Хватка

       Петро почувствовал, как его качнуло. Ноги отказывались слушаться. Он осторожно шагнул назад и тут же чуть не упал на пол от бессилия. Все еще не веря увиденному, он поднял лампу выше. Да, это был Ленька, это его рабочие штаны, башмаки, его рыжая, кудрявая голова. Будто в бреду добравшись до скамейки, Петруха сполз на нее, и едва нашел силы на то, чтобы поставить рядом с собой лампу.

       Гудел в печке огонь, рядом с ней лежали дрова. «Наверное, — попытался отвлечь себя рассуждениями Петруха, — рыжий принес их, сложил тут, и в этот момент его кто-то. …Но кто? За что? Ой, мамочки, что ж теперь будет?» — горько думалось раздавленному обстоятельствами юноше. Он медленно растер ладонями лицо и тяжко вздохнул.

       Вдруг качнулось пламя лампы. Отчего-то пребывающий в ступоре Петрок обратил внимание именно на это, а не на то, что дверь бытовки открылась и у входа, растягиваясь тенью до самого потолка, выросла огромная фигура Клима.

       — А-а, — глухо прорычал он, бросая короткий взгляд через плечо, — ты уже здесь? Быстро же сбегал. …Но, тем хуже для тебя. Видишь, во что оборачивается ослушание? — он кивнул на остывающее тело Леньки. — А вот увел бы рыжего с собой, он остался бы жив...

       — Время, Клим, — вдруг тихо сказал кто-то за его спиной.

       «Топляк» тут же ступил в сторону, пропуская вперед невысокого мужчину в полосатой, лагерной робе. Ничего не говоря, великан и незнакомец сразу же принялись шарить по закуткам, и вскоре вытащили на свет Ленькины обновки из приютского магазина.

       — Пойдет, — разглядывая их, коротко заметил чужак, и тут же принялся переодеваться. Клим забрал его робу и, открыв топку печи, стал пихать лагерную одежду огонь. Пламя густо затрещало, принимая в свои объятья вшивую, грязную материю. Из печи пыхнуло дымом и неприятно завоняло. Старательно орудуя кочергой и злобно, исподлобья, косясь на Петруху, «Топляк» молчал.

       — Готово, — отозвался от входа чужак, — ну что, сойдет?

       Клим перевел взгляд на него, поднялся, подошел ближе и придирчиво осмотрел незнакомца.

       — Годится, — заключил он, — а ботинки как?

       — После лагерных мне любые будут за счастье, — отшутился чужак.

       — Тогда нам надо торопиться. С этим-то, что будем делать? — кивнул «Топляк» в сторону Петрухи. — Может, давай двоих? Рядышком и положим? Хотя, это рыжего, в наущение всем стукачам, все же надо оставить здесь, а этого, чтобы не искали, можно определить ко мне в яму. Одним меньше, одним больше. Притоплю в укромном месте. Фрау в своем дерьмовом омуте держит специальный угол для «своих». Кто их там станет потом распознавать?

       — Что ты пугаешь мальца? — вступился за Петруху чужак. — Видишь, он и так сидит белый, как мел. Иди-ка сюда, солдатик.

       — Я? — проблеял Петрок и стал неуверенно подниматься.

       — Ты-ты, — подтвердил незнакомец.

       Перед глазами юноши поплыли радужные круги. Он и сам не понял, как оказался перед преобразившимся за счет Ленькиной одежды пленным, который тут же по-отечески взял его за предплечья и, посмотрев в полные слез глаза, спросил:

       — Ну что ты, …солдатик? Страшно?

       — С-страшно дядечка, — икнул от страха Петрок, чувствуя, как стали ледяными и неподвижными, словно каменные, его ноги.

       — Не нужно бояться, — спокойно продолжал чужак, — не смотри на рыжего. Его давно предупреждали. Свой выбор он сделал, а теперь должен решить и ты.

       — Что решить? — видя перед собой какие-то светящиеся дуги, едва смог вымолвить Петруха.

       — Решить? — повторил незнакомец. — А решить одну простую штуку — ты-то сам, каков? Такая же шкура и проныра, как рыжий, или советский парень, который, несмотря на все трудности, остается человеком и слушается тех, кто …за своих. Только решать тебе, солдатик, надо сейчас же, не откладывая. Скоро, очень скоро сюда прибегут немцы, станут тебя спрашивать — видел ли ты кого-то здесь, или нет? Что ты им ответишь?

       — Они будут искать вас? — догадался Петрок.

       — Что ты им ответишь? — стоял на своем незнакомец. — Ну?

       Петруха потихоньку начинал приходить в себя и, чувствуя, что судьба дает ему шанс на спасение от железных лап Клима, быстро сообразив, произнес:

       — Скажу, что пришел в бытовку и нашел Леньку за печкой. Никого не видел.

       — Как думаешь, солдатик, — глянул строго чужак, — немцам хватит такого ответа?

       Петрок замотал головой.

       — Верно, — подтвердил его догадку незнакомец, — тебя станут бить, крепко бить, парень, а еще пытать.

       — Тоже мне новости, — смахнул внезапно выскочившую слезу Петруха, — разом больше побьют, разом меньше…

       — Он тоже был в лагерях, — отозвался от входа Клим, — привезли…, кажется из Кёнигсберга. Верно, хлопче?

       Петрок кивнул, удивляясь про себя рачительной перемене в голосе великана.

       — Так что же, ты хочешь сказать, что сдюжишь? — спросил напрямую чужак.

       — Меня целый год колотили и шпуляли уколами, дядечко, — вздохнул Петруха, — ничего, потерплю еще.

       — Эх, солдатик, — заторопился незнакомец, — не пугаю я тебя, но гляди — развяжешь язык…, Климу-то ничего с того не будет, с него, что с гуся вода, не раз уж выворачивался, а вот тебе тогда прямая дорожка в яму. Слышишь, о чем толкую?

       — Слышу, — опустил взгляд Петрок.

       — Товарищ генерал, — дернулся «Топляк», — вроде, как собаки лают. Надо торопиться…

       — Генерал? — вытянул чумазое лицо Петруха. — Вы… наш?

       — Наш, солдатик, наш, — тихо ответил чужак.

       — Н-наши уже тут? — юноша забегал глазами между Климом и тем, кого тот назвал «генерал». — А? Пришли?

       — Придут еще, — заверил незнакомец и шагнул к выходу, — слышь, парень, придут! Надо еще маленько потерпеть, ну, бывай!

       — Дядечко, — схватил Петруха его за рукав, — я буду терпеть! Сколько надо буду терпеть, только приведите их, наших. Расскажите им, как нам тут…

       — Тише, ты что! — чужак, глядя с сочувствием на всполошившегося парнишку, медленно оторвал от своего рукава его худую, холодную руку. — Не шуми. Я знаю, каково вам, поверь. Ну, бывай же, эх ты, солдатик…

       Они спешно юркнули за дверь. Петрок, пятясь назад, еще долго глядел на нее, пока не уперся ногами в скамейку. От удара дрогнул огонь лапы, и это заставило его очнуться. В парке действительно ясно слышался лай и резкие людские окрики. Юноша понял, что, как и говорил незнакомец, вот-вот в бытовку ворвутся немцы, а ждать их на скамейке было неправильно. Следовало сесть у ног Леньки, прижаться к ним и плакать, чтобы со стороны казалось, будто Петрок просто убит горем. Он не раз видел, как дети и старики делали нечто подобное на похоронах в Легедзино, и по его разумению, такое проявление горя выглядело крайне убедительно. Он тут же рухнул на колени и, слыша тяжелый топот кованых сапог возле порога, сам того не ожидая, залился горькими слезами…

       В десять часов десять минут утра, десятого же марта! с посыльным от Грайте в объединенную группу Винклера пришла новость о том, что их командира в срочном порядке вызывают в Берлин. Разумеется, расспрашивать посыльного по какой причине не имело никакого смысла, поэтому оберштурмбанфюрер лишь уточнил у штабного унтера о своих дальнейших действиях.

       — В одиннадцать часов пятнадцать минут, — чеканил слова посыльный, — вас будет ожидать самолет.

       — То есть? Где он меня будет ожидать? — думая, что ослышался, спросил Винклер.

       — Вы полетите с площадки «Вервольфа».

       Оберштурмбанфюрер округлил глаза и едва сдержал эмоции:

       — Может, еще и на самолете фюрера? — не без сарказма уточнил он.

       Унтер не имел желания шутить:

       — Самолет будет другой, — сухо ответил он, — за вами пребудет "Хейнкель" — 111.

       — Не-111? — озадачился Винклер. — Но ведь моя группа со своим добром в него не поместится.