Страница 10 из 13
Обложка журнала «Аполлон», 1916 г.
Для описания детства и отрочества художника передаем слово самому Василию Ивановичу. Он весь январь 1913 года рассказывал об этом Максимилиану Александровичу Волошину (Карпенко-Волошин), поэту, художнику и художественному критику которому И. Э. Грабарь, редактор серии книг о художниках в издательстве Кнебеля, заказал книгу о В. И. Сурикове.
Волошин в своих первых публикациях в журнале «Аполлон» в 1916 году после смерти художника, подчеркивал, что «во время рассказов Василия Ивановича я тут же делал себе заметки, а вернувшись домой, в тот же вечер восстанавливал весь разговор в наивозможной полноте, стараясь передать не только смысл, но и форму выражения, особенности речи, удержать подлинные слова».
В Сибири народ другой, чем в России: вольный, смелый, – рассказывал он, – Я край то какой у нас. Сибирь западная – плоская, а за Енисеем у нас уже горы начинаются: к югу тайга, а к северу холмы, глинистые – розово-красные. И Красноярск – отсюда имя; про нас говорят: Краснояры сердцем яры.
Горы у нас целиком из драгоценных камней – порфир и яшма. Енисей чистый, холодный, быстрый. Бросишь в воду полено, а его Бог весть уже куда унесло. Мальчиками мы, купаясь, чего только не делали. И под плоты ныряли: нырнешь, а тебя водой внизу несет. Помню, раз вынырнул раньше времени: под балками меня волочило. Балки скользкие, несло быстро, только небо в щели мелькало – синее. Однако вынесло. А на Каче – она под Красноярском с Енисеем сливается – плотины были. Так мы оттуда – аршин шесть-семь высоты – по водопаду вниз ныряли. Нырнешь, а тебя вместе с пеной до дна несет – бело все в глазах. И надо на дне в кулак песку захватить, чтобы показать; песок чистый, желтый. А потом с водой на поверхность вынести.
А на Енисее острова – Татышев и Атаманский. Этот по деду назвали. И кладбище над Енисеем с могилой дедовой, красивую ему купец могилу сделал. (Александру Степановичу Сурикову. О нем см. выше.)
Портрет Прасковьи Федоровны Суриковой
«Эта неудержимая и буйная кровь, не потерявшая своего казацкого хмеля со времен Ермака, текла в жилах Василия Ивановича. Она была наследием отцовской стороны. Со стороны же матери было глубокое и ясное затишье успокоенного семейного уклада старой Руси», – продолжал М. А. Волошин.
Дом Суриковых в Красноярске.
Акварель В. И. Сурикова
Первое, что у меня в памяти осталось, – рассказывал он, – это наши поездки зимой в Торгошинскую станицу. Мать моя из Торгошиных была. А Торгошины были торговыми казаками – извоз держали, чай с китайской границы возили от Иркутска до Томска, но торговлей не занимались. Жили по ту сторону Енисея – перед тайгой. Старики неделеные жили. Семья была богатая. Старый дом помню. Двор мощеный был. У нас тесаными бревнами дворы мостят. И иконы старые, и костюмы. Самый воздух казался старинным. Сестры мои двоюродные – девушки, совсем такие, как в былинах поется про двенадцать сестер. В девушках была красота особенная: древняя, русская. Сами крепкие, сильные. Волосы чудные. Все здоровьем дышало. Трое их было – дочери дяди Степана – Таня, Фаля и Маша. Рукоделиемъ они занимались: гарусом на пяльцах вышивали. Песни старинные пели тонкими, певучими голосами. Помню, как старики Федор Егорыч и Матвей Егорыч под вечер на дворъ в халатах шелковых выйдут, гулять начнутъ и «Не белы снеги…» поют. (Они были из крестьянской ветви Торгашиных, начиная с прадеда Андрея Константиновича, записанного из казачьего сына в крестьяне (см. родословную Торгашиных).) А дядя Степан Федорович (Торгашин Степан Федорович (1810-?), родной брат матери художника, послужил натурой для чернобородого стрельца в картине «Утро стрелецкой казни», а его жена, Евдокия Васильевна, позировала для головы боярыни Морозовой. Они вышли из потомственной ветви Торгашиных, из линии Федор – отец, Егор – дед, Иван – прадед, Андрей – пращур, Константин – прапращур, Роман – прапрапращур, Яков – прапрапра-пращур, Петр – прапрапрапрапращур (см. родословную Торгашиных)) с длинной черной бородой. Это он у меня в «Стрельцах»– тот, что, опустив голову, сидит, как агнец жребию покорный.
Там старина была. А у нас другое. Дом новый. Старый Суриковский дом, вот о котором в истории Красноярского бунта говорится, я в развалинах помню. Там уже и не жил никто. Потом он во время большого пожара сгорел. (Художник неточен. Дом казаков Суриковых, упоминаемый историком-архивистом Н. Н. Оглоблиным в статье «Красноярский бунт 1695–1698 годов», сгорел 26 июня 1773 года. Суриков мог помнить старый дом по Болынекачинской ул. (ныне ул. Марковского), во второй куртине-квартале, по левую сторону, под № 77, построенный в конце XVIII века, перешедший по наследству от прапрадеда художника Петра Васильевича Сурикова к его старшему сыну Степану, или дом своего прадеда Ивана Петровича на той же улице, но «в третьей куртине», по правую сторону, под № 173, однако не наследственный, а приобретенный им самим у крестьянина Тихона Пьяненкова. Оба эти дома сгорели во время пожара Красноярска 17–18 апреля 1881 года.) А наш – новый был. В 30-х годах построенный. В то время дед еще сотником в Туруханске был. Там ясак собирал, нам присылал. Дом наш соболями и рыбой строился. (Дом Суриковых по ул. Благовещенской, 76 (ныне ул. Ленина, 98), в котором родился художник, – деревянный, двухэтажный, под железной крышей, был построен в 30-х годах XIX века. Семья Суриковых обычно занимала нижний этаж его. В настоящее время здесь Музей-усадьба В. И. Сурикова. Василию Ивановичу Сурикову (1786–1836), дяде художника, была отведена земля «по Благовещенской улице в смежности с домами, идучи со двора по правую руку урядника Енисейского городового казачьего полка Максима Теряева, а по левую того же полка сотника 10-го класса Михаила Вкована длиннику по улице восемнадцать (18) по поперечнику внутри куртины тридцать шесть (36) линейных сажень…»
Мать художника Прасковья Федоровна в своем доме по ул. Благовещенской, 76.
На стене автопортрет Сурикова 1889 года
Ответственный за сбор ясака традиционно получал от ясачного населения так называемые поминочные соболя «в почесть». Кроме того, можно было и приторговывать с выгодой. На неэквивалентной торговле, когда обмен не по себестоимости плюс надбавки, обогащали издавна енисейских купцов.) Тетка к нему ездила. Потом про северное сияние рассказывала. Солнце там, – говорит, – как медный шар. А как уезжала, дед ей полный подол соболей наклал. Я потом сам в тех краях был, когда остяков для Ермака рисовал. Совсем северно. Они совсем как американские индейцы. И повадка, и костюм. И татарские могильники там столбами, курганами называются. (В Енисейском округе курганов нет. Курганы художник видел в хакасских степях, когда ездил лечиться кумысом от туберкулеза в 1873 году.)
«Иконы перед праздником льняным маслом натира ли, а ризы серебряные – мелом».
Этюд В.И. Сурикова
Комнаты у нас в доме были большие и низкие. Мне, маленькому, фигуры громадными казались. Я, верно, потому всегда старался в картинах или горизонт очень низко поместить, или фону сделать поменьше, чтобы фигура больше казалась. Подполье у нас в доме было полно казацкими мундирами еще старой, екатерининской формы. Не красные еще мундиры, а синие, и кивера с помпонами…