу, а в день Сорока мучеников.
========== Глава 8 ==========
Катилось лето, то неспешно, как солнце яркое, то быстренько, как река полноводная, и докатилось до Иванова Дня (*) – праздника яркого, веселого, на который солнышко поворачивает к зиме. И в канун празднования все девушки села с утра ушли в поля – травы бережные собирать: полынь, зверобой, крапиву. Ведь в ночь накануне Ивана Купала вся нечисть силу особую обретает да бесчинствует сильно – не будет ей воли до Ильина Дня, вот и сердится она на людей.
Тетка Настасья предупредила Даньку, чтобы отдохнул ученик днем – ночью пойдут они далече собирать травы особые. Да как тут спать, когда вспоминается Русалочья неделя? А тогда ведь не вся нечисть гуляла, только водная. Да и в лес купальский ой как страшно идти было, хоть и с наставницей, но все ж таки. Лесной хозяин к лекарке хорошо относился, а к нему? Вдруг еще какая страхота уведет?
Вот и не стал мальчик отдыхать – увязался со старшими в лес, дерево праздничное срубать. Пока девушки травы собирают, парням да мужикам надобно подготовить место для праздника. Лужок около реки из года в год один и тот же брали, а деревце-то нужно новое. Вот мужчины и шли выбирать его. Ну и мальчишки с ними тож – как такую забаву упустить? Подошли все к лесу, перекрестились дружно, да помолились Иоанну Крестителю, что праздник благословляет. Идут гурьбой по лесу, да недалече – а то леший осерчает, что в его вотчину зашли далеко. Сердить лесного хозяина не гоже – он-ить весь год может что нехорошее сделать. Да и повезло в этом году – как специально кто выставил березку-красавицу, в полтора роста человеческих высотой, все как нужно. Срубили ее с молитвами и понесли на берег устанавливать. А там уже и ямка приметная, куда ее нужно врыть, опять-таки с благословениями. И не березка уже стала, а купало – дерево праздничное, как предки завещали. Вслед костры ладить начали по углам полянки, да не просто так – в центр каждого костра палку ставили с колесом (**), которое потом пламенем ярким гореть тож будет, Ярило-солнце восхваляя. И еще высокий костер – для прыгания, ведь чем выше парни да девушки прыгать будут, тем урожай будет лучше. Ну и в личной жизни счастья тоже будет поболе.