Познавая прекрасное (ЛП)

Чувствуя его собственную возбужденную плоть бедром, она потянулась расстегнуть брюки, отчаянно желая поскорей увидеть, дотронуться или даже вкусить ее. Уже звякнула пряжка ремня, когда он вдруг крепко, почти до боли, перехватил ее запястья снова. Ничего не понимая, Гермиона нахмурилась в замешательстве. А Люциус вдруг встал, одним плавным движением поднял ее с дивана и, прижав к себе, вышел из гостиной. Гермиона привычно ухватилась за его шею. Она знала, куда он направляется. Наверх. В спальню.

Оказавшись в комнате, он прошел на середину и опустил Гермиону на пол. Потом чуть-чуть отошел, чтобы, тяжело дыша, уставиться ей в лицо. И она вдруг вспомнила, как когда-то уже стояла перед ним вот так же. Стало интересно, как поведет себя Люциус теперь. Любопытное нетерпение, смешанное с разгорающимся все больше и больше вожделением, заставило внутренности скрутиться в болезненный узел, и Гермиона закрыла глаза. Закрыла и почти сразу же ощутила, как Люциус приблизился к ней и принялся неторопливо снимать с нее одежду. Эти осторожные касания заставляли ее вздрагивать. Молча кружа вокруг Гермионы, он медленно снимал один предмет за другим, умудряясь не дотрагиваться обнаженной кожи.

Наконец Малфой раздел ее до нижнего белья, и дыхание обоих стало еще более тяжелым, более прерывистым. Люциус опустился на колени и с дразнящей медлительностью стащил с Гермионы оставшиеся на ней трусики и чулки вниз. Ожидание превратилось в пытку, и спальня огласилась звуком, больше похожим на всхлип.

Обнажив ее полностью, Малфой поднял глаза вверх, жадно скользнув ими по мягким линиям женского тела. Любуясь ими. От этого взгляда у Гермионы слегка подкосились ноги, казалось, будто каждая частичка ее кожи наэлектризована. И, почувствовав это состояние, Люциус, наконец, мягко взял ее за руку и подвел к кровати. Гермиона легла на спину. Никто из них так и не произнес ни слова.

Прикосновение шелковистых простыней словно обжигало, и, выгибаясь, Гермиона невольно вцепилась в них пальцами. Краешком сознания она отметила, что рядом, на прикроватной тумбочке, в ведерке для шампанского стоит бутылка. По-видимому, Люциус считал, что праздничный вечер еще не окончен. Гермиона негромко застонала и протянула к нему руки.

Глядя ей в глаза, Малфой начал раздеваться с заведомо нарочитой неспешностью. Этого она выдержать уже не смогла и, поднявшись на четвереньки, поползла к нему, явно намереваясь ускорить этот затянувшийся процесс. Но когда приблизилась, он снова толкнул ее на спину, что-то тихо пошептав при этом. Гермиона попыталась протянуть к нему руки, но вдруг поняла, что не может этого сделать. А повернув голову, увидела, что запястья привязаны к изголовью кровати широкими шелковыми лентами.

Во взгляде, обращенном к Люциусу, читались вопрос и ожидание. Но он проигнорировал и то, и другое, высокомерно глянув на Гермиону сверху вниз и ничего не ответив. Возмущенная, она принялась яростно бороться с узами, пытаясь освободиться, и даже чуть не задела Малфоя ногой. На что он молниеносно среагировал, схватив ее за лодыжки и тоже привязав их, только на этот раз к изножью. Такими же шелковыми лентами. Двигаться Гермиона больше не могла. Могла лишь, распластавшись, лежать. И задыхаться от отчаянного желания близости.

Наконец она не выдержала и простонала до сих пор стоящему в ногах Люциусу:

— Ох… Ну же, Люциус. Сколько можно мучить меня? Ты должен взять меня прямо сейчас, пожалуйста. Я… я ужасно хочу тебя. Не могу больше ждать. Да трахнешь ты меня, наконец, или нет?! Черт бы тебя побрал!

Уже полностью раздетый Малфой по-прежнему не двигался, лишь глядел на нее, и привычное надменное высокомерие в его взгляде стало еще заметней. Но потом Гермиона услышала, как он, знакомо растягивая слова, насмешливо произнес:

— Ай-я-яй… какие грязные просьбы сочатся из вашего вкусного ротика, мисс Грейнджер. Не верю своим ушам. Я почему-то был уверен, что вы более сдержанны, — он наконец-то опустился на кровать рядом с извивающейся Гермионой. — Кажется, я срочно должен заняться вашим перевоспитанием.

Та выжидающе расширила глаза. А в руке Малфоя появилась еще одна шелковая лента, только чуть шире, которой он внезапно завязал ей рот. Так крепко, что Гермиона не могла теперь издать ни звука, кроме как тоскливо застонать. Боль от неудовлетворенного желания стала теперь такой острой, что на глазах даже навернулись слезы. Она мучительно жаждала его прикосновений.

Люциус же неожиданно поднялся и, подойдя к прикроватной тумбочке, достал бутылку и ловко открыл ее с характерным хлопком. Затем наполнил два бокала и обратился к Гермионе:

— Шампанское на льду. Ведь сегодня твой день рождения, любовь моя, — в его тоне звучала ласковая насмешка. — И мы продолжаем праздновать его.

Малфой отхлебнул несколько глотков и вдруг неожиданно снял с Гермионы кляп. Та успела лишь ахнуть, как он тут же приник к ее губам. А уже в следующий миг ощутила, что струйка прохладного шампанского течет ей в рот прямо с губ Люциуса. Ощущения казались божественными, и Гермиона жадно проглотила предложенный нектар. Отстранившись, Малфой улыбнулся и вернул повязку на место. Затем достал из ведерка два кубика льда и взглянул на нее с высокомерной ухмылкой.

Ее тело напряглось. По коже при виде ледяных кубиков побежали мурашки. Люциус вернулся на кровать и расположился между ног Гермионы. Она закрыла глаза. И ждала, ждала… ждала. Пока не почувствовала на левом соске ощущение холода и не отшатнулась инстинктивно. Но тут же потянулась обратно: прикосновение было приятно. Очень приятно. Гермиона открыла глаза, посмотрела вниз и встретила взгляд Люциуса, в котором по-прежнему виднелась легкая насмешка. Кубик льда в его руке находился дразняще близко к ее соску, который набух и, казалось, сам приподнимался тому навстречу. Гермиона попыталась произнести что-то, но из завязанного рта прозвучало лишь невнятное мычание. Ей оставалось только одно: умоляюще смотреть на Малфоя.

Наконец тот уступил этой безмолвной мольбе. Кубик льда опустился снова, и ощущение от его прикосновения оказалось столь острым, что перед глазами будто полыхнула вспышка. Волна глубочайшего удовольствия прокатилась от возбужденного соска прямо к клитору, снова заставив ее застонать и выгнуться. Люциус же не медлил и новым кубиком теперь коснулся и второго соска. И снова волна наслаждения, граничащего с агонией, прокатилась по телу Гермионы.

Но на этом Люциус не остановился, он двинулся кубиком вниз и провел им по ее телу. Качнув головой, Гермиона неосознанно раздвинула ноги чуть шире и слегка толкнулась ему навстречу, словно бы говорила ему, что ждать уже невмоготу. И он понял. Потому наклонился и провел языком по припухшим влажным складочкам. Однако клитора так и не коснулся, вызвав у Гермионы обиженный и разочарованный стон, похожий на рыдание. Мучитель сделал вид, что не услышал его и снова неспешно коснулся ее языком, теперь уже почти проникнув во влагалище, и на этот раз тщательно избегая пульсирующей плоти, ждущей его чуть выше. Гермиона зажмурилась, и с ее лица скатилась слезинка.

Потом она снова почувствовала прикосновение льда к соскам, но теперь они перемежались с касаниями горячего мужского рта. И это было невероятно! Гермионе казалось, что она уже не ощущает себя, полностью провалившись в этот чувственный бред. Казалось, оргазм вот-вот наступит только лишь от того, что Люциус делает с ее телом. И, когда она уже почти уверилась в этом, он снова спустился вниз и с силой всосал налитый кровью клитор.

Мир вокруг исчез. Он расплавился. Или испарился. Или рассыпался на сотни миллионов мельчайших частичек. Осталось лишь блаженство, которое сотрясало ее тело, заставляя биться на кровати в сладких непрекращающихся конвульсиях. Только оно. И больше ничего. Если бы Гермиона могла закричать, то этот крик сотряс бы стены дома. Но она лишь гортанно стонала от восторга, пойманная в ловушку из плотного шелка.

А Люциус все не отрывался от нее, жадно пил ее оргазм, как измученный жаждой пьет наконец живительную влагу, пока она не затихла. И только, когда Гермиона постепенно вернулась в этот мир, он приподнялся к ее лицу и снял со рта повязку. Задыхаясь, как от сумасшедшего бега, она с трудом произнесла: