Страница 27 из 52
Мой проводник тот час грубо толкнул меня в плечо.
— Иди, иди! Чего стала? Французская проститутка.
При этих словах меня охватила злоба с такой силой, что мне захотелось воткнуть ему в грудь кинжал.
"Убить, а потом открыть все эти железные двери и выпустить заключенных!" — мелькнуло у меня в голове, — "Ну, а если там никого нет? А где ключи? А куда бежать?.."
Искушение убить проводника ослабевало, но все с большей силой ощущала я муки жажды. Да и голод давал себя чувствовать так, что тошнота подступала к горлу.
"Скоро ли конец всем этим мукам?" — думала я, ощущая новый прилив злости. — "Погодите, желтые дьяволы, я еще покажу вам, что значит французская девчонка!"
Но вот после нескольких переходов и лестниц мы очутились в помещении, похожем на камеру и на кабинет одновременно. Вся обстановка этой полукамеры состояла из небольшого письменного стола, пары стульев, сейфа в углу и широкой деревянной скамьи под стеной. Окон не было. Под потолком горела яркая лампа.
— Садись! — тюремщик кивнул на скамью.
Усталая от бесконечных переходов и переживаний ни о чем не думая, я с облегчением опустилась на скамью… и в тот же миг с прозительным криком вскочила… Вся скамья была усеянна тонкими иголками, мыступавшими на полтора-два сантиметра над поверхностью и заметные лишь при внимательном осмотре.
Конвоир захохотал во все горло.
— Отдыхай, отдыхай! Или перина плохая? Ничего, переспишь пару ночей — привыкнешь.
Кровь бросилась мне в голову и в складках кимоно я нащупала рукоятку кинжала. Еще мгновение и свершилось бы непоправимое.
Но дверь отворилась и в этот момент в помещение вошол пожилой японец в очках, в отлично пригнаной военной форме, с кожанной папкой под мышкой.
— Все шутишь? — и неожиданно нанес ему сильный удар по щеке.
"Капюшон" мгновенно вытянулся в струну.
— Еще раз повторится, сам сядешь сюда! — офицер показал на скамейку.
— Господин… — начал было «капюшон», но офицер прервал его:
— Пшол вон!
Тюремщик щелкнул каблуками и выскочил за дверь. — Простите, мадмуазель! Здесь произошло недоразумение.
Бросив папку на стол и пододвинув к нему стулья, он вежливо предложил:
— Садитесь, пожалуйста. Не бойтесь! Стул самый обыкновенный.
— И скамья у вас тоже самая обыкновенная, — со злостью сказала я.
Ягодицы у меня горели, и вовсе не хотелось садиться на какой-то стул.
— Еще раз приношу свои извинения, — сказал офицер. — Солдат будет наказан.
— Дайте мне воды, — попросила я. — С тех пор, как я нахожусь у вас, у меня во рту не было ни капли воды.
— И, очевидно, ни куска хлеба, — подхватил офицер. — Это наше упущение! Сейчас мы все поправим. Присядьте, пожалуйста!
Сквозь свои толстые очки он сочувственно взглянул на меня. Однако, я очень хорошо понимала его мнимое сочувствие.
"Еще издевается, скотина," — подумала я. — "Ну, погоди!"
— Я хочу пить, — как бы не слыша слов японца, повторила я.
— Я хочу пить, — как бы не слыша слов японца, повторила я.
Офицер нажал кнопку, находившуюся на столе, и в ту же минуту показался "капюшон".
— Ужин для мадмуазель! — приказал офицер.
Несколько томительных минут прошло в полном, тягосном молчании. Наконец, на столе показался, прекрасно сервированный сытый ужин.
Бутылка вина, и особенно графин холодной прозрачной, чистой воды, привлек мое внимание прежде всего.
Я протянула руку к графину.
— Одну минуточку! — остановил меня офицер, убирая графин, — сперва — небольшой уговор. Будете отвечать на вопросы или нет?
Не мигая он глядел на меня сквозь толстые стекла своих очков.
Злость помогала мне выдержать его взгляд.
— Я в ваших руках и ничего не могу поделать. Бороться у меня нет сил, — вяло проговорила я.
Стекла очков блеснули.
— Я хочу пить. У меня язык не ворочается.
Офицер кивнул головой и налил мне полный стакан чистой, холодной воды.
О, с каким наслаждением я пила! Ничего вкуснее воды для меня не существовало. Я выпила один стакан, другой… Какое блаженство! Ах, если бы я еще могла сесть…
Потом наступила очередь жаренной рыбы, салата, икры, холодного бифштекса — все я ела торопливо, с жадностью с удовольствием.
Офицер молча наблюдал за тем, как я ем, и казалось, считал каждый кусок.
Когда я насытилась, офицер молча нажал кнопку, и явившийся солдат быстро убрал все со стола.
Приятное состояние сытности разлилось по всему телу и очень захотелось присесть… но, увы, это было невозможно.
Офицер раскрыл папку, уселся поудобнее и приготовился писать, перед ним лежал лист чистой бумаги и он внимательно смотрел на меня.
Я молчала. Пауза затягивалась. "Что то будет!?" — подумала я.
— Итак, будем молчать, мадмуазель? — прервал, наконец, затянувшееся молчание офицер. — Не советую. Мы умеем развязывать языки… И не вздумайте, что только этим… — он кивнул на скамью. — Это только детская игрушка по сравнению с тем, что вас ожидает. Вам понятно? Подумайте хорошенько. Ваша судьба в ваших руках. Вы еще молоды и вам нужно жить.
Он порылся в папке и протянул мне фотографию:
— Взгляните, это тоже была молодая и красивая девушка.
С фотографии на меня смотрела удивительно красивая японка. Огромные глаза, казалось, светились, каким-то мягким светом, великолепные волосы ореолом окружали ее точеную головку. Лицо ее было европейского типа и только чуть удлиненный разрез глаз выдавал ее японское происхождение.
"Какая красавица" — подумала я. — "Но… «была»… он сказал "была"…, значит…" — И мне стало страшно.
Офицер внимательно наблюдал за мной, и казалось, читал мои мысли. Он вздохнул и сказал:
— Да, была… Она оказалась врагом Японии. И вот что с ней случилось. Он протянул мне другую фотографию, взглянув на которую, я
почувствовала, как тошнота подступает к моему горлу.
Какой ужас! Страшное распухшее лицо, всклокоченные, редкие волосы, разбитый рот, изрезанные щеки, а глаза… нет! Я не могла смотреть. Мои нервы напрягались до предела.
Офицер спокойно убрал фотографию и сказал:
— Я думаю, коментарии излишни?
"Ничего, возьми себя в руки, держись, не бойся. Они ничего тебе не сделают" — прозвучал у меня в голове голос проводника, — "Ты им нужна".
Я вспомнила крепкое пожатие его руки и слова:
— "Везде есть мирные люди"… Но ведь в записке тоже говорилось о "Мирных людях"! Значит…
Мне стало легче. К тому же у меня кинжал…
До меня начали доходить слова:
— …Борьба с нами невозможна. Вы понимаете, наша машина перемалывает и не такие куски, как вы…
Он говорил все это спокойным, монотонным голосом. Потом вынул вечное перо, что-то написал на бумаге и снова обратился ко мне:
— Итак, ваше имя?
— Вы его прекрасно знаете.
— Мадмуазель, прошу вас отвечать на вопрос, а то что мы знаем, вас не касается. Ваше имя?
— Элли Ришар. — Я решила отвечать на все вопросы, неотносящиеся к делу.
— Где вы родились?
— Во Франции, в Марселе.
— Родились во Франции, а имя у вас английское. Почему?
— Не знаю.
— Кто ваша мать? Где она?..
Вопросы сыпались градом и я едва успевала отвечать. Я сказала, что мать умерла, когда я была еще маленькой и помнить ее не могу. Рассказала, что у меня должен быть брат.
Рассказала как погиб мой отец и что со мной было потом.
Вопросам, казалось не будет конца, а я так устала, что едва держалась на ногах и мне трудно было сосредоточиться.
— Я вас прошу прекратить допрос. Сейчас я ничего не соображаю. Дайте мне отдохнуть.
Офицер на секунду задумался и нажал кнопку звонка. — Хорошо, Идите и хорошенько поразмыслите обо всем. До свидания!
Пришел солдат и мы вышли в коридор.
Ночь я провела в маленькой, но сносной камере. Узкая кровать и тощий тюфяк с колючим одеялом показались мне роскошью. Лежа на боку, я спала как убитая.
Молодость брала свое. Она терпеливо переносила все невзгоды, а нервы успокоились во время сна.