Страница 16 из 21
Тимер продолжал пристально наблюдать за реакцией своих гостей. Лица воинов бея оставались бесстрастными, их не интересовали разговоры начальников.
А «Эскен-бей» утвердительно кивнул головой и, выдержав изучающий взгляд половяка, добавил:
— Ты так прав, повелитель степей. Обо мне не беспокойся. Я уже преподал урок вежливости твоему глашатаю, поверь, и с кнесной справлюсь. Хрорик, похоже, поощрял самостоятельность супруги, и его действия еще вернутся к нему сторицею.
Бей и каган смерили друг друга тяжелым взглядом и на том завершили беседу.
Как только гости вышли, Тимер подозвал одного из прислужников и что-то долго шептал ему на ухо, затем отпустил со словами:
— И помни! Чтоб никаких почтасы булэгэ, пусть выпадут все их волосы! Доставить только лично!
Наутро небольшой отряд «Эскен-бея» собрался возле границы ставки в ожидании своего противника, чтобы пройти первое испытание — скачки.
Эскен, в легкой одежде, не смотря на прохладное весеннее утро, стоял возле своего тонконогого и невысокого скакуна. Ни седла, ни попоны на лошади не было, только одна скромная уздечка.
Тем временем Гуннар внимал эмоциональному диалогу Эрвара и Скапти. Парни сопровождали свой рассказ недвусмысленными жестами и ругательствами: «эти дети шакалов прячутся по кустам, терновник им в ребра!», «я видел, как они, канюк на их лысые головы, ослепляли друг друга кусками зеркал, приговаривая, что вот так Эскен-бей проиграет заезд», «они думают взять нас хитростью, козьи морды!»
Дослушав близнецов, Гуннар подозвал Бирна и что-то тихо сказал, на что географ улыбнулся по-детски и, захлопав в ладоши, подпрыгивая на каждом шагу, направился в сторону степи.
*
По равнине, недалеко от ставки кагана, неспешно ехал одинокий акын и, лениво перебирая струны старой думбры, напевал себе под нос:
«Еду я по бескрайней степи,
Путь мой долог был и тернист,
Но теперь я приехал домой
И гляжу на родные долины…
Вижу — солнце над степью встает,
Расцветает терновника куст …
Куст встает предо мной в полный рост!
И не куст это, а человек!
Он кустом притворялся зачем?
Чтоб к врагу незаметно ползти!
И теперь этот враг побеждён!
И валяется тихо в грязи!
Вот так куст необычный растёт…
Только это геолог — не куст!
Я его бородатую рожу
И приметный бесовский костюм
Не забуду уже никогда,
Столько песен испортил он мне!!!
— Я географ, — строго поправил акына Бирн и, прихлебнув ароматный байховый чай из помятой жестяной кружки, снова превратился в куст.
*
Тем временем молодой бей, проводив Бирна удивленным взглядом, проверил копыта своего жеребца и провел по его хребту пучком сена от хвоста к голове, а прежде чем отдать это сено, прошептал лошади на ухо: «Истину говорю: как хребет от спины этой не отходит, так и меня, Лыбедь, конь мой не сбросит. Услышьте мою мольбу, святые Духи, и помогите мне». После чего похлопал животное по шее и легко вскочил ему на спину — без седла и уздечки или иного снаряжения.
Проходящие мимо половяки только присвистнули, а какой-то особо противный половяк выкрикнул:
— Тебя, бей, обманули! Не лошадь это — горбатый шакал! На таком только кещкенэ малайлар (маленьких мальчиков, половяцкий, примеч. автора) катать, да и тем обидно, поди, будет!
Засмеялся специально громко, а его товарищи подхватили.
— Если он придет первым — я съем шапку, клянусь Урдой! — продолжал насмехаться он.
Конь взвился было на дыбы, копыта уже поднял и фыркать гневно начал, а бей ему снова на ухо шепчет:
— Погоди, конь-Горбань, мы с тобой в конце над ними посмеемся вволю.
Горбань головой помотал, пофыркал еще немного, но копыта опустил и встал смирно, только глазами проводил обидчиков, явно их запоминая.
Тут и наездник кагана вывел своего коня — черногривого, высокого, статного и мощного. Сам идёт — красуется, головой машет так, что грива во все стороны летит. Сбруя у него — кованая, узорчатая, богатая, из дорогих металлов, да вся ещё каменьями и драгоценными самоцветами изукрашена. Тяжелая даже на вид. Попона — бархатная, простеганная золотыми нитями и тоже вся в камнях да самоцветах. Глаз не отвести. Но тоже, очевидно, тяжёлая.
Гуннар с Хейдаром переглянулись, и Хейдар тихо сказал вслед наезднику кагана:
— Мы все думали где кочку ставить, а тут телега сама о трех колёсах, да и те без спиц.
Вышел каган Тимер, сел на приготовленный для него под навесом трон и вальяжно махнул рукой.
Затрубили глашатаи в сорнаи (длинная труба, половяцкий, примеч. автора), оповещая участников, что начались скачки.
Первым с места стартовал великолепный черный конь кагана. Полетел как выпущенная стрела в стан противника, быстрее ветра, сильнее урагана, только сбруя да попона зазвенели камнями да самоцветами.
Усмехнулся молодой бей, пустился вслед за соперником, а сам снова к уху коня склонился и шепчет:
— Горбань, ты пока не торопись и во всю силу не несись. Мы с тобой в конце покажем нашу удаль молодецкую.
Летят скакуны вокруг ставки, впереди несется на всех парах, как черный ворон, почуявший падаль, наездник кагана. Следом за ним не отстаёт Эскен-бей.
Преодолели наездники первую треть пути, как на дороге, между редких юрт, расположенных на окраине ставки, показались терновые кусты. А в кустах тех притаились люди хитреца Тимера, подосланные для того, чтобы бею помешать. Приготовились они пустить бею в глаза солнечный свет, ослепить его и повалить с коня, чтобы проиграл он бой и лишился жизни.
Неожиданно терновый куст поднялся, вытянулся в человечий рост и треснул по макушкам нечестным врагам новыми жестяными кружками.
«Бзынь!» звонко пропела правая кружка и помялась с одного бока. «Бзынг-банг-бзяк!» отозвалась её подруга в левой руке. Два злодея, так и не успев осуществить свой коварный план, повалились под ноги терновнику, подняв пыль.
Проезжавший мимо этой сцены акын в сердцах ударил думброй по седлу и, проклиная куст почему-то геологом, пришпорил коня и припустил дальше своей дорогой.
Куст философски вздохнул и, прихлебывая байховый черный чай из теперь уже помятой жестяной кружки, напутствовал акына словами:
— Я — географ.
Наездник кагана на вороном коне и его соперник «Эскен-бей» на Горбане не уступали друг другу и уже выровнялись и шли ноздря в ноздрю.
С прилегающей территории в бескрайнюю степь неспешно выезжала повозка, полная половяков. Некоторые успели удобно устроиться и сидели качая ногами в такт телеге. Кто-то шел рядом и удерживал свою поклажу, а несколько человек в центре арбы даже умудрялись о чем-то громко спорить.
Первый молодой половяк кричал:
— Ты нахал! Здесь места для женщин, стариков и детей!
Второй молодец не отставал от товарища:
— Ты нахал! У меня есть белешмэ (справка, половяцкий, примеч. автора) за подписью совета Урды, что я — герой сражений и почетный житель Улуса!
Первый наседал:
— Да какой ты воин! Ты студент-эндэ! Прохвост и обманщик, и белешмэ твоя липовая!
Второй возмущался:
— А ты тогда кто? Йекле хатын (беременная женщина, половяцкий, примеч. автора) что ли, чтобы требовать лучшее место в телеге?
Возница неспешно руля телегой напевал:
— Тухта паровоз, не стучите коепчеклере…
А когда спор совсем стал мешать ему ехать, он рявкнул:
— А ну замолчали оба! Уступите место эбике (бабуленьке, половяцкий, примеч. автора), а сами за проезд передавайте! А то сейчас быстро с телеги вылетите.
Студенты притихли и передали монетки за проезд, и место эбике уступили, пристыженные грозными взглядами пассажиров.
Повозка продолжила свой неспешный путь вдоль большой дороги и уже почти выехала на неё, как мимо пронесся сначала огромный и богато украшенный черный конь, а затем небольшой пегий.
Пожилой извозчик покачал головой и уже было хотел сказать какую-то мудрость по поводу неаккуратной езды, как мимо них со свистом, поднимая вокруг себя пыль, пронеслась еще одна арба — так же груженая людьми и поклажей.