Страница 7 из 15
Усердная стража обходила территорию эльфийского королевства в преддверии ночи, которая наползала тревожной полоской заката с запада, разрезая алым переливающееся разными цветами небо. Лихолесье плавно готовилось ко сну, караулам отдавались распоряжение, затворялись неприступные врата. Вблизи королевства орков довольно давно не видели, однако разведка докладывала, что их отряды все чаще мелькают на границах леса. Да нередко стали заползать гигантские пауки, точно предвестники тьмы. Но король оставался глух ко всем предупреждениям. За многие годы он слишком привык, что в его владениях ничего не происходит, да ничего его не касается. А, возможно, король Трандуил слишком устал, чтобы принимать опрометчивые решения и вести за собой армии. Хватило на его долю ожесточенных сражений, но спустя долгие века, тысячелетия, он желал, чтобы ничего не менялось, однако в Средиземье год от года делалось вновь все неспокойнее.
Ползли слухи, что древнее зло в лице Саурона вновь притаилось где-то среди развалин темной твердыни. К тому же орки последнее время действовали все более открыто, точно знали что-то, ждали возвращения своего повелителя. Но Трандуилу оказывалось проще отрицать, казнить без допросов вражеских лазутчиков, чтобы они не поминали имя темного, самого зла. Впрочем, возможно, он не желал больше вмешиваться ни в какие войны с тех пор, как погибла его жена в противостоянии с гарнизоном орков.
Сумеречный незадолго до атаки на крепость так и не решился поделиться предсказанием, видением страшной гибели женщины, понимая, что ничего нельзя изменить, он не в праве. И оттого он ушел, почти сбежал, ощущая себя виноватым и перед королем Чернолесья. Перед всеми…
Впоследствии он все же возвращался еще несколько раз, словно бродячий зверь. Но бесконечно преследовало его чувство вины, но он даже не знал, за что просить прощения. Если бы предупредил о возможной гибели жены, то в авангарде пошел бы тогда еще совсем юный сын короля, и погибал он, что нарушало плотно сплетенную цепь дальнейших событий. По логике Стража все верно, все складно, а по-человечески ужасно, тяжело, непорядочно по отношению к благодетелям и соплеменникам.
Хоть в темницу самого себя заточать за вечное предательство, у которого много лиц. В его случае оно поворачивалось личиной бездействия во имя высших целей. Или все же долг? Да что же он жег все каленым железом у сердца? Виноват. Оттого Эльф не возражал, когда стражники привели его в цепях, не послушав просьбы странного пришельца. Опрометчивые мальчишки, многим из которых не исполнилось и пятисот лет, что по меркам эльфов означало юность.
Они привели его, подгоняя пиками, в тронный зал. И вот он вновь предстал перед владыкой Чернолесья, что высоким статным силуэтом возвышался в полумраке на троне. Он поднялся навстречу пленнику, приближаясь. Сумеречный невольно опускал глаза, не находя себе места, лишь слыша, как шуршат по деревянному полу складки длинных серебристых одежд короля, даже звук легких шагов не нарушал внезапно воцарившейся тишины.
— Отпустите. Это он, — признал странника Трандуил, сделав длинной кистью знак своим верным подчиненным. Сумеречный одобрительно благодарно кивнул, отметив, что владыка полагался не только на свои глаза, но и на магию. Ведь зло могло принять любое обличие, позвать любым голосом.
Цепи пали, стражники по короткому приказу покинули зал, но Трандуил не спешил приветствовать или начинать разговор, словно надеясь изнуряющим молчанием прогнать незваного гостя. Он не предлагал ни отдыха, ни питья, зная, что почти бестелесному духу ничего не требуется. И, похоже, он завидовал такой неуязвимости, как и другим эльфийским королям своего мира, которые обладали силой колец. Однако, кажется, он не до конца сознавал, что в каждой великой силе всегда содержится опасность и проклятье.
— Тревожно у вас стало, сам воздух пропитался чем-то… как отравой. Пока я шел по лесу, меня не оставляло это чувство. Грядет недоброе, — тряс головой Сумеречный Эльф, вытаскивая мелкие веточки из всклокоченных темно-русых волос. Он не отказал себе в удовольствии после душных катакомб пройти по дремучему лесу другого мира, но затканные клоками паутины темные чащобы производили не менее удручающее впечатление, чем бесконечная череда небоскребов черного города.
На заповедный старинный лес наползала тьма; Трандуил же точно ослеп, отрицая очевидные факты. Эльфы Средиземья пока распоряжались землями наравне с людьми, поддерживали жизнь обширных королевств, хранили секреты магии и медицины. Но все короли бессмертного народа разных ветвей были уже настолько древними, что не всегда хотели или могли принять то, как стремительно меняется мир.
— Тебя это не касается, — осадил его король, поправляя корону из листьев и веток. В ясных синих глазах сквозили холод и оттенки неприязни. На миг в момент гнева проступили шрамы: жуткие ожоги, полученные в древних битвах со змеями, драконами. Но Трандуил быстро скрыл их магией. Внешне он оставался молод и прекрасен, хотя эльфов этого мира старили пережитые страдания. Они не умирали, они являли образец могущества и мудрости, с которой считались люди, что проходили в своем развитии стадию Средних Веков. Что же случилось однажды с Балором на Земле? Ведь и его королевство когда-то познало свой расцвет, ничем не уступая эльфам Средиземья. Была ли роковой ошибкой война с людьми? Или же все заключалось в разной природе: в Средиземье эльфы являлись созданиями света, в незапамятные времена отмеченные милостью высших сил. К тому же они не презирали людей и другие разумные расы, не сравнивали их с насекомыми, как Нуада, хоть и высокомерно считали их менее развитыми созданиями, особенно, гномов. К сожалению, эльфы почти во всех мирах отличались снобизмом, порой совершенно необоснованным. Но ведь и их терзали нередко темные страсти и искушения, они поддавались на ядовитые увещевания алчности и властолюбия, начинали войны, сражались и с людскими королями, и друг с другом. Но до сих пор как-то удерживали свое могущество и относительный баланс сил. А, может, люди этого мира как-то иначе относились к магии и ее созданиям, различая светлую и темную.
— Я пришел за советом, Владыка, — обратился Сумеречный тем же смиренным тоном, что и в старые времена. Он жил в Лихолесье еще совсем мальчишкой, тогда его великая сила не до конца устоялась, он не обрел еще полной неуязвимости, не умел менять форму своего тела. Он мало чем отличался от других эльфов, наверное, потому его и приняли. Тогда юноша просил направить его, обучить, как справиться с такой мощью, да вскоре осознал, что мало кто способен понять всю тяжесть его бесконечных мытарств. Зато он обучался искусству фехтования и иным наукам наряду с остальными молодыми воинами. Другие эльфийские короли этого мира, лишь услышав его прозвище, отказывали в помощи, небезосновательно считали его проклятым. За проявленное милосердие Эльф был бесконечно благодарен владыке Лихолесья.
Но последний изменился, слишком сильно, почти до неузнаваемости. Впрочем, и человек-то за свой короткий срок меняется так, что порой чудится после долгой разлуки, будто не он это вовсе, а оборотень, что принял его обличие. А за многие века вечной жизни и подавно невозможно остаться прежним, ведь даже если затвориться навсегда за тяжелыми вратами лесного царства, мысли не вытравить из головы, и не остановить их постоянный бег.
— Тебя здесь не ждали, Знающий. Зачем тебе мой совет? Не ты ли похвалялся своим всезнанием? — вновь прозвенел сталью вкрадчивый ответ, пока Сумеречный с повинной головой стоял посреди тронного зала. Его не оставляло чувство, что здесь его тоже не услышат, хотя еще теплилась надежда, одна из возможных вероятностей в паутине исходов, что истончалась и рвалась, как дурная пряжа. И что толку тогда от всех знаний и предупреждений?
Странно, но на эльфийском его все отчего-то звали именно «Знающим», а не «Сумеречным». Впрочем, он считал, что прозвище по времени между днем и ночью более верное: сумрак, дым, что почти неуловим, что тает без следа, приходит и уходит почти без цели. Знания же должны хоть кого-то спасать, ограждать от опасности.