Страница 10 из 13
7
Юность
После разговора с отцом, напоминавшим о том, что пора уже начинать своё дело, Леонардо не изменил решения и остался на неопределённое время подмастерьем у Вероккио. Его нисколько не соблазнил пример товарищей, открывавших свои мастерские и принимавших самостоятельные заказы. Он охотно бывал с ними в тавернах на пирушках, когда они праздновали окончание своего учения. Был даже один такой день, когда Леонардо заколебался в своём решении, глядя на Пьетро Ваннуччи, явившегося на пирушку, он почувствовал желание стать самостоятельным…
Вероккио охотно принимал участие в празднествах, устраиваемых учениками в честь принятия их в цех. И в этот день он сидел за столом простенького кабачка, излюбленного молодёжью – подмастерьями и начинающими художниками, – и толстый хозяин таверны, Томазо, потчевал его своим хиосским вином, уверяя, что оно лучше его любимого фалернского. Но Вероккио не слушал его хвастливых уверений, он был рассеян и, казалось, погружён в неотвязную грустную думу.
Хор учеников, провожая уезжавшего товарища, пел весёлую песнь школьников, но Вероккио не подпевал им; голову его, как молотом, гвоздили знакомые слова:
Облокотясь на стол, Вероккио не притрагивался к своему кубку. Вот они все уходят от него, эти даровитые юноши, составлявшие его семью, в которых он вложил то, что постиг годами опыта и размышлений. Он чувствовал, что уйдёт и этот, самый любимый, который написал на его «Крещении» прекрасного коленопреклонённого ангела.
Настроение учителя передавалось и Леонардо. Он тоже был далёк от смеха, песен и шуток товарищей. До него долетели фразы из другого угла таверны, хорошо знакомые выражения:
– Ты бы посмотрел на его работу! Какая гармония! Какие постепенные переходы от высокого рельефа к среднему и низкому! Из него выйдет замечательный мастер!
Они говорили о каком-то скульпторе. Потом завели речь о живописи:
– Тут не обойдёшься законами ваяния. Здесь не объём и не пропорции, тут необходимо совершенное знание перспективы, умение компоновать, не говоря уж о безупречной правильности рисунка…
Вот они, нужные слова и нужные понятия! Кто дал им, начинающим, возможность с такой уверенностью произносить эти слова? Кто, подобно тому, как искусный ювелир шлифует камни, отшлифовал эти дарования? Тот, кто сейчас здесь сидит, погружённый в грустные мысли, огорчённый разлукой?.. Леонардо подводил итоги полученного им от Вероккио: это умение наблюдать природу, учиться у неё, брать её как образец жизненной правды, умение отойти от усвоенной условной манеры, продиктованной церковью и завладевшей искусством, это живой интерес к изображению пейзажа, правдивого, каким видит его глаз…
Он взглянул внимательно благодарными глазами на учителя.
– Маэстро…
Вероккио вздрогнул. Вот оно, прощание… Ведь уже несколько месяцев, как Леонардо получил звание мастера.
– Я хотел сказать, маэстро, что, если вы разрешите, я останусь у вас ещё на несколько лет, чтобы укрепить знания, полученные мною в вашей мастерской…
Мрачное лицо художника просветлело. Он пробормотал чуть слышно, прерывающимся от волнения голосом:
– Да, сын мой, ты ведь хорошо знаешь, как мне будет это приятно…
Он улыбнулся и придвинул кубок к кубку Леонардо. А Леонардо, ещё так недавно мечтавший о собственной мастерской, о самостоятельной жизни и свободном творчестве, вдруг почувствовал, как у него отлегло от сердца, и от души чокнулся с учителем:
– Привет вам от вашего благодарного подмастерья, маэстро!
И оба они стали слушать школьников, воспевавших вино, веселье и латинских граций.
Так Леонардо остался у Вероккио подмастерьем, несмотря на то что все его товарищи, закончив учение, устроились самостоятельно, принимая заказы в своих мастерских. Это решение делало счастливым Креди, который ещё не кончил учения и не получил права на звание мастера, но и он удивлялся Леонардо и не понимал его.
Леонардо любил ходить по улицам Флоренции, смешиваясь с толпою на рыночной площади, на церковной паперти, на весёлых уличных праздниках. Он вынимал украдкой из-за пояса записную книжку и делал наброски, если встречалось интересное лицо, фигура или целая группа.
В народную толпу тянула Леонардо, кроме профессии, также и любовь к танцам, музыке и конским скачкам. Он прекрасно пел, играл на лютне и на конских состязаниях всегда приходил первым, укрощая самую дикую, бешеную лошадь. Его изящные, тонкие пальцы, ловко работавшие кистью, обладали такою силою, что гнули подковы, а красота его была известна во Флоренции и вызывала у многих молодых художников зависть: на праздниках девушки охотнее всего танцевали с Леонардо. А праздников во Флоренции было много, и они давали неисчерпаемый материал для зарисовок. Здесь он видел людей в момент наибольшего оживления, а ведь в движении, в непринуждённых позах характер каждого отдельного человека проявляется особенно ярко. И художник, накопляя в записной книжке зарисовки, наброски, записи подслушанных разговоров, песен, шуток, замечаний, философских рассуждений, копил громадный, неоценимый запас для будущих художественных и научных работ.
После него осталось таких зарисовок, чертежей и философских заметок более семидесяти тысяч страниц…
Леонардо было уже около двадцати восьми лет, когда он открыл собственную мастерскую. К тому времени имя его было хорошо известно в художественном мире Флоренции, и заказы не заставили себя ждать.
Из Фландрии он получил предложение сделать картон – большой рисунок для ткачей, которые готовили португальскому королю роскошно затканный ковёр. Леонардо изобразил на картоне Адама и Еву. Вокруг первых людей на лугу – множество разнообразных животных, причудливых цветов. И листья, и цветы, и звери – всё было изображено с необычайной точностью, особенно пальма, которой художник придал исключительную грацию и гибкость. Впечатление достигалось не поверхностной передачей формы – дерево было изучено учёным и прочувствовано художником. Уже тогда учёный проявлялся в художнике, уже тогда обнаруживалось многообразие интересов и способностей Леонардо, так ярко сказавшееся впоследствии. Сложность творений природы не пугала его. Он хотел говорить о ней свободным языком художника, но с точностью, позволяющей воспроизвести все её элементы. Уже тогда складывалась и та мягкая живописная манера, которая так отличает его от жёсткой манеры большинства флорентийских художников XV века.
К этому же времени относятся написанные Леонардо два «Благовещения».
Первое «Благовещение» дышит непринуждённой естественностью. Ни богато убранной комнаты, как это обыкновенно изображали художники, ни голубя – Святого Духа, ни облаков на верху картины, – ничего этого здесь нет. Богоматерь принимает благую весть под открытым небом, у входа на террасу. Чудный день, весёлый пейзаж – цветущие лилии, живописные группы деревьев, река, окаймлённая холмами. Мария на коленях благоговейно и смущённо слушает радостно улыбающегося ангела.
Второе «Благовещение» несколько иное. Изображённый на нём ангел задумчив, серьёзен, а Мадонна с радостным изумлением выслушивает необычайную весть. На этой картине всё, начиная со складок одежды Богоматери до столика, на котором лежит раскрытая книга, поражает совершенством художественной отделки.
Молодой художник начал писать картины на религиозные сюжеты подобно своим товарищам по профессии. Это было в духе времени, только художники эпохи Возрождения умели наполнять эти религиозные темы новым, человеческим содержанием. Для них эти «святые» были не бесплотными духами, а здоровыми, полными сил людьми, обладающими всеми чувствами обитателей земли.