Тьма их сердец

«Нет, просто крайне паршивый сон», — подумал Хейл, сжимая и разжимая кулаки, покоившиеся на коленях. Не похоже, чтобы он куда-то бежал несколько секунд назад. Он просто ждал поезд. А сколько он уже ждал-то?

Нигде не находилось часов, но казалось, что скоро со стороны путей донесется гул колес — тогда и двинется с места. До того момента ничего не хотелось делать. Дремота окутывала липкими щупальцами, проникала прямо в душу, словно стремясь вытащить ее из оболочки, преобразовать во что-то иное.

Хейл вздрогнул, отгоняя наваждение. Он слегка огляделся, посмотрел на унылых людей: большинство спали с открытыми глазами, которые мутными стеклышками уставились в никуда. Все сложили руки на коленях, застыв монолитами. Никто не перебирал вещи, не спорил, не смеялся, не разговаривал, не ходил из стороны в сторону. Дети не играли, родители их не понукали. Немое послушание читалось на лицах каждого, словно у роботов.

«Что-то не то… что-то не то, Питер!» — настойчиво шептал внутренний голос. И все же не удавалось пошевелиться.

Внезапно вновь поднялась пыль, и стеклянное оцепенение рассыпалось, распалось, как мираж. Вокзал охватила паника. Люди вновь бежали, ломая ноги о скамейки, перескакивая через них и ужасаясь всадникам. Хейл со сдавленным стоном тоже побежал. Всадники! Снова эти всадники. Но он же помнил, что не спал. Нет! Не ждал он никакого поезда. Или опять бредил на грани сна и яви? Он даже не помнил, от чего настолько устал.

Цокот копыт не могла подделать никакая дремота, как и свист хлыстов. Всадники неслись мимо паникующих пассажиров и кидали в их ряды новых людей. Возможно, их всех взяли в заложники? Поэтому-то не поезда они ждали. Впрочем, оборотень наверняка первым освободился бы.

Хейл метался в колышущемся людском желе, переполненном каким-то первобытным ужасом. Внезапно из общего хаоса лиц выхвалилось одно знакомое.

— Вот это встреча! — с ненавистью выплюнул Хейл. Еще бы! В этом беспорядке среди беспорядочного метания людей он наткнулся на Стайлза, этого мерзкого мальчишку, который без сверхъестественных способностей оставался в команде генератором бредовых, но действенных идей и опасных планов.

Первой мыслью было придушить его, Хейл кинул мальчишку к стене, сдавив каменной хваткой оборотня тонкую шею.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивал сбитый с толку Стайлз.

— Жду поезд! — отвечал разъяренный Хейл.

Догадки и страхи мучили его лишь отчасти, все ощущалось каким-то притупленным, словно кто-то внушил ему: он ждет поезд. Впрочем, ярость возвращала некоторую ясность мыслей. Стайлз отчетливо напоминал о прошлом. Если бы не вмешательство этого парня, наверное, Скотт стал бы одним из первых бет в новоявленной стае самого Хейла. Но этого не случилось. И вновь захотелось придушить Стайлза.

Впрочем… Все это минуло слишком давно. За это время случилось и умереть, и воскресить себя, и снова встать несколько раз на грань между жизнь и смертью. И предать, и помочь, и снова предать, за что и оказался в психушке. Там о нем все позабыли. Забвение — та же смерть. Именно оно пропитывало затянутый паутиной вокзал.

В карцере он почти умер от забвения. Он цеплялся за отблески прошлой жизни, как за последнее спасение. Картины прошлого возникали разрозненные. Пожар, желание создать собственную стаю. Малия. Малия Тейт, а не Малия Хейл, как надлежало бы не будь Питер таким…

Однажды он узнал, что у него есть дочь, Малия Хейл, койот-оборотень. Что ж… Она не питала теплых чувств к отцу, да он и не заслужил. И все-таки, наверное, ее не хватало.

Может, мысль о ней позволила скинуть губительный сон «зала ожидания». Вернуться! Он хотел вернуться, чтобы увидеть еще раз Малию. Нет, он держался бы по-прежнему в стороне от нее, но все-таки… В любом случае: вместо нее глаза мозолил Стайлз. Но, может, именно он пролил бы свет на происходящее? Почему все опять бежали? Кто, в конце концов, в двадцать первом веке носится на черных лошадях и палит из револьверов? Хейл был уверен, что приехал на вокзал на такси.

— Это Всадники Дикой Охоты! — разубеждал его Стайлз. И вот тогда в голове наступила некоторая ясность. Конечно! Об этих существах, что приходят с бурей, слагали страшные легенды, а возникающие города-призраки объясняли кризисом промышленности. Если бы!

Всадники приходили и забирали всех, стирая о них малейшие воспоминания. Тогда Хейл вдруг осознал: его тоже стерли. Такси? Нет, память еще не настолько прохудилась, чтобы забыть поездку на такси. Особенно, если учитывать, что он сбежал перед этим из психиатрической лечебницы, из самого охраняемого отделения для сверхъестественных существ. Или не сбежал.

Его забрали призрачные всадники Дикой Охоты! Вечно ему «везло» оказаться в эпицентре какой-то катастрофы. Как же он устал от всего этого! Ему сполна хватило и рокового пожара, и шести лет в коме, и приступов жгучей ярости, которая уже никогда бы не иссякла. Так уж ли весело шесть лет не находится в пределах своего сознания? Конечно, он стал маньяком, он придумал «список смертников», он выходил на улице в образе зверя, собирая кровавую жатву. Пожалуй, об этой части своей судьбы он не сожалел. Зверь всегда остается зверем, даже если его учат жить среди людей, выставляют при свете дня человеком. Но свет полной луны рано или поздно заставит показаться истинную сущность. Так уж ли надо противиться ей?

Забрали, стерли все воспоминания о нем. Довершили то, что так хотели все остальные! Дерек, Скотт, Стайлз, Малия — все! Все так жаждали стереть его, вышвырнуть. Им это почти удалось: его заперли в психушке, закрыли в одной камере с безумным экстрасенсом, который сводил с ума.

Милосердно, ничего не скажешь. Крайне милосердно, когда проклятый психопат высверливал своим третьим глазом остатки мозга. Потом их хотя бы разделили. Помнится, в тот день Хейл сквозь лютую ненависть подумал, что впервые с момента заточения сможет хотя бы сносно выспаться.

Впрочем, не удалось: стоило закрыть глаза, как вновь вставали образы «третьего глаза». Не понять толком, что они значили, что доносили, но из-за них тело прошивало ледяным ужасом. И так день за днем, ночь за ночью. Да, милосердие отличает героев. «Добрый» Скотт даже никого не убил, «добрый» Стайлз ему всегда поддакивал.

— Ты помнишь меня? — спрашивал Стайлз, когда на вокзале все улеглось. В глазах мальчишки поблескивала полубезумная надежда, смешанная уже скорее с удивлением отчаявшегося. Хейл молча усмехнулся: тяжело же быть вышвырнутым мусором, о котором никто даже не вспоминает. Да, именно так он себя чувствовал в одиночном заточении, когда остервенело выцарапывал на полу психушки круг мести.

Какая все-таки ирония: Стайлз, один из заклятых врагов, радовался, что его помнит Питер Хейл. Хотелось смеяться, сотрясаться от бешеного хохота, но оборотень лишь злобно осклабился.

Тогда же новая боль пронзала беспощадной пикой: Стайлз так скоро очнулся, потому что его еще совсем недавно кто-то ждал, кто-то помнил. И, наверное, до сих пор испытывал тревогу о том, что кого-то не хватает. Питера Хейла не ждал никто, его стерли уже давно, его вышвырнули, предпочли забыть без помощи Всадников. Это же легко! Легко забыть человека! Никакой Дикой Охоты для этого не надо. Забыт — как будто умер.

И кто они? Два забытых, выброшенных. Можно было просто разойтись по разные стороны вокзала, застыть монолитом и осыпаться осенней листвой. Наверное, это останки полностью забытых наполняли тупиковый вокзал. Но где-то по ту сторону миров оставались враги. И Малия. Малия Тейт, тоже враг и дочь, его дочь.

Хейл сперва не хотел слушать Стайлза, но что-то сдвигалось в нем не от слов мальчишки. Нет, он просто хотел вернуться. Домой. Даже если дом сгорел много лет назад, как и его жизнь, его человечность. «Я хочу вернуться», — отчетливо проговорил себе Хейл и решил объединиться со Стайлзом. Но мальчишка, как обычно, предложил безумный и опасный план. Смертельно опасный. Возможно, такова цена памяти. И Питер Хейл согласился рискнуть, потому что забытым терять нечего.