Страница 46 из 151
— И я не верю, что сейчас ты способен на убийство.
Люциус резко вскинул голову, и в его взгляде сверкнула высокомерная холодность, увидев которую, Гермиона почувствовала легкий озноб.
— Что ж… Могу признать, что на сегодняшний день вступать в конфликт с законом было бы для меня крайне глупо. Но не могу ничего обещать на будущее. И никогда не забывайте, кто я такой, мисс Грейнджер. Я же предупреждал: не стоит так уж очаровываться мной и моей нынешней мягкостью.
Его слова были похожи на колючие льдинки, но еще больше Гермиону разозлило то, что он осознанно назвал ее «мисс Грейнджер».
«И это после всего, что произошло и происходит между нами?! Ну, держись! Даже учитывая серьезность и глубину того, что чувствую к тебе, я все еще — Гермиона Грейнджер. И останусь ею!»
Несмотря на бешено колотящееся сердце, она собралась с духом и продолжила разговор.
— Если хоть пальцем тронешь Рона, я лично прослежу за тем, чтобы всю оставшуюся жизнь ты провел в Азкабане, — ей даже не верилось, что смогла произнести эту фразу так спокойно.
Малфой долгое время просто смотрел. Спокойно и внимательно, без единой капли враждебности, которую она боялась увидеть в его глазах. А затем, наконец, нарушил молчание.
— Сомневаюсь, что мистер Уизли пострадает когда-нибудь от моей руки. Даже несмотря на слова, что бросил вчера не подумав. Я злился. И ревновал, — Люциус остановился, но потом продолжил. Спокойно и размеренно. — Но, тем не менее, такая преданность своим друзьям впечатляет меня. Или, скорее — восхищает…
На Гермиону обрушилось понимание того, что сейчас между ними происходит самый странный, самый необычайный разговор с начала отношений. Разговор, почти граничащий с ссорой. Но, даже несмотря на неприятность обсуждаемой темы, не удавалось избавиться или отвлечься от самого главного: от искреннего восхищения этим мужчиной. От вожделения. От гордости, что он ужасно ревнует и не желает, чтобы еще хотя бы кто-то дотронулся до нее. И ее бросило в дрожь от этого понимания.
— Ты же не любишь его.
Произнося эту фразу, Люциус даже не посмотрел на нее, продолжая спокойно есть. И его слова снова разожгли в Гермионе огонь гнева. Хотя, она почти сразу же и поняла, что гнев этот вызван как раз таки тем, что Люциус прав. Чертовски честно и верно сказал он сейчас то, что было больно и неприятно признать правдой. Ярость утихла также легко, как и родилась, и Гермиона невольно оглядела комнату, осознавая, что испытывает огромное облегчение. Теперь она знала, что задача, требующая решения в самое ближайшее время, стала намного проще.
«Мне просто надо уйти от Рона! И тогда будет легче…»
— Ты не прав… Я люблю его. Как друга, — для порядка она все-таки возразила.
— Конечно. Но при этом знаешь, что этого недостаточно. Знаешь, что это — не настоящая любовь. Точней, не то, что люди называют любовью. В истинном смысле этого слова.
И снова его слова поразили своей точностью. Циничной. Жестокой. Но такой верной.
— Знаю… — задумавшись, но потом все же отвлекшись от мыслей, отозвалась Гермиона. — Да и, наверное, никогда не любила его… так. Просто… У нас все произошло как-то… само собой. И я была совсем юной тогда. Потом изменилась. А он… Он — нет.
Они надолго замолчали, окунувшись каждый в свои мысли. Поначалу Гермионе казалось, что между ними должна повиснуть некая напряженность, но этого не случилось. Атмосфера оставалась какой-то странно спокойной и даже умиротворенной, будто была насыщена отголоском того наслаждения, что оба испытали чуточку раньше. Она еще немного помолчала и заговорила снова.
— Черт возьми, как же ты прав, прямо и честно говоря мне о том, о чем боялась и не хотела думать! Вы всегда так правы, мистер Малфой? — Гермиона сознательно льстила ему сейчас. И не только для того, чтобы подразнить, а еще и чтоб хотя бы немного пригладить взъерошенные перья его самолюбия.
Но потом подняла глаза и почти задохнулась (таким невероятно красивым показался он в неярком свете камина и свечей), сумев лишь спустя пару секунд невольно и почти неосознанно выговорить:
— Боже… Как же ты так прекрасен…
От этого безыскусного, но такого искреннего и трогательного заявления Малфой слегка оторопел. Эта женщина не переставала удивлять его. Отдавая себе отчет, что навряд ли когда-нибудь поймет ее целиком и полностью, Люциус признавал, что как раз таки это и служит еще одним источником очарования, делающим Гермиону Грейнджер столь привлекательной. Столь необходимой ему. Так ничего и не ответив, Малфой привстал и, потянувшись, жадно впился поцелуем в ее рот, потом вдруг внезапно отстранился и снова уселся на место.
Гермиона же почувствовала, как тело и душа мигом отозвались на этот молчаливый всплеск его эмоций. И это показалось прекрасным.
«Что бы ни происходило между нами, всегда есть шанс сгладить непонимание, напряженность и какие-то другие сложности той обжигающей страстью, что мы испытываем друг к другу…»
А заканчивая ужин десертом из клубники со сливками, Гермиона почувствовала на себе взгляд, от которого сразу бросило в жар: так пристально, так чувственно смотрел Люциус на ее губы, измазанные клубничным соком и сливочной сладостью.
После ужина они почти сразу упали в постель. И долго лежали: лаская, целуя, нежно поглаживая друг друга. Телом к телу. И, наверное, душой к душе. Будто проникая один в другого все сильнее и сильнее.
Через некоторое время оба перестали различать, где заканчивается он и начинается она — таким глубоким и полноценным казалось им это обоюдное и добровольное слияние. Ставшее еще одной, новой ступенькой в отношениях, которая сближала их не меньше, чем бурные оргазмы, пережитые прежде.
Но вот ласки стали жарче, смелее — и желание близости снова зародилось в телах, уже подрагивающих от возбуждения. Люциус оторвался от губ Гермионы и начал медленно опускаться вниз, прокладывая дорожку из поцелуев, пока не вобрал в рот один из сосков.
«О, да…»
Он знал, что та не сможет не среагировать на это касание и упивался предвкушением ее реакции, нежно посасывая набухшую и встревоженную его лаской плоть. И не ошибся: она действительно положила ладошку на затылок Люциуса и прижала его к себе еще крепче, от наслаждения запрокинув на подушке голову. А потом, когда Малфой начал так же нежно ласкать второй сосок, утробно застонала в тишину спальни.
«Господи! В который уже раз сегодня с моих губ слетают такие стоны? Как я могу снова хотеть его, насытившись уже дважды? А он? Неужели Люциус снова желает близости?»
Ответ дал сам Малфой, который склонился к ее губам с очередным поцелуем: проявление «желания близости» казалось великолепным.
Поцелуй же его был не просто страстен и жаден. Нет. Он отдавал властью, граничащей с насилием — так армия завоевателей грабит беззащитный город, сдавшийся на милость победителя. Отвечая, Гермиона потянула его на себя и невольно вонзила ногти в кожу спины. Люциус зашипел от боли и тут же воспользовался возможностью преподать урок.
Сняв ее руки со спины, он поднял их к изголовью кровати, и Гермиона даже не сопротивлялась, хотя и слышала, как он тихо пробормотал что-то себе под нос. А когда решила опустить их, то поняла, что сделать этого не может: запястья оказались привязанными к кровати красной шелковой лентой. Удивленная и растерянная Гермиона опустила взгляд на Малфоя, который лишь усмехнулся, глядя на нее сверху вниз. Рассвирепев, она начала дергаться и вырываться. Напрасно. Лента держалась крепко. Гермиона снова уставилась на Люциуса, на этот раз уже с возмущением, проигнорировав которое, он лишь склонился к ее уху и высокомерно прошептал:
— Можешь продолжать бороться, моя сладкая ведьмочка… Ну же! Борись! Право, пользы, конечно, никакой, хотя… должен признать, что смотреть на это приятно. Очень приятно…
Сверкнув глазами, Гермиона выплюнула:
— Да ты просто мерзавец! Черт бы тебя побрал! Отпусти меня сейчас же! — она снова заметалась, яростно пытаясь избавиться от пут, но в то же время осознавая, что сама ситуация, когда Люциус полностью контролирует почти каждое ее движение, возбуждает еще сильней. Ощутив, как внутренности снова скрутило в тугой узел от желания, она громко застонала.