Ворон Доктора Ф

Цетон ушел, он не боялся, враг спал и спал пастух, как волки чутко, Цетон ушел, он легким бегом несся по улицам, ища все подтвержденья скорой битвы, кто-то…

Он ждал с ним разговора, безупречный Ворон как будто тоже ждал.

“Учитель и палач… Возможно, это я из-за него стал Вороном бескрылым, я все же был, а, может, нет меня…”

Вышел на Невский, возле золоченых сфинксов стоял безукоризненный и заснеженный. Ворон. Весь в черном, слуга-хозяин, древний, страшный и все пленяющий своим очарованьем темным, как будто лучше всех впитавший этот мир, весь рынок, все законы, как будто это он вертел все шестеренки и болты. Он просто ждал, а город опустел, ночная ночь в Москве, что Петербурге, зима зимой, а ночь и не у дел, заснеженные существа, похожие на моллюсков.

Ворон глядел из-под тени цилиндра, его пурпурно-каштановые насыщенные взглядом глаза пронзали насквозь. Он участвовал в своем представлении, Цетон пришел лишь сообщить, поблескивая отражением своих бесцветно желто-серых глаз, что новая эпоха грядет с его удачей, но разговор был до бессмыслицы немой. Кивнули, немного поклонились, взметнув старомодность дорогого сукна.

- Сэр! Не рад вам сообщить…

- Не стоит, сэр. Я все уже узнал, - звучал из-под цилиндра сладкий голос, сколь хитрый, сколь же и глаза, лукавость женская вертелась приговором, как будто вскоре остановиться юла. Но снег все шел, как падали и жизни, а голос был приятен, опьянял, такие голоса все доведут до жизни, в которой если есть окно, то все ж о нем никто не знал, не знал и истину и не хотели знать, а Ворон понимал и искажал искусно. Факир отчаянья, магистр страшных тайн, он наслаждался малой силой, как искусством.

И все как будто знали, что Вороны свободны, что-то держит их.

- Жизнь надоела, сэр?

- Да, жизнь скучна, учитель.

- Что за привычки, сэр, когда я вас учил? Я лишь открыл все то, что вскоре в Фрейде вы пробудили, вот уж Фрейд вампир.

- Мы раскачали мир, так подрубив основу, что обесценили здесь все, держась за ось планет.

- Да, сэр, а вы любитель слова, и что же Фрейд? Перешел во власть господина Отчаяния?

- Давно ведь, ныне…

- Знаю, мой граф, все ищет той же мести. Катарина что ж? Да, сэр Цетон, вы слишком много лжете. Цетон, ведь Цетон твое новое имя, точнее сказать, кличка.

Ворон снял цилиндр, длинная ровная черная прядь прорезала тенью его бледное вытянутое лицо молодого человека с глазами алчного и разочарованного старика. И вечная улыбка застыла узостью губ в изгибе перевернутой дуги, где впадинка под носом выдавала нечто злое и хитрое, как план, где он слуга, а все же самый главный, он господин всех тех господ, что верят во всесильность власти. И незаметно так, что даже сам поверил, что он слуга.

- Зря ты лжешь клиентам.

Он улыбался, Цетон холодел, он знал всю силу, скрытую вне этой снежной торопливой учтивости и суеты. Сейчас лишь частью Ворон был суетлив, а в чем-то торжество скрывало приближение трагедии и упиванья смертью… Как будто знал, а, может, сам решил, что стоит что-нибудь наслать, иль это в прошлом…

- Зря? - порывисто и нервно сдвинул голову Цетон: - Будто ты всегда говоришь правду?

Ворон принял гордый самодовольный вид:

- Попрошу заметить, сэр, я всегда оглашаю условия сделки перед заключением контракта, выбор жертвы: поддаться искушению или умереть, как правило, выбирают первое, люди всего лишь люди. Впрочем, ты мастер темных комбинаций, как будто не уверен в себе, не уверен, что жертва согласится, а она должна добровольно кинуться в твои сети, в этом и есть искусство быть слугой. Ты становишься тенью хозяина до тех пор, пока хозяин не умрет, не станет твоей тенью, ты ждешь, готовишь его отчаяние. Отчаяние, как вино - выдержка придает великолепный вкус и скорость поглощенья так же, и аромат неповторим. А ты, как новый человек, все торопишься, бежишь куда-то. Куда? Ведь дальше вечность, приятнее тянуть ее небольшими глотками, ощущая разноцветный вкус.

- Я знаю Воронов, которые лишь на день заключали свой контракт и получали вдвое больше, чем ты порой. Но не сейчас, твой граф - желанная добыча сотен нас, но не моя, он мне не нужен, словно мусор.

- Твой новый контракт ведь с ней, с Уникальной? И ты пришел сказать об этом мне, предупредить, как ультиматум. О, ты хитер, придумал все, все выстроил. Остерегайся, зря ты ей не рассказал все с самого начала. Попомни же мои слова - лгать клиентам опасно для тебя же самого, особенно - таким клиентам.

Ушел.

Во мраке светились сфинксы, тайны всех храня, следы тонули в снеге, и говорить все зря, Цетон почувствовал себя лишь шахматной фигурой на доске, а за доской весь мир, его и не объять, а в номере все сон туманил мысли Уникальной. И каждый раз все новый прибывал, все Ворон, Ворон, Ворон. Где-то самоубийца стоял на бортике над каналом, хотел уж спрыгнуть, но рука вдруг чья-то остановила вдруг его - Семаргл, обещал направить, подсказать, а делать-то не мог, хоть с крыльями. Кажется, собрались все, все ожидали, игра шла мимо людей, на сцене их для зрителей иных.

========== Часть 16 ==========

Розалинда пробудилась посреди ночи, Цетон вернулся, все еще дыша морозом незастывших рек. Девушка приподнялась, задумчиво спросив:

- Не пора ли все уже рассказать?

- Нет, все ж еще рано.

- И выбора-то нет, как жалко мне не себя, но тех, кто жаждет этот путь. Мне сон привиделся, там солнца тянули руки друг к другу, каждый луч все к новым… Это люди, вернее, как я хотела, чтобы были люди…

- Так быть не может, человек лишь зверь. Когда младенец вдруг кусает мать и понимает, что больно не ему, а ей, он уже не един и с ней.

- Так что же, все люди так и остаются младенцами? Ты чем-то раздражен, все тот же…

- Вы знаете, есть некий муж ученый, Колберг, вот он считал, что развитие личности начинается с полной относительности всех ценностей, но тем же и кончается, уже в сознании.

” Но я скрываю от нее последний, высший, пункт, когда все ценности и нормы вплавляются во все то, что люди называют альтруизмом, притом сознательным… Не верю сам, в то, что говорю… Да и она не верит… Но лишь власть, лишь к ней стремятся люди, лишь доминирование над подобными себе. И все на страхе!”

Девушка странно улыбалась, глядя на спящего брата, ее наполняла нежность, чуждая ей во свете дня. Лилия улыбалась, но вдруг лицо испила скорбь сквозь:

- Гляди, какой хороший… А у меня таких не может быть.

- Проклятье лишь на вас, - не понимал Цетон.

- А безумье нет, я уже отравлена людьми… - покачала головой Розалинда, глаза ее светились нездешним сизым блеском, Цетон не мог понять ее боли, не мог избавить от нее ни льдом, ни пламенем. И он осознавал свое бессилие пред ней.

- Скажи, ведь мой отец тоже… Отравлен Вороном? - задумчиво улыбалась Цетону Розалинда.

Цетон молчал, девушка продолжала:

- Ты все скрываешь от меня, но, кажется, я знаю, что Ворон - это она, его любовница, я все поняла, когда ты сказал Бонни и Клайд, лживая история об эгоистической любви. Ты бы хотел такого будущего? Вдвоем власть над всем миром с эгоизмом на двоих и ненавистью к миру и живым? Ненависть… Я не могла ее ощущать, и все же… Где Ответ? Может, солнца это и есть ответ? Когда каждый помогает другому… А путь еще долго через скорлупки этого лица, все новая и новая кожа, плотно для косметики перед зеркалом, страх и загнанность от боли, все не я, все где-то я за спиной, себя не видя… Еще идти… Не слушай, весь сок моих мыслей…

- Доброта и понятие о добродетелях зависит только от общества, в котором вы живете.

- Пусть так, а есть и вечное. Но ты-то только психологию и знаешь?

- Я лишь слуга.

- А все же, кто-то, я слышала недавно… Как бы не Бехтерева… Все изучала мозг, все его извилины и сцепления и поняла, что мысли вовсе не в нем, как будто он только расшифровывает на человеческий язык. Вот так поэт и ждет, когда заговорят через него слова.