Повесть об Анне

– Хорошо. Я вчера еще проинструктировала санитаров.

– Отлично.

Профессор Охрименко положил трубку и внезапно дверь в его кабинет распахнулась. Вернулся Паша и с обеспокоенностью и тревогой на лице сел опять на стул. Профессор, не скрывая удивления, так и замер, не убирая руку с телефонной трубки.

– Ну что? – произнес Паша.

Профессор поправил очки и уставился сердито на парня.

– Проверили тесты? – тихо спросил Паша.

– Паша, ты только что был здесь! Ты ушел, теперь вернулся. Какие тесты? Тебя не было минуту.

– Да, простите. Просто я… Думал, что вы уже…

В дверь кабинета тихо постучали и зашел Леонид. Спрятав в карман свой корпус от шариковой ручки, вежливо улыбнувшись, он робко наклонил голову и произнес:

– Добрый день, профессор.

– Добрый, – кивнул Охрименко, – Паша, тесты я еще не проверил. Результаты скажу не сегодня, даже не завтра.

Паша встал из-за стола и направился к выходу, Леонид прижался к дверному проему, пропуская его, при этом настолько надменно на него смотрел, что парень весь съежился. Высокомерие Леонида не ускользнуло от глаз профессора, но он не подал виду, что ему это не нравится. Паша, столкнувшись с презрением Леонида, стал еще суетливее. С трясущимися руками, быстрыми шагами, споткнувшись, по крайней мере, дважды, парень покинул кабинет.

Леонид сел перед профессором и его лицо снова стало застенчиво-робким, а поведение и манера разговора едва не раболепской. Охрименко диву давался: диагноз молодого Паши был в разы легче, нежели у Леонида. Парень заработал свою навязчивую тревожность и постконтузию из-за травмы головы, перенес операцию и был на пути к излечению. Леонид же страдал более тяжелым недугом – его вялотекущая шизофрения, в отличие от болезни Паши, родилась у него внутри и активно развивалась в различных направлениях его сознания на протяжении долгих лет. И если для излечения Паши следовало применять отработанный психиатрами план действий, то для работы с Леонидом нужны были ухищрения, уловки и множество непроверенных методик, которые с большой вероятностью могли провалиться в один прекрасный день. И при всем при этом Леонид доминировал над Пашей, пользовался своим совершенно непонятным авторитетом, подавлял его. Паша преклонял голову и переживал, из-за чего и тормозил свое выздоровление. Законы, по которым строились связи между пациентами в этом, их собственном, маленьком обществе казались профессору Охрименко такими же нелепо жестокими, как и в обществе здоровых людей, живущих по ту сторону стен клиники. Основы этих законов строились не на очевидных достоинствах каждого человека, а на каких-то сомнительных качествах – наглости, горделивой, ничем не обоснованной безнравственности и желаниях главенствовать, пусть даже главенствовать на этих двух квадратных метрах больничного линолеума. И именно те, кто этими качествами был наделен сполна, те умудрялись иллюзорно подминать под себя других.

Глупым, безмерно глупым можно было считать такое подчинение, если бы как раз не добровольное склонение более простых и слабодушных голов, которые и делают эту вымышленную власть реальной. «И вот даже сейчас, – думал профессор, – Леонид старается быть вежливым со мной и заглядывает мне в глаза, но лишь потому, что убежден – окончательная власть у меня в руках». Те, кто любят кого-то преклонять, заставляют и себя преклоняться. Профессор Охрименко словил себя на мысли, что зашел в своих думах слишком далеко. Про себя он улыбнулся, представив себе, как его самого определяют в палату для больных за созданную им теорию современного общества, базированную на наблюдениях за сумасшедшими.

– Как у вас дела? – улыбнулся профессор.

– Превосходно! – уверенно и сдержанно ответил Леонид, деловито улыбнувшись.

– Ух, – задрав подбородок, произнес профессор, – вот это я понимаю уверенность и настрой!

– Да!

– Я с вами вот о чем хотел поговорить…

– О чем же?

– О ваших воспоминаниях.

– Ой, ой, – прищурился Леонид, ностальгически покачав головой и усмехнувшись, – не так богат был испанский король, как богато мое прошлое…

– Испанский король? – изумился профессор.

– Ну да, – небрежно махнул рукой Леонид, – высказывание такое…

– Ну, это я понял, – нахмурился профессор.

– Сравнение такое.

– Иллюстрация, – кивнул Охрименко.

– Верно.

– И все же, – сложив руки перед собой и перебирая пальцами, сказал профессор, – какой такой испанский король?

– В смысле?

– Какого короля вы имели в виду?

– Короля Испании. Да неважно. Это я так… – замешкался Леонид.

– Погодите, – заботливо улыбнулся профессор, – об этом отчасти я поговорить и хотел. Я вот серьезно пребываю в сомнениях, думал их как раз развеять в обществе такого специалиста как вы…

Леонид немного смутился, но внимательно слушал. Профессор продолжал:

– Испанский король. В раннем Средневековье. Кастильский король. Вот пишут в летописях, что он был мудр и умен, хитер и проворен. Но читаю и понимаю, что он вроде как откровенно глупо вступил в битву, объявив войну. Этим… Ну как их?.. Напомните, Леонид?

Леонид сидел молча, правая его рука застыла в невнятном жесте, а левая осталась лежать на колене. Он отупевшим, невыразительным лицом смотрел на профессора и молчал.

– Ну? – ожидая ответ, произнес профессор, слегка опустив очки, дабы лучше видеть своего собеседника.

– Ну… – медленно включался Леонид.

– Итак, – хлопнув ладонью по столу, сказал Охрименко, приподняв брови. – Историк вы ни-ка-кой.

– Минуточку!

– Да хоть целых десять! Вы не историк, Леонид. Мы с вами это уже один раз признали, но вы снова…

– Стоп, – скрутив свои руки и сжавшись от глубокой обиды, простонал Леонид, – я не утверждал, что я историк!

– Ну как же… Вы именно это и утверждаете уже несколько лет.

– Я физик вообще-то! – крикнул решительным тоном Леонид, после чего его выражение лица и взгляд изменились настолько, что казалось, будто перед профессором сидит совершенно иной человек.

– Замечательно, – вздохнул профессор, – это вы нам тоже рассказываете, в то время как не желаете быть историком.

– Хех, – ухмыльнулся лукаво Леонид, – ну уж нет. Тут вы меня не проведете! Здесь я вам отвечу на любой ваш вопрос! Только глядите, как бы я не ответил слишком сложно, это порой мне свойственно… Как профессионалу, разумеется.

– Не буду томить вас. При падении тела с балкона его потенциальная энергия превращается в… Какую?

– Ну, – задумался Леонид, – электромагнетизм, знаете, предполагает… Хочу сказать лишь, что в интегральных кривых конечно… Здесь, по крайней мере… Ладно, уж, не буду тянуть кота за хвост… Три! Три целочисленных решения.

– Какие решения Леонид? Какой еще электромагнетизм?

– Что вы хотите?

– Чтобы вы вспомнили, как усиленно мы с вами работали! Как я с вами трудился!

– Да помню я все.

– Помните! Конечно, помните! Но при удобном случае предпочитаете забывать. Не физик вы и не историк. Я загрузил вашу палату, Леонид, самыми интересными книгами по истории, помните?

– Помню.

– И что было?

– Я не смог читать. Мне было неинтересно.

– Да. А почему я загрузил вам в палату все эти книги?

– Не знаю! – мучительно взвыл Леонид, обхватив руками свою голову.

– Чтобы вы стали тем, кем себя воображаете! И ничего не вышло. А книги и учебники по физике вы помните? Помните, как вы плакать стали, увидев все эти формулы?!

– Да!

– Зачем же тогда вы продолжаете? Зачем, если помните?

Леонид тяжело дышал, вздыхал и молчал.

– Я не хочу выписывать вам нейролептики, – произнес профессор. – Я не хочу приглушать вас препаратами. Вы просто должны, вы обязаны помнить, как мы с вами работали. И тогда основой для вас станет реальный мир, где вы не иллюзия, Леонид, а реальный человек. Договорились?

– Да.

– Что у вас в кармане?

Леонид судорожно вцепился в карман:

– Сигарета!

Он кричал так, словно ставил ставки в казино. Именно с таким отчаянным криком люди, собравшиеся около рулетки, кричат: "Красное!" или "Черное! Ах, нет, красное! Красное!".