Страница 3 из 3
Их, душе непотребные, страсти,
Лишь бы стол, лишь бы стул –
И на нем протирают портки.
Через грязь доползти,
Пусть, в начале, до маленькой власти –
Кто поближе к котлу –
Пожирнее хватает куски.
Я конечно чудак:
Мне хватательный норов не ведом.
Это скажет жена,
У друзей закадычных спроси.
За бутылкой вина
Мы с моим обсуждали соседом,
Кто же лучше других
В наше время живёт на Руси.
Перечислил сосед
Рыбаков, сталеваров, шахтёров,
Хлеборобов приплёл
И виски от натуги потёр.
Я напомнил ему
Про сидящих трудяг по конторам,
Что не сможет до них
Дотянуться рыбак и шахтёр.
Лишь бы больше урвать,
Больше хапнуть – такая порода,
И туда, за бугор –
От народа припасы скрывать.
Миллион, миллиард
Умыкнуть у страны, у народа,
И оттуда на нас,
На России дела наплевать.
Яхты, замки – у них.
Не проникнуть, ни щёлки, заборы.
Мне, порою, их жаль –
Есть такая, в характере, слабь.
Но найдутся и там,
Слабаки до халяв – «рэкитёры»,
Что живут, как они,
Под девизом, награблено – грабь.
Как ребёнок я сплю
С символическим, чисто, запором.
Что я нажил трудом,
У друзей моих, знают, спроси.
В чёрном теле народ,
Что России родимой опора.
Лишь мздоимцам, ворам
Припеваючи жить на Руси.
***
Слепое, к хлебу, поклоненье в генах,
И тут же, с хлебом, память о войне.
С тех пор любая очередь мгновенно
Тревогой отзываются во мне.
Стоянья те забудутся едва ли.
С тоскливой думой, притулиться, где б,
Часами мы безропотно стояли,
Чтоб отоварить карточки на хлеб.
В ногах и в теле, с ощущеньем боли,
Стояли, вплоть, подпёртые с боков,
А очередь, рабочий возраст в поле,
Сплошь из детей была и стариков.
Плелись, домой, одолевая беса,
А он на ухо норовил шепнуть –
Ну кто узнает, если съешь довесок,
И так хотелось крошку отщипнуть.
Семья меня, конечно бы простила,
Но красть, я верил, превеликий грех,
И верил, тётя. что меня растила,
Разделит пайку поровну на всех.
Что хлеба вдосталь, верилось не очень.
Боязнь и страх саднил в душе всерьёз,
Когда меня, тот ад прошедший, отчим,
В Норильск, от глаз зашторенный, привёз.
Я долго находился в сильном крене,
Совсем не просто душу отогреть,
Мальчишки – поиграть на перемене,
А я – на хлеб, что есть он, посмотреть.
Живём пресытясь хлебом даже белым.
Мы знаем, что он есть и будет впредь,
Но вновь иду я к хлебному отделу
Не впрок купить, а просто посмотреть.
***
Родни по маме – как в лесу деревьев,
А по отцу – лишь двое сыновей.
Биджа, к горам прижатая деревня,
Начало биографии моей.
Слепец и мальчик, как судьбы причуда,
Пришли в Биджу промозглым октябрём.
Ни кто не ведал, странники откуда,
А мальчик, при слепце, поводырём.
Им, с состраданьем, кулеша горячего,
А отдохнули да набрались сил,
Добрейший мельник старика незрячего
Про малыша, что был с ним, распросил.
И услыхали в мельничной обители,
И порешили – горькая судьба.
– Враз в Енисее сгинули родители,
А ребятишек – полная изба.
Я стар и слеп, жена давно преставилась.
Детишки – по соседям, по родне.
Всегда деревня добротою славилась,
А этот, Миша, младшенький, при мне.
И я терзаем непосильной ношею
Одна забота –Господи, прости :
Пристроить бы внучка в семью хорошую,
Со мною сгинет где-нибудь в пути.
Со мной, понятно, что уж тут секретного,
Живу, считай, что на пределе сил.-
И Добрый мельник мужика бездетного
Усыновить мальчишку упросил.
Слепец исчез, ни слуха о бродяге,
И где гнездо к своей кончине свил.
А тот, бездетный, Феофан Калягин
Мальца, что мне отцом, усыновил.
К семье малец, как божий знак, прибился.
Взрослел, учился у приёмных жить.
В хакасочку, что мамой мне, влюбился,
На ней женился и пошёл служить.
Призвался, моего не выждав старта,
В чём, и понятно, нет его вины.
В сороковом, пятнадцатого марта
Явился я на свет в канун войны.
***
И снова вижу, лишь прикрою веки:
Пурга. Норильск конца сороковых.
С дороги снег счищающие зэки
И злобный лай собак сторожевых.
И держит память, мне ведь было восемь,
И хриплый лай, и этот, прорвой, снег,
И как, украдкой, чтобы хлеба бросил
Мне измождённый крикнул человек.
Кромсая булку я кидал украдкой,
И страх в душе, и жалость укротив,
И матерился больше для порядка
Седой охранник псов окоротив.
А дома тихо мама возмущалась:
За связь с зэка бедой грозило нам,
Но то, что взрослым строго воспрещалось
С руки сходило как-то пацанам.
Мне не забыть те жуткие колонны.
Пургу. Норильск конца сороковых.
Колонн несчётных топот монотонный
И хриплый лай собак сторожевых.
***
Уже терпенья исчерпалась мера
И на душе унынье и разброд,
И баня, будто клуб пенсионеров,
И больше, для души – громоотвод.
Здесь мужики сибирского замеса,
В вопросах пара – каждый за спеца.
А пар придавит, хоть, считай, без веса,
Из тела выжмет влагу, будто прессом.
И снимет спесь с любого удальца
И веник, лучше всякого компресса
И, несомненно, лучший массажист.
Отходит так, избавишься от стресса
И от хандры, и от излишков веса,
И в лучшем свете вновь предстанет жизнь.
Европа пусть довольствуется душем,
А здесь – Сибирь. Мороз. О том и речь.
Нам банный пар и чтобы был посуше,
Чтоб до нутра, чтоб трубочкою уши,
Чтоб душу – греховодницу обжечь.
С полка, в предбанник, здесь, в накал, дебаты.
Разделают любого под орех.
Наотмашь – олигархов, депутатов,
А для Чубайса – так отборным матом.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.