Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 33 из 48

Ворон летит под вечер,

днем ему не летать.

Ему суждено злосчастье,

а счастья ввек не видать*.

* Зачин народной баллады "Ворон".

Но ты заглядываешь ко мне в карты, мой рассудительный друг. Ты усмехаешься. Ты говоришь: послушай, причетник, и опять ты обманываешься! Тебя заворожила старинная баллада. Пусть мое сердце томится, томится тревогой, бросаешь ты. Но посмотрим, какое настроение у тебя будет завтра. Не исключено, что ты вновь почувствуешь себя путником, мимолетным гостем на этой земле и будешь призывать тишину и покой. Попомни мои слова!

Ты прав. Ты бесконечно прав. Я и знать не знаю, что будет завтра.

Но я все же попытаюсь свыкнуться с мыслью, что тревог мне не избежать. Что такова моя участь - тревожиться. И одно, Нафанаил, я знаю наверняка: от прошлого не уйти. Прошлое преследует тебя, точно ищейка. Коротконогие, медлительные, начав гон, ищейки неотступно идут по следу. Лисица, заяц с легкостью отрываются, уходят далеко вперед, запутывая следы, мечут петли. Но ищейки непременно их настигают. Лисица отрывается, уходит вперед. Ищейки настигают ее. От прошлого - не уйдешь.

На одной из парт финкой вырезано имя: Нильс Йенсен. Нильс вырезал его еще мальчишкой. И вот он пустился в море и утонул. Это имя было у меня перед глазами каждый Божий день, в течение многих лет, но только сейчас я начинаю осознавать, что оно вырезано по живой плоти. Моей. Вытяни руку, Нафанаил. Взгляни на нее. Представь, что вот этой самой рукой ты играючи мог бы удержать Нильса на берегу. Мог бы остановить и его, и Олуфа, стоило поманить пальцем.

Я сидел и размышлял, а за окном смеркалось. Эльна побыла у меня и вернулась к себе в трактир. Я думал, она утонет в слезах, да, так она плакала, эта угрюмая взрослая девочка. Разливалась река рекой. И - силы небесные! - оттаяла, выплакала всю свою заледеневшую юность. А я всего-то и предложил ей перебраться в школу и родить здесь своего ребенка. Ее благодарность не просто превосходила мою доброту - я даже не уверен, Нафанаил, доброта ли это. Может статься, на меня нашел стих. Ну да! Найдет этакий стих, и ты распоряжаешься вырубить ели. Милые ели. Снова найдет - и ты предлагаешь несчастной беременной девушке переселиться к тебе. И нарушаешь милое сердцу одиночество.

Конечно же я поступил правильно, что помог девочке. А значит, предпочел непокой. Ибо я предвижу массу осложнений и неприятностей. Найдутся люди - это уж как пить дать, - которым в очередной раз покажется, что причетник чересчур много себе позволяет. Берет в дом брюхатую Эльну из трактира. Ну да огрызаться я умею.

Только зачем, спрашивается, доброму человеку все это понадобилось? Вот над этим, друг мой, тебе нелишне поразмыслить. Ибо мне этого не уразуметь. До Эльны здесь побывал в гостях инженер. Как и следовало ожидать, мы расстались врагами, причем в открытую, но он действительно славный малый. Он хочет увезти с собой Аннемари. И увезет! Правда, по наивности он признался, что между ними стоит некая тень. "Тень!" - сказал он неожиданно пылко. Что же это за тень стоит между ним и девушкой, а, Нафанаил? Наверное, это чуточку старомодные угрызения совести, которыми мучается Аннемари. Она будет считать себя совершенно свободной, лишь окончательно объяснившись с Олуфом.

Понимаешь, я сидел в тиши и думал про эту тень. И от нее повеяло - в душу мне повеяло - юношеской отвагой. И я подумал: сейчас ты поступишь наперекор тому, что другие сочли бы благоразумным. Сейчас ты сожжешь свои корабли, Йоханнес Виг! И я сказал Эльне: "Переезжай сюда в мае". И еще я сказал: "Тебе необязательно делать из этого тайну".

За окном вдруг как-то сразу стемнело. Я прекрасно видел - Пигро беспокоится и, повизгивая, кружит около двери. Он даже раза два взлаял. Но я не двигался с места.

Между тем на крыльце раздались шаги. В дверь постучали. Это была фру Хёст, мать Аннемари. Она уставилась на висящую в коридоре лампу, в ее глазах, увеличенных очками, читался ужас. Впрочем, взоры фру Хёст редко когда не возвещают катастрофу.

- Томик здесь? Нет?! Боже мой! Боже мой! - запыхтела она.

Я был вынужден поддержать ее под локоть.

- Аннемари ушла и оставила его на нас. Боже мой! - снова запричитала она.

Я окликнул Пигро. Он носился по темному саду и прибежал только после того, как я позвал его еще раз, очень строго. Потом я натянул резиновые сапоги.

- Найдите его, причетник! Вы должны его найти! - восклицала фру Хёст. Мне было приятно, что она говорит так взволнованно и называет меня слугою слуги Божьего.

Мы поспешили к Хёстам. Пигро так горячился, что я вынужден был придерживать его на ходу за ошейник. Хёст и его бледный как мел приказчик успели обойти уже все дома. Томика хватились примерно час назад. Я послал приказчика на дорогу, ведущую к церкви, а сам попросил одну из курточек Тома и дал понюхать псу. Когда я пустил его, он вихрем умчался во тьму. Плохо! Да и не похоже на Пигро. Я вернул его свистом, и теперь он взял след как положено - я вполне поспевал за ним. Лавочнику же и его жене за нами было не угнаться, и я крикнул, чтобы они возвращались домой.

След вел обратно, к моему собственному крыльцу; попетляв у меня под окнами, он уводил в сад, а оттуда, минуя шеренгу елей и уже сильно петляя, - в поле. Тьма сгустилась. Я подумал: во всем происходящем прослеживается некая закономерность. Если с Томиком, не дай Бог, что-то стряслось, это будет логическим завершением событий.

Но когда Пигро отыскал Томика, тот был целехонек и невредим. Он стоял на краю мергельной ямы на дальнем конце Бёдварова поля. Вода слабо поблескивала. Он накидал туда кучу земли, сообщил он. А уж изгваздался! Пигро на радостях прыгал, лизал его, но сегодня малыш не сердился. Я взял его на руки.

- Я хотел к куропаткам! - ответил он на мои расспросы. Вот оно что, он хотел посмотреть на тех куропаток, которых я обещал ему показать, но так и не удосужился.

- Ты почему не был дома? - спросил он. И правда, я сидел, углубившись в раздумья, и не заметил, что ко мне приходил маленький гость. Да и на этих страницах я почти не уделил ему места, а ведь мы с ним закадычные друзья.

Он обвивает рукой мою шею. Я иду, крепко прижимая его к себе. Пахнет сыростью. Облачной пеленой подернута лишь окраина неба.