Тьма их сердец

***

Больно… Кошмарно больно! Обычный человек давно бы уже умер, сгорел до костей. Оборотень с практически иссякшей силой кое-как восстановился, но все тело покрывали пузырящиеся ожоги и куски обугленной плоти. Пальцы не слушались, в почерневшей от копоти ладони куском чистой лавы оставались ключи от джипа Стайлза. Последний все надеялся, что так его вспомнят друзья, найдут машину, смогут связаться через рацию. Это цена памяти? Цена памяти — боль.

Треклятые ключи! От них еще больнее. Стоило незаметно выкинуть их за все, на что его обрекли, ухмыльнуться Стайлзу на прощанье и забыть его, как все стерли его из памяти. Впрочем, воспоминания о врагах тоже стимул жить. Даже если топливо для такой жизни — ненависть. Только она поддерживала Хейла последние годы. Но за границу владений Дикой Охоты вела вовсе не она.

Он неосознанно превратился в монстра, изначально не он устроил пожар, и не человеческая воля носила его по городу в образе монстра. Но когда разум чудовища и человека соединились, Хейл не испытал и малейших угрызений совести. Ему причинили слишком много страданий, он вымещал их на всех, иначе не выдержал бы, рассыпался углями и золой. А хитрые вероломные планы сложились как-то сами собой. Огонь выжег душу, шок потерь переломил хребет человечности, остался только оборотень, жаждущий власти.

Но теперь… Он хотел, наверное, просто покоя. Не на пыльном вокзале, не среди людей-манекенов, погруженных в гибельное оцепенение. Поэтому он бесстрашно ринулся вперед, вскочив на коня одного из всадников.

Вестники Дикой Охоты, наверное, были слепы к миру живых или считали, что беглец не пройдет через барьер. Пройдет, он через все пройдет! Но только через новую боль. Опять через боль!

Внутри все смерзлось, сердце пропустило несколько ударов до столкновения. А потом все затопила агония: незримый барьер соприкоснулся с телом, обволок его зеленым пламенем. Сгорала кожа, пахло паленой плотью… Нет, барьер остался уже в прошлом…

Вокруг плыл черный лес, над головой обрушивался купол ночных небес. Темнота, как в аду. И ощущения такие же. Земля наждаком стесывала тонкие пленки, оставшиеся от кожи, смешивалась с жидкостью из волдырей. Хотя бы глаза не лопнули от жара. Значит, не такой сильный. Значит, удалось выбраться. Но Хейл все никак не мог исцелиться, потому что тело превратилось в прожаренный фарш. Пусть больше не существовало вокзала, но… что дальше?

Вновь обуяла не то радость, не то горечь. Снова один в безвыходной ситуации. Ах да, как он посмел забыть — он же никому не нужен! О нем не помнили. О нем намеренно забыли.

И зачем-то он все еще сжимал в бесчувственной почерневшей руке ключи от дряхлого джипа Стайлза. Зачем? Зачем? Это была бы такая сладкая месть! За все забвение, за все часы кошмаров в заточении.

Впрочем, уже не важно: все равно никто не пришел бы, а силы исцеления не хватало, жизнь иссякала из него. Вряд ли кто-то искал полупокойника в глухом лесу. План был обречен на провал так или иначе. Он знал это! Он знал! Поэтому тихо сидел на вокзале в ожидании несуществующего поезда. Подсознание берегло от мучительной гибели, уводя от реальности.

Лучше уж тихо истлеть на «вокзале», чем так, посреди оживившихся червей. Да еще койты, волки… Съели бы своего, оборотня? Не побрезговали бы. Такова их природа. Впрочем, лучше койты, чем черви.

Хейл терялся в копошении образов, отдельные участки тела уже ничего не ощущали, другие же как будто бурили сверлом или кромсали бензопилой. Боль… Пламя. Снова пламя! Все этот проклятый мальчишка, толкнувший на ненужное геройство! Заставивший поверить в себя, давший надежду… Надежду… ее всегда не хватало, но ведь она всегда обманывала. Надежда — не для таких, как он. Он смирился, что отчаяние — его единственный верный спутник. И других не ждал.

— Это же Питер Хейл! — внезапно донесся смутно знакомый голос. Голос… Малия! Голос Малии. Дочь… Его дочь. Малия Хейл, которая не называлась его фамилией. Ведь воспоминания о ней тоже когда-то похитили, хоть не всадники. Но он вспомнил. И, наверное, ради нее не побоялся пройти через барьер. Малия. Искала ли она кого-то в лесу? Привел ли ее инстинкт?

— Как мы могли его забыть!.. — восклицали знакомые разные голоса.

Помнили. Все-таки его помнили. Его нашли посреди леса, все та же проклятая безумная компания. Но, наверное, впервые он был им рад. Дурная память тоже память, он радовался даже такой. Он увидел склонившуюся над ним Малию, ее светящиеся синим глаза оборотня, потом проникнутые искренним беспокойством человеческие.

— Малия, — попытался он шевельнуть губами, но спекшаяся корка кожи и опухшие связки не позволили.

«Малия» — это имя вело, как маяк в бурю. Так все-таки странно вспомнить через много лет, что у него была дочь. Зверю не нужны воспоминания, нередко он забывает своих детенышей. Но человек не может без этой непостижимо дорогой мозаики из прошлого и настоящего, из образов родных и близких.

Смешно и горько признать, но Питер Хейл, этот вечный пессимист и скептик, по-настоящему дорожил Малией и вырвался из плена Дикой Охоты вовсе не затем, чтобы куда подальше свалить из города.

Ради Малии он все-таки из последних сил пошевелил рукой. Он помнил свое обещание, передавая ключи Стайлза. Несносный мальчика заслужил, чтобы его тоже вспомнили. Ведь отчасти благодаря нему изломанный оборотень вновь чувствовал себя человеком…