Страница 25 из 151
Аппарация снова заставила пошатнуться. Пытаясь избавиться от головокружения, Гермиона огляделась вокруг и судорожно выдохнула. Прямо перед глазами возвышались ворота Малфой-мэнора.
Ее окутала прохладная и тихая, избавленная от постоянного городского гула, ночь. Задрожав от осознания одиночества, Гермиона смерила взглядом огромное здание: башни, зловеще возвышающиеся в залитой лунным светом ночи; окна, пугающие мерцанием неяркого света.
Действительность того, где она сейчас, обрушилась почти мгновенно. Сознание снова помутилось, а воспоминания нахлынули с новой силой. Когда она попала в этот дом в первый и последний раз, её связали, мучили и почти убили. От вновь возникших перед глазами картинок того дня в горле медленно поднималась волна тошноты. Гермиона снова услышала собственные крики. И это было ужасно…
Покачнувшись, она вовремя схватилась за решетку ворот, которые тут же завибрировали под руками. В прохладном вечернем воздухе раздался громкий металлический лязг.
«Мерлин! Что я делаю? Это же неправильно. Все так неправильно!»
До Гермионы донесся звук собачьего лая, услышав который, она запаниковала еще больше. Казалось — время повернуло вспять. И она снова была там, в гостиной Малфоев, с направленной на нее палочкой Беллатрикс. Снова и снова в нее бросали «Круцио», и боль… боль… боль… Тело заломило от мучительных воспоминаний, и она, дрожа, тяжело опустилась на землю. Опустилась и забыла — где она; зачем она здесь. Все ее существо сковали ужас и мука. Обхватив себя руками, больше всего Гермиона желала стать маленькой или даже невидимой… лишь бы это остановилось…
А потом вдруг почувствовала, как кто-то заботливо, но очень уверенно поднимает ее с земли. И снова этот запах… мускуса и пряностей… Он снова обволакивал и наполнял легкие.
«Как тогда!»
Не отдавая себе отчет, Гермиона начала бороться с тем, кто поднял ее — била его кулаками, пыталась ударить ногой, кричала, пыталась разорвать одежду, черную, словно уголь.
— Все! Хватит! Я не могу больше! Не могу…
Но ее держали очень крепко, сжимая талию, а потом Гермиона вдруг ощутила, как на щеку мягко легла большая теплая ладонь. И откуда-то издалека, сквозь собственные крики, расслышала голос.
— Открой глаза. Успокойся… Открой глаза и посмотри на меня.
«Этот голос. Такой знакомый…»
Перестав кричать, она услышала собственное дыхание — отчаянное и рваное. Ее по-прежнему держали очень крепко, но почему-то теперь это казалось залогом безопасности. И хотя запах все так же наполнял измученные криком легкие, сейчас это уже успокаивало и утешало.
Открыв глаза, Гермиона пыталась прийти в себя. Голос раздался снова.
— Посмотри на меня. Смотри мне в глаза…
Дыхание успокоилось, и она почувствовала, как прохладный вечерний воздух остужает покрытую испариной кожу. Подняв голову, Гермиона с облегчением вздохнула и уставилась в глубокие серые глаза. Его ладонь, все еще лежащая на щеке, слегка дрогнула. Малфой ласково погладил щеку большим пальцем и тихо прошептал:
— Гермиона…
Осознав, наконец, где она и с кем; услышав, как он произнес ее имя, Гермиона вздрогнула. Люциус сказал его с такой нежностью, что это было похоже на бальзам, успокаивающий лихорадочные воспоминания, которыми она захлебывалась. Слезы потекли по лицу, и Гермиона снова вцепилась в его одежду, как вцеплялась уже не раз, снова не отводя глаз, будто боясь, что он исчезнет.
Казалось, прошла вечность, а Люциус все гладил и гладил ее щеки, вытирая бегущие слезы, пока дыхание не успокоилось окончательно. Только после этого заговорил:
— Нам нужно зайти в дом, — и сразу же ощутил, как она снова напряглась. — Прости, но тебе нужно согреться и успокоиться. Других вариантов нет. Больше с тобой ничего здесь не произойдет. Я не позволю, чтобы в этом доме с тобой случилось что-то плохое. Обещаю.
Он говорил так искренне и убедительно, и это настолько отличалось от того, что можно было ожидать от него в прошлом, что Гермиона инстинктивно поверила и согласно кивнула. Попыталась сделать шаг, но ноги тут же подкосились. В следующий миг Люциус наклонился и привычным движением поднял ее на руки, также, как сделал это тем вечером в Ковент-Гардене. Ткань мантии и его необыкновенный аромат были теперь такими знакомыми, что Гермиона почувствовала себя в большей безопасности, чем когда бы то ни было. Машинально обвив его шею руками, она уткнулась лицом в грудь Люциуса. Гравий захрустел под ногами, когда он зашагал к дому по длинной аллее, и Гермиона мельком подумала, что, услышав сработавший сигнал, ему, наверное, пришлось бежать или аппарировать, раз добрался до ворот так быстро.
Когда они вошли в дом, Гермиона потихоньку огляделась. Он был знаком и вызывал чувство болезненной неловкости, но присутствие Люциуса, казалось, поглощало боль. Она мало что видела в мэноре той ночью и помнила лишь какие-то детали. Странно, теперь Гермиона оказалась поражена элегантностью и изяществом старинного поместья, его прекрасной отделкой, занавесями и гобеленами. Все было не просто красиво, а изысканно. Старинные часы в холле гулко пробили двенадцать раз.
Посмотрев налево, тут же уткнулась глазами в дверь. Ту самую дверь. На мгновение ее кровь заледенела, а кожу снова начало покалывать. Это случилось там. Гермиона заставила себя не думать ни о чем, когда Люциус стремительно свернул направо, и занес ее в очаровательную, но небольшую гостиную, обитую тканью глубокого зеленого цвета. Комната была мягко освещена пламенем камина, а на столе стоял наполовину заполненный бокал вина. Бережно опустив ее на диван, Люциус подложил под голову подушку.
— Побудь здесь. Я принесу тебе чего-нибудь выпить.
Боясь остаться одна, она тут же приподнялась на локте. Малфой вернулся и опустился перед диваном на колени.
— Все в порядке, ничего не бойся. Я буду через минуту. Только принесу тебе кое-что, — тихо, но убедительно сказал он и быстро вышел.
Гермиона закрыла глаза и откинулась на подушку. Диван был таким большим и глубоким, что она боялась уснуть на нем сию же минуту, чего так настойчиво требовал уставший и измученный организм.
Совсем скоро Люциус возвратился с подносом, на котором стоял стакан воды, еще один стакан и бутылка. Опустив поднос на стол, мягко произнес:
— У тебя есть выбор, но я посоветовал бы немного огневиски. Оно поможет расслабиться, — налив, он протянул Гермионе стакан и, благодарно кивнув ему, та сделала глоток.
А потом почти сразу почувствовала, как неприятный вкус огневиски обжег рот и пищевод. Да, неприятный, но все же породивший внутри тепло. Жар в крови стал еще сильней, когда она посмотрела в лицо мужчины, снова опустившегося на колени перед диваном.
— Спасибо тебе, — смущенно пробормотала Гермиона. — Снова спас меня от обморока…
Ничего не ответив, Люциус пристально вглядывался в нее, и нежность во взгляде сейчас столь разительно отличалась от того, что она видела раньше. Внезапно Гермиона снова почувствовала себя глупой из-за того, что притащилась сюда, и снова дала повод подумать, будто она так и не повзрослевшая, инфантильная девчонка. Опустив глаза, еле слышно прошептала:
— Извини…
Слегка насмешливо приподняв бровь, Люциус ничего не ответил снова.
Гермиона продолжила:
— Прости, что заявилась сюда так поздно, да еще и переполох устроила. Ты был прав, когда говорил, что мне пора бы и повзрослеть.
Не дав ей договорить, Люциус поднялся с колен и, обняв за шею, поцеловал. Это было не так властно, как днем, но и в этом поцелуе было столько страстной нежности, что Гермиона почувствовала, как слезы снова наворачиваются на глаза. Оторвавшись от нее с заметным усилием, он проговорил:
— Тебе нужно поспать. Это был серьезный срыв. Сейчас надо дать отдохнуть и телу, и душе. Домовик покажет тебе комнату, — Люциус встал и повернулся в сторону двери.
Хотя Гермиона была изумлена и даже немного разочарована, но в глубине души согласилась с ним — как раз таки сон и нужен ей в первую очередь. Она знала, что Люциус поступает так, именно заботясь и беспокоясь о ней. Теперь, когда она оказалась в мэноре, сознание странно расслабилось.