Голод Рехи

— Рехи! Ты сгоришь! Линии сожгут твое тело! — кричал где-то в отдалении Сумеречный Эльф.

— Значит, сгорю, — угрюмо и отрывисто ответил Рехи, оборачиваясь и вновь забывая обо всем, кроме мира линий. Никакие слова или действия уже не изменили бы его решения.

Сначала он вновь блуждал по лесу белых линий, а вокруг плескалась темнота. Он странствовал среди забытых имен и вышел на поляну, но ныне в центре не лежал младенец, а застыл согбенный адмирал. Он держал Натта на руках, да так крепко, что Рехи испугался.

— Старик, отдай мне его, а?

— Не уберег ты его раньше. Убережешь ли потом? — сурово поинтересовался адмирал, плотнее прижимая праправнука к себе.

— Уберегу, старик! Уберегу! Я целый мир для него построю! Слово даю и тебе, и белым линиям!

Глубокие морщины на залысом лбу разгладились. Адмирал посмотрел на молчаливо застывшего Натта, ласково погладил его по голове и передал замершему Рехи.

— Хорошо. Значит, уговор, — пробормотал в усы старик. — Ты пойдешь с нами?

— Пойду. А он пусть идет к живым.

Рехи крепко прижал к себе сына. Обоих соткали линии, оба шли сквозь незримый мир. Натт прильнул к отцу, Рехи возвращался через сияющий лес, который все редел и расступался, пока не открыл вид на пустыню.

— Папа, останься! — тонко протянул Натт.

— Не могу, малыш. Не могу, потому что не уберег тебя, — ответил Рехи, целуя сына. — Но я вернусь. Обязательно вернусь!

Он шел по улицам Надежды, деревня едва просыпалась, в загонах ревели ящеры, жители выходили по делам. Никто не замечал двух странников белых линий, никто не видел, как они летят, незримые отблески первых солнечных лучей, звездный свет, шепот молчания…

Вскоре они добрались до башни без колокола, где на втором ярусе сидела она — скорбящая мать, возлюбленная Лойэ. Рехи поднялся наверх, без усилия, без прыжка, всего лишь воспарил.

— Вот и все, малыш, пришла пора прощаться, — тихо сказал Рехи, но собственный мирный голос пронзил больнее каленого меча. Он положил Натта на шкуру рядом с матерью и на прощание погладил по голове. В тот миг их миры разделились, белые линии приняли жертву.

— Папа, вернись! — заплакал Натт, и Лойэ пробудилась.

— Натт! — воскликнула она, открывая глаза, и прижала к себе сына, покрывая его жаркими поцелуями. — Рехи? Рехи, ты здесь?

Она встрепенулась и выбежала на улицу, не отпуская Натта. Она простила! Она искала, но Рехи уже уносился ветром к Разрушенной Цитадели. Он дал клятву белыми линиями и не желал, чтобы Натт вырос в гибнущем мире. Нельзя любить ближних без любви к миру, нельзя любить мир без любви к ближним. Безмерная радость смешивалась с грустью расставания.

Деревня растворялась в утреннем тумане, но неизменно отчетливыми оставались голоса и лица Лойэ и Натта. Они навечно теплились в сердце, даже если не осталось оболочки, этой скорлупы. Для неумирающей памяти нет преград и запретов.

«Как бы я хотел сейчас вернуться к вам!» — подумал Рехи, но вновь решительно схватился за линии, уничтожая остатки своего тела. Оно превратилось в полупрозрачный фантом, призрак пустоши. Он — настоящая воля пустыни, ее хранитель и ее верный Страж. Пустыня тоже однажды может расцвести. Убрать бы то, что отравляло ее, превращая в обитель бесконечных мучений, срезать бы и вылечить то, что натворили в своей долгой войне два обезумивших Стража. Их вело равнодушие, они мерили жизни миллиардами и миллионами. А Рехи ныне видел каждого в отдельности: вот Лойэ с Наттом, вот Ларт и Санара, вот Инде. А вот двое детей, которые случайно встретились ему в день возвращения — человеческая девочка и эльфийский мальчик. Они, как оправдание их изъязвленного мира, весело играли вместе. И не существовало больше меж ними вражды.

«Эльфы оживут! Обязательно! Мы вернем все! Все линии станут снова белыми!» — обещал миру Рехи, и вновь привлекал к себе сияющие хлысты, которые пронзали его и впивались под кожу. Кожу ли? Остался ли он еще? Стрела летела, лук растворился. Он устремлялся в сотни уголков мира.

— Вот и Великий Разлом, — провозгласил Сумеречный Эльф.

— Так вот, что лежало за Цитаделью, — кивнул Рехи. Под ними распростерлась пропасть. Такой огромной он еще не встречал, в ее недрах текла лава, потоки огня долетали до самой поверхности. Но Рехи больше не опасался, белые линии жгли куда сильнее, когда он стягивал края пропасти вместе с Сумеречным.

— Вот и все, — сказали вскоре они.

— Остались вулканы.

— Хорошо! Мы все исправим! Все починим! Ради Натта, ради мира! — твердил упрямо Рехи. И он летел вместе с Сумеречным и Митрием по всему миру так же, как когда-то носились в поединке Двенадцатый и падший жрец. Но после них оставались лишь разрушения, а новые вестники умаляли боль земли, утешали ее гниющие раны. И пустошь благодарила их, затихая и успокаиваясь. Все виделось, как во сне, но ощущалось более чем реальным. Рехи терзался от боли, когда сгорал тело, но вскоре и мучения прекратились, больше белые линии не жгли пальцы, не выворачивали душу. Теперь он свободно договаривался с ними, не повелевал, но просил исправить, починить и вылечить.

— Где я? Почему я вижу только линии? Где весь мир? — спросил Рехи, зависнув в белом мареве, пронизанном сотнями тонких контуров. Радость в нем смешивалась с новым горем, хотелось оплакать самого себя, но и слез не осталось.

— Теперь это — твой мир, — провозгласил Митрий. — Это наш мир. Так мы все видим.

Рехи вспомнил Натта и Лойэ, их простую радость, серую земную жизнь. Ради такой он отказался бы от вечного сиянья.

— Смогу ли я вернуться? — спросил он.

— Возможно, когда-нибудь. Ты теперь — Страж Мира. Наверное, первый, кто научился использовать свою силу по-настоящему, — кивнул торжественно Митрий.

— Но я хочу вернуться.

— Путь еще не закончен.

И вновь они летели, сшивая воедино разорванную ткань мирозданья, находя те раны, которые оставил Двенадцатый. Рехи помнил, откуда лился огонь, он указывал путь.

— Можно ли вернуть к жизни эльфов? — спрашивал Рехи.

— Предлагаю изменить природу эльфов и людей до исходной точки. Позволить эльфам насыщаться кровью ящеров, а людей отучить от человечины. Через три поколения можно обрушить истинный гнев на тех, кто отступает от правил, и сохранить тех, кто принял их. Только так этот мир вновь возродится, — решительно выступил Митрий, и Рехи едва не упал с высоты небосвода от такой наглости.

— Опять делить мир на избранных и проклятых? — рассмеялся Сумеречный. — Нет-нет, я не подчиняюсь таким правилам. Я хотел бы еще вспомнить о раскаявшихся и прощенных.

— Что же ты предлагаешь?

— После гибели Двенадцатого настала неопределенность в линиях, для этого мира они вновь подвижны. Думаю, мы можем вмешаться. Что-нибудь придумаем. Рехи…

— Да?

— Пойдешь со мной?

Рехи храбрился, рассматривая линии мира вокруг, новый непознанный мир. Он не ведал, как выбраться из этого созерцания и был уверен, что его больше не увидят обычные люди.

— Пойду, только… еда-то будет? — усмехнулся он.

— Будет. Но уже не кровь, — ответил Сумеречный, хлопая по плечу. Такой же собрат по линиям. И вроде бы живой. Они все — живые.

— Ну ладно, там разберемся. Пошли.

Рехи по-прежнему испытывал голод. Он не слишком понял, как он достиг управления линиями. Великой ли скорбью или великим прощением. Только голод оставался неизменным чувством. Но уже другой — великий голод души.

Сердце разрывалось и стенало: «Я хочу вернуться к Лойэ и Натту, в деревню, и к Ларту, и к Санаре, и к Инде». Казалось, они встали перед ним в ряд и тоже безмолвно молили:

— Вернись, Рехи. Вернись!

Он обещал себе и мирозданию, заклинал песок и камни под ногами, шептал серебристыми линиям мира: он вернется, обязательно вернется.

Комментарий к Голод души

Это последняя глава, но есть еще ма-а-аленький эпилог, который появится, когда наберется необходимое количество ждунов.

Спасибо, что читали эту работу!

Спасибо за вдохновение и отзывы!