Лжец

- Браво!

- Почему - браво?

- Люблю меткие сравнения, - сказал я. - Надо будет это записать. Ну а вы, так-таки знаете, что почем?

- Я знаю только, что люди моего склада должны работать, опираясь на прочный фундамент. Мы не можем сидеть сложа руки в ожидании, что на нас снизойдет благодать. Я тут начал вам рассказывать, что было со мной во время оккупации, хотя и не собирался. Да, я участвовал в Сопротивлении. Стрелял в людей. И не раскаиваюсь. Говорю вам как на духу. Не знаю, хватило ли бы меня на такое еще раз. Но я и думать не хочу, что это может повториться. Я хочу работать, понимаете? Строить, созидать. Это наш долг, поймите!

Он расхаживал взад и вперед у меня за спиной. Я налил еще.

- Да, я стрелял, - повторил он, - но видит Бог, я не в состоянии сидеть и размышлять о прошлом и ждать духовного обновления или как вы там еще это называете! Я пробовал первое время. Сидел и думал. Но от этого можно рехнуться! Понимаете? Нет, нам остается только одно: работать и работать и верить, что наш труд не напрасен.

Он сел, выпил залпом рюмку.

- Не знаю, почему я все это говорю. А рыбы закусить у вас не найдется?

- Найдется.

Тут я услышал - за дверью повизгивает Пигро, и пошел открывать. Не успел вернуться и сесть за стол, как он произнес:

- Не расскажи вы мне вчера вечером, что она... что Аннемари порвала с тем, с другим, я бы не стал заводить этот разговор. Признаюсь, вы меня обрадовали.

Неужели! - подумал я. Вот странно!

- Почему же вы все-таки пытались... внушить ей... короче говоря, помешать? Стали мне поперек дороги?

- Чтобы подтолкнуть ее в ваши объятья. Это такая метода. Я же немножечко педагог.

- Опять вы шутите, - сказал он. - Черт возьми, ведь Аннемари уже взрослая! У нее есть ребенок, она во всех отношениях самостоятельный человек. Но вы имеете на нее влияние. Почему я все время должен натыкаться на чью-то тень, призрак? Да у него нет никакого права!

- Разумеется, - ответил я, - какие права могут быть у призрака, если он в отлучке, да еще подрядился на фабрику по изготовлению шпал.

- Я вижу, вы любитель пошутить, - сказал он.

- Что да, то да.

Он поднялся и подошел к окну. Стал как раз на то место, где стоял Олуф, когда рассказывал мне про Нильса. Только сейчас за окном был белый день.

- Аннемари должна уехать отсюда, - сказал он, - у нее и так уже исковеркана жизнь. Честно говоря, вначале я не придавал этому большого значения. Я жил при трактире, и по вечерам мне было чертовски тоскливо. А тут вдруг - красивая девушка, словом, все понятно. Правда, мне казалось, что к ней... не очень подступишься. Обручена, верна и так далее. Но потом я подумал: наверное, на островах все девушки такие. Мне это даже понравилось. А теперь - теперь это серьезно. Я хочу увезти ее с собой!

- Зачем вы мне все это рассказываете? Аннемари совершенно свободна!

- Нам мешает тень! Проклятая тень! И я хочу, чтобы эта тень исчезла. Я не собираюсь вас ни о чем просить. Только все это исходит от вас. Нагнетание прошлого.

Как неодинаковы люди, подумал я. Он мировой парень. Но Олуф благороднее. Олуф бывал у меня почти ежедневно семь лет подряд, и мы говорили о многом, но ни разу - о его чувствах, ни разу - об Аннемари.

- Жаль, что я так обрадовался вашей замечательной карте! - сказал я.

- Почему?

- Когда речь идет об обладании красивой вещью, становишься подобострастным. И начинаешь тщательно выбирать выражения.

- Пусть это вас не волнует, - сказал он, натянуто улыбаясь, - я подарил ее не вам, а школе.

- Это меняет дело, - заметил я, - тогда позвольте мне еще раз поблагодарить вас от имени школы. Ваша карта доставит нам много радости. Не знаю, вероятно, вам покажется, что это отдает лавандой, но я готов снять перед вами шляпу. Я уважаю вас и ваши устремления. Ну а в заключение скажу: убирайтесь к черту!

- Благодарю, - улыбнулся он.

- Не за что, - ответил я.

Глядя прямо перед собой, он прошагал к двери.

Я услышал, он с кем-то разговаривает в палисаднике, и вышел на крыльцо. Он стоял с Эльной из трактира. Эльна принарядилась и неплохо выглядела.

Похоже, девочка слегка им увлечена. Тут у меня закралось недоброе подозрение. Он же снимает в трактире комнату!

Оба с улыбкой обернулись в мою сторону.

- Может, я не вовремя? - спросила Эльна.

- Заходи, заходи, - сказал я.

Он кивнул мне и крикнул:

- Спасибо за прием!

- Не за что, - ответил я.

Вскинув голову, он проследовал за калитку. Он даже сделался выше ростом и шире в плечах - после этого раунда.

- Пойдем, поможешь мне сварить кофе, - позвал я Эльну.

Кухня - самая подходящая исповедальня для женщин. Она говорила легко и весело, совсем не так, как в тот вечер, когда призналась мне, что у нее будет ребенок. С парнем этим она познакомилась осенью в городе. Привязалась к нему и думала, что это взаимно. Но мало-помалу разуверилась. Только с ней было уже неладно. А он явно не хочет ее больше знать. Хоть бы разочек позвонил за эти полтора месяца. Но с тех пор как начался ледостав, о нем ни слуху ни духу.

Мы сидели, она - на кухонном столе, я - на стуле, пили кофе и разговаривали. Я стал высчитывать:

- Март, апрель, май... Очень хорошо, Эльна. Ты можешь отказаться от места к маю. Мне не мешало бы поставить хозяйство на более солидную ногу, ведь Маргрете приходит редко. Так что в мае можешь переехать сюда. Если не возражаешь, конечно.

Опять ты лезешь не в свое дело, подумал я про себя. Ты же не оберешься, не расхлебаешь неприятностей!

С минуту она сидела спокойно. А потом вдруг сникла - как подсекшийся колос. Боже милостивый, сколько же эта взрослая девочка наплакала слез!

9

В воскресенье вечером на Мысу праздновали наступленье весны. Я весь вечер ждал - вот-вот объявится Олуф, вынырнет, словно джокер из колоды.

Когда начало смеркаться, я все еще сидел у себя в комнате, раздумывая над тем, что произошло. Я надеялся провести вторую половину дня в тишине и покое, тешил себя мыслью, что приступлю к описанию Песчаного острова. А вместо этого - сплошные треволнения.

Вот так мы, Нафанаил, и живем. Я понадеялся, что хотя бы полдня проведу тихо-мирно. В мире со всеми, в мире с самим собой. Ну не глупец! Теперь уже, друг мой, я на покой и не уповаю. Нельзя же постоянно себя обманывать. Что ж, пусть мое сердце томится тревогой.