Страница 11 из 13
Помню, еще мальчиком, как войска идут – сейчас к окну. А внизу все мои сродственники идут командирами: и отец, и дядя Марк Васильевич, и в окно мне рукой грозят. Помню, он сказал раз: «Сшейте-ка Васе шинель, я его с собою на парад буду брать». Он на таких дрожках с высокими колесами на парад ездил. Сзади меня посадил и повез на поле, где казаки учились пиками. Он из простых казаков подвигами своими выдвинулся. А как человек был простой. Во время парада баба на поле заехала, не знает, куда деваться, а он ей: «Кума, кума, куда заехала?» Широкая натура: заботился о казаках. Очень любили его. (Александр Степанович Суриков (1794–1854) был из старшей казачьей ветви красноярских Суриковых, идущей от Степана Петровича (1746-?), имевшего от двух жен 12 детей. По исповедным росписям прослеживается его продвижение по службе: 1815 год – капрал, 1825 год – сотник в ранге коллежского регистратора 14-го класса чинов, 1829 год – коллежский секретарь 10-го класса чинов в должности атамана Енисейского казачьего полка. Отличался огромной физической силой. Однако остров Атамановский, о чем позже скажет художник, имел свое название раньше описанного события.)
Сестра Сурикова Екатерина с мужем Сергеем Виноградовым, 1866 г.
А из самых ранних впечатлений помню еще, как мать мне на луну показывала: я глаза и рот различал. Помню тоже, как мать меня в баню через двор на руках носила. А рядом на дворе у казака Шерлева медведь сидел на цепи. Он раз повалил забор и, черный, при луне на столбе сидит. Мать закричала и бросилась бежать.
Мать моя удивительная была. У нее художественность в определениях была: посмотрит на человека и одним словом определит. Рисовать она неумела. Но раз нужно было казацкую шапку старую объяснить, так она неуверенно карандашом нарисовала: я сейчас же ее увидал. Вина она никогда не пила – только на свадьбе своей губы в шампанском помочила. Очень смелая была. Женщину раз мужеубийцу к следователю привели. Она у нас в доме сидела. Матери ночью понадобилось в подвал пойти. Она всегда все сама делала – прислуги не держала. Говорит ей: «Я вот одна, пойдем, подсоби мне». Так вместе с ней одна в пустом доме в подвал пошла, и ничего.
А настоящие впечатления природы начались у меня с шести лет, когда отца в 54-м году в Бузимовскую станицу перевели. (Основана деревня в 1646/7 году казаками.) Бузимо к северу от Красноярска 60 верст – целый день лошадьми ехали. Там мне вольно было жить. Место степное. Село. Окошки там еще слюдяные; песни, что в городе, не услышишь. Масленичные гулянья. Христославцы на Рождестве по домам ходили. Иконы перед праздником льняным маслом натирали, а ризы серебряные – мелом. Посты соблюдали. Мама моя чудные пирожки делала. В Прощеное воскресенье мы, дети, приходили у матери на коленях прощенья просить. В банях парились. Прямо в снег выскакивали. Во всех домах в Бузиме старые лубки висели, самые лучшие. Зимой мороженых рыб привозили. Осетры да стерляди в сажень (2,13 м). Помню, их привезут, так они в сенях прямо как солдаты стоят. Или я маленький был, что они такими громадными казались? У меня с тех пор прямо культ предков остался. Брат мой до сих пор поминовение о всех умерших подает. (Суриков Александр Иванович (1856–1930), родной брат художника, с которым в течение всей своей жизни вел переписку В. И. Суриков. Он не имел законченного образования: первоначально поступил в гимназию, вскоре перешел в уездное училище, которое не окончил. Впоследствии, сдав экзамен на первый классный чин (14-й – коллежского регистратора), служил в Красноярском губернском суде, занимал различные должности столоначальника, протоколиста, секретаря суда, архивариуса. В 1911 году вышел в отставку. Всю жизнь почти безвыездно провел в Красноярске. Был веселым, мягким, добрым человеком. Оставил воспоминания о брате[18].)
Когда мой отец помер, мать на его могилу со всеми детьми ездила плакать. На могиле причитали по древнему. Мы с сестрой Катей все уговаривали ее, удерживали. (Екатерина Ивановна (1846–1898), первый ребенок от второго брака Ивана Васильевича. Вышла замуж за чиновника Сергея Васильевича Виноградова (?—1879). Серж, как его звал Василий Иванович, был другом художника. В 1894 году В. И. Суриков сделал по фотографии портрет Виноградова с сестрой Екатериной Ивановной).
Семья жила в с. Тесь Минусинского округа, где гостил В. И. Суриков.)
Верхом я ездить с семи лет начал. Пара у нас лошадок была: соловый и рыжий конь. Кони там степные, с большими головами, тарапаны. Помню, мне раз кушак новый подарили и шубку. Отъехал я, а конь все назад заворачивает. Я его изо всех сил тяну. А была наледь. Конь поскользнулся и вместе со мной упал. Я – прямо в воду. Мокрая вся шубка-то новая. Стыдно было домой возвращаться. Я к казакам пошел, там меня обсушили. А то раз я на лошади через забор скакал, конь копытом забор и задел. Я через голову – и прямо на ноги стал, к нему лицом. Вот он удивился, я думаю…
А то еще, тоже семи лет был, с мальчиками со скирды катались да на свинью попали. Она гналась за нами. Одного мальчика хватила. А я успел через поскотину перелезть. Бык тоже гнался за мной. Я от него опять же за поскотину, да с яра, да прямо в реку – в Тубу. Собака на меня цепная бросилась, с цепи вдруг сорвалась. Но сама что ли удивилась: остановилась и хвостом вдруг завиляла.
Мы мальчиками летом палы пускали, сухую траву поджигали. Раз пошли, помню, икону встречать, по дороге подожгли. Трава высокая. Так нас уж начали языки догонять. До телеграфных столбов дошло.
А охотиться я начал еще раньше, с кремневым ружьем, и в первый же раз на охоте птичку застрелил. Сидела она. Я прицелился, она упала. И очень я возгордился. И раз от отца отстал. Подождал, пока он за деревьями мелькает, и один в лесу остался. Иду. Вышел на опушку. А дом наш бузимовский на яру, как фонарь, стоит. А отец с матерью смотрят, меня ищут. Я спрятаться не успел, увидали меня. Отец меня драть хотел: тянет к себе, а мать к себе. Так и отстояла меня. У меня меткость глаза была: я сороке раз пулькой прямо в рот попал, всех изумил.
А летом в Енисее купались. Енисей чистый, холодный, быстрый: бросишь в воду полено, а его уже бог весть куда унесло. Мальчиками мы, купаясь, чего только не делали. Под плоты ныряли: нырнешь, а тебя водой внизу несет. Помню, раз вынырнул раньше времени – под балками меня волочило. Балки скользкие, несло быстро, только небо в щели мелькало синее. Вынесло-таки.
А на Енисее я раз приток переплывал, неширокий, сажень 50, у меня судорогой ногу свело. Но я плавать умел и столбиком, и на спине. Доплыл-таки.
Оформляющий беседы с художником о его типичных для сибирских казачат нередко рискованных забавах, Волошин по этому поводу заметил: «Так огонь и вода позволяли играть с собою, не обнаруживая грозящих своих ликов. Звериное царство обращалось к ребенку не страшными своими сторонами, грозило шутливыми, благополучными опасностями. Гораздо более страшные впечатления приходили от мира человеческого».
В Сибири ведь разбой всегда. Помню, под городом жил один вроде Соловья Разбойника. На ночь, как в крепость, запирались. Приданое моей матери все украли. Я, помню, еще совсем маленьким был. Спать мы легли. Вся семья в одной постели спала. Я у отца всегда на руке спал. Брат, сестра. А старшая сестра от первого брака, Елисавета, в ногах спала. Утром мать просыпается: «Что это, – говорит, – по ногам дует?» Смотрим, а дверь разломана. Ведь если бы кто из нас проснулся, так они бы всех нас убили. Но никто не проснулся, только сестра Елисавета помнит, точно ей кто на ногу ночью наступил. И все приданое материнское с собой унесли. Потом еще платки по дороге на заборе находили. Да матери венчальное платье на Енисее пузырем всплыло, его к берегу прибило.
18
Турунов А.Н., Красноженова М.В. В.И. Суриков. Москва – Иркутск, 1937