Страница 1 из 3
***
Я и теперь мечтаю в упоенье,
Что где – то есть, лишь навести мосты,
Меридиан согласья и доверья
И широта любви и доброты.
Их отпечаток на лице на каждом,
И те, что к власти выдвинул народ,
Живут, и лишь, заботами сограждан,
Не как у нас. Здесь всё наоборот.
Зверья в лесу и лес не истребляют:
Запрет в душе и нет иных оков.
На слово все, друг другу, доверяют
И нет нигде запоров и замков.
Душа и совесть – высочайшей пробы.
Из встречных глаз незамутнённый свет.
Нет зависти, а значит, нет и злобы,
Нет клеветы, и значит мести нет.
Здесь не найдёте хижины убогой,
И не с того ли счастливо живут,
Что чтут каноны посланные Богом
И лишь его в свидетели зовут.
И мне б туда, от этой жизни скудной,
Да что там, многим с ними по пути,
Но груз грехов, скопившихся подспудно,
Но зыбок мост, его не перейти.
***
В мороз мечта о лете душу греет.
Ах, как зима медлительно ползёт.
Куплю билет, на счастье, лотереи,
А вдруг и в самом деле повезёт.
С чего, не знаю, но я верю в это,
В то, что с удачей может быть интим.
Сойдётся всё и мы с тобою в лето,
В тропические кущи улетим.
Так ясно вижу, будто на экране,
Всё от души, хорошая, владей,
Зелёный остров где-то в океане
И мы одни, и ни каких людей.
Лазурь небес и крик протяжный чаек.
Деревья, птицы – как одно звено.
Волна тела ласкает и качает
И всё, как есть, любви подчинено.
В душе надежда и билет в кармане,
И червь сомненья душу не грызёт,
Пусть Госпожа Удача не обманет,
Слетит с небес, а может приползёт.
***
Я память свою не неволю
Вся жизнь у неё на виду.
И вновь по весеннему полю
Глаза, лишь зажмурю, иду.
Натруженный дизель заглушен.
Слепит синевой вышина.
И льётся в оглохшие уши
Чистейшей воды тишина.
Рассветная веет прохлада
и с нею, как лучшая новь,
И лай, и мычание стада,
И поздняя песнь петухов.
И, слушая звуки деревни,
Себя я на мысли ловлю,
Что мир этот юный и древний
И в каждой былинке люблю.
Деревню, у гор на приколе,
Ручей, он деревней храним,
И это вот самое поле,
И это вот небо над ним.
А запах солярки и пота
Кочуют в рассоле со мной,
Так пахаря пахнет работа
В заботе о хлебе, весной.
И с этой заботой всегдашней,
С крестьянскою жаждой к труду,
Я только что вспаханной пашней
Все годы сквозь память иду.
***
Бреду по полю, приминая клевер
За ним грибные, по горам, места.
В душе моей занозой Крайний север,
Но жизнь была бы без него пуста.
Сидит как в кладке огранённый камень,
Пусть там меня уже никто не ждёт
И всё ж моя, хранитель фактов, память
Забыть и заблудиться не даёт.
Вот, я в дороге – мне девятый годик,
И страх чего-то нового грызёт –
Колёсный, допотопный пароходик
В Норильск, меня пугающий везёт.
Всё было пацанёнку в удивленье,
И я весь день на палубе с утра.
Несёт реки могучее теченье
Плоты с кострами, баржи, катера.
А Енисею в этом нет обузы,
Всё, как и рыбу, примет в обиход
И вот Дудинка. Вытолкнувший грузы –
Огромный, океанский пароход.
И паровоз, пыхтящий, под парами.
Свистки, гудки – куда, на что смотреть?
В деревне бы, увидев меж дворами,
От страха точно мог бы умереть.
В окно вагона – тундра в жёлтой краске.
Для взора голый и щемящий вид.
И, вот, Норильск в колючей опояске,
Угрюмый, как базарный инвалид.
Заборы, вышки – лагерей приметы
Житейская, зловещая среда.
Всё в окруженье было под запретом,
Себя я зэком чувствовал тогда.
Есть, что хранится в памяти нетленно.
Забыть не сможешь, кажется, вовек,
И вой, оповещаюший, сирены,
Что вновь, в Норлаге совершён побег.
Лай, топот, лязг – идёт повальный обыск
И вздох невольный приведёт к беде.
Молись и бойся, обошлось бы чтобы
От подозрений слуг НКВД.
И я с утра, успеть бы до уроков,
Бежал, глотая от волненья снег,
Взглянуть хотелось, как бы ненароком,
Кто этот смелый, дерзкий человек.
Смельчак лежал распластанный на нарте
Оскал собак и «попка» с ППШа,
А я сидел раздавленный за партой –
Моя, за зэка, плакала душа.
Куда сбежишь – вокруг без края тундра,
Но в человеке есть свободы ген;
Глоток свободы, хоть один, а утром
Тебя чекистам сдаст абориген.
Всё это помнить – не из лёгких доля.
Звон кандалов, овчарок голоса.
Бреду забывшись. Предо мною поле,
Как промелькнувшей жизни полоса.
***
Не замечал я от судьбы участья.
Всё вперемешку, и добро, и зло.
Волной накатит полоса ненастья,
Перетерпел и в чём-то повезло.
Вот, на растяжках пригвождён к кровати.
Терплю и боль, и немощности стыд.
В тринадцатой, так выпало, палате
Больничный обустраиваю быт.
Лежать и утомительно, и нудно,
Тот стонет, этот охает не в лад,
А то надсадный выкрик – няня, судно –
Из близлежащих слышится палат.
Ах, няня – боль снимающее средство.
В её улыбке, ласковости глаз
Есть что-то, в нашей памяти, из детства.
От вынянчившей каждого из нас.
Вот привезли, почти нелепа поза,
Он, матерясь, отходит от наркоза,
Но полежал в палате, пообвык
И ожил, и обычнейшая проза
Приходит человеку на язык.
С надеждой тайной, что не стать калекой
Прислушиваюсь к звукам новостей
Хирурги, слышь, собрали человека,
А был мешок изломанных костей.
И верить в это хочется и надо,
И голос няни – миленький держись –
А за окном и дальше за оградой
Кипит, зовёт ликующая жизнь.
***
На исходе июль,
Но с чего-то не верится в это;
Так спасительна тень,
Так полуденным солнцем печёт.
Колесом под уклон
Покатилось безудержно лето
Неприметно, как жизнь,
Так вода между пальцев течёт.
Летом данных даров
Полной мерой вкусить не успели,
Мы ещё, как всегда,
Ни чего не успели понять,
Столько ждали и вот
Благодатные дни пролетели,
Будто скорый прошёл
И его, ах как жаль, не догнать.