Страница 48 из 71
Утром Антон, расстегнув гимнастерку, достал висевший на груди личный номер. Долго смотрел на него.
— У нас в училище инвентарь так номеровали, неодушевленные предметы. Тридцать четыре двести тринадцать. Несчастливое число. А у тебя какой? — спросил он Осина, глядя вниз.
— Счастье тут у всех одинаковое, — горько усмехнулся замполит.
— Это да, — согласился Антон. — А все-таки какой?
— Тридцать четыре семьсот сорок один.
— Тридцать четыре семьсот сорок один, — повторил Зайцев. — Это лучше. Без чертовой дюжины.
Вскоре после этого Зайцев куда-то исчез. А спустя примерно полчаса в глиняный карьер спустился остролицый и узкоплечий человек в цивильном костюме. Шагая через ноги вповалку лежащих пленных, он кричал;
— Тридцать четыре семьсот сорок один!
Осин поднял голову.
— Ты?
— Я.
— За мной! Бистро!
Осин встал, кивнул товарищам и пошел за цивильным.
— Котелок-то! — напомнил кто-то из товарищей.
Осин не оборачиваясь, махнул рукой, дескать, не нужен он больше.
Ни Осин, ни Зайцев в карьер не вернулись. Пленные говорили, что видели Зайцева во втором блоке. Ходит там в полицаях.
Денщик ловкими, отработанными движениями берет под козырек, щелкает каблуками.
— Здравию желаю, господин арцт!
— Ох, и надоел ты с этим… — Садовников морщится.
— А мне, думаете, не надоело? Ничего не поделаешь… Разрешите присесть?
Не получив ответа, Аркадий садится, смотрит настороженно. Не без волнения он ждет, когда врач скажет, зачем его вызвал. А Садовников не спешит. Снова появляется мысль — правильно ли он поступает. Одно — поговорить без свидетелей… А вот оружие передать?.. Возможно, Федор прав — нельзя доверять. Хотя Федор до этого говорил совсем иное…
— Что слышно? — спрашивает Садовников.
Денщик небрежно покачивает ногой в новом, ладно сшитом хромовом сапоге. Он понимает, что вопрос врача — только предисловие.
— Кажется, ничего особенного, Олег Петрович… Попоек не стало — прекратилась и болтовня. Старик шнапсу предпочитает книги.
— А не было ли разговора на счет обыска? Не слыхал, случайно?
Аркадий слегка задумывается.
— Был разговор. Дня три назад… Унтер сказал, что надо обыскать лагерь, тщательно, с миноискателями… Как мы ни стараемся, говорит, а русские общаются с норвежцами. Всякое можно ждать… А старик засмеялся. Заранее, говорит, могу назвать твои находки: пробои, напильники, молотки… Если есть охота, ищи, говорит… Может, закурите, Олег Петрович?
— Угощай. Ты ведь богатый.
— Да не особенно… Немцы они прижимистые. Это я больше видимость стараюсь создать. Как говорят, пыль в глаза…
Аркадий форсисто щелкает зажигалкой, подносят ее врачу, сам прикуривает.
— Еще что? — интересуется Садовников. — О ликвидации пленных не говорил?
— Есть такое указание. В случае критической ситуации… Десант или еще что такое…
Садовников хмурится, налегает локтями на стол.
— Каким образом? Расстрелять?
— Что вы! Много шума. Отравить. В баланду подсыпать…
— Вон как! Да… От тебя, Витя, тут многое зависит.
— Постараюсь предупредить… Вот если бы повара подготовить… Он, кажется, ничего…
Садовников молчит. Молчит минуту, две. Он то бросит из-под очков короткий взгляд на денщика, то забарабанит пальцами по столу.
— Слушай, Виктор! — решается, наконец, Олег Петрович. — Надо спрятать немного оружия. Сам понимаешь, что в лагере нельзя…
Поспешность, с которой соглашается денщик, не нравится Садовникову. Он просит хорошенько подумать, напоминает об опасности.
— Полный порядок будет! — заверяет денщик. Его пухлощекое лицо розовеет, глаза поблескивают.
— Чему радуешься? Вот чудак! — сердится Садовников. — Куда денешь?
— Найду место. У себя в комнате…
— Нельзя! — обрывает Олег Петрович. — Случись бомбежка — может открыться… Надо где-то в стороне… Подумай, а потом скажешь…
Вскочив со стула, денщик козыряет.
— Есть! — и, опустив руку, уверенно добавляет; — Найдем! Блок большой… Олег Петрович, давно я своего имени не слыхал…
Возвращаясь к себе, Аркадий потихоньку насвистывает мотив бесшабашной немецкой песенки. Встретив ефрейтора, денщик ест его глазами, приветствует. Тот улыбается.
— Ви гейтс, Аркадь?[53]
— О, гут!
Мысль о важном поручении ни на секунду не покидает его. Жизнь приобрела смысл. Он постарается… Аркадий придирчиво осматривает кухню. Взяв швабру, он заходит в комнату начальства. Обер-лейтенант и унтер в городе. Волоча за собой швабру, денщик бродит по комнате, думает: «А что, если сюда?.. Нет, глупо»…
Из окна денщик видит на противоположной стороне двора уборную. Ему нравится, что она стоит под скалой, точно в нише. Бомбой ее сразу не возьмешь.
Бросив в угол швабру, Аркадий идет в уборную. А что? Лучше, пожалуй, не найти. Постукивая по внутренней обшивке, он замечает, что одна из досок прибита непрочно. Ее легко можно оторвать, а потом вставить… Никакой черт не догадается… В голову не придет…
Оружие поступило неожиданно быстро.
Вечером Олег Петрович, как обычно, принимал больных. Из коридора доносились немногословный разговор и кашель очередных.
— Чем бы тебе, брат, помочь? — спросил врач больного с тусклыми, безучастными глазами. — Иван, дай ему таблетку аспирина. Примешь перед сном, укроешься, чтобы хорошо пропотеть. Вот так… Если не поможет — придешь. Постараемся положить. Иван, где ты? Что ты все носишься, как наскипидаренный?
Санитар, молча вынырнув из-под занавески, положил на ладонь больного таблетку.
Не успел больной выйти, как в дверь всунулась голова очередного.
— Погодь трошки. Зачины!
— В чем дело? — недоумевал Садовников.
Санитар, перегнувшись через стол, шепнул:
— Принеслы.
— Что?
— Да тож… Три и эти… — Иван пошевелил пальцами правой руки, — семячки…
Будто иголкой кольнуло в сердце Садовникова. Взявшись за грудь, он радостно и растерянно смотрел на Ивана.
— Смотри, как!.. Куда же?.. Придется пока сюда… На прием их, Иван.
— Так и зроблено… — довольный, санитар слегка улыбнулся. — Воны туточки. Ждуть…
— В матрац, что ли, Иван?..
— Так и зроблено… Усе, распотрошил…
— Тогда зови…
Иван вышел за дверь.
— У кого тэмпература? У тэбэ? И у тэбэ тож?.. Заходь. А ты погодь.
Впустив в приемную Степана, санитар, захлопнув дверь, остался в коридоре.
— На что жалуешься? — Садовников показал глазами на угол, шепнул: — Под одеяло…
Степан понимающе кивнул.
— Так что?
— Знобит, ломает… — Степан проворно нырнул за одеяло-занавеску.
— Ломает, говоришь? Посмотрим… Язык! Да брат… — тянул Садовников, а Степан тем временем засунул под одеяло продуктовый пакет с завернутым в бумагу пистолетом.
Когда «на приеме» побывали Цыган и Бакумов, пришел денщик в накинутой на плечи шинели.
— Аркаша! — обрадовался санитар. — Чи хвороба напала?
— Голова что-то разламывается.
— Сидай. Сидай, — санитар снимает с плеч денщика шинель, ныряет с ней в угол. Через две-три минуты санитар вешает шинель на гвоздь у дверей.
— Ще раз…
— А господин унтер-офицер и обер-ефрейтор пошли в город, к норвежкам. Бутылочку прихватили. Вот счастливые… — денщик лукаво подмигивает.
Весной участились сигналы воздушной тревоги. Леденящий души вой сирен заставал то днем на работе, то в бараке в глухую полночь. Поначалу пленные настораживались, смиряя внутреннюю дрожь, нетерпеливо ждали. Эх, дали бы, чтобы вся фрицевская затея полетела вверх тормашками! Так проходило пятнадцать-двадцать минут, и прерывистый вой сирен возвещал, что опасность с воздуха миновала. Самолеты пролетали где-то стороной.
Постепенно к сигналам тревоги привыкли так же, как к дождю. Мастера уже не уходили в бомбоубежище, а пленные не искали в небе долгожданных самолетов. Даже зенитчики не особенно четко изготовлялись к бою: заранее знали, что бесполезно…
53
— Как дела, Аркадий?