Хватка

       Петрок знал, что собакам трудно выдержать прямой взгляд, …а этот смотрел. Все они смотрели! Над их осиновыми клетками висела мертвая тишина. Не было сомнений, псы изучали человека и ждали, что же будет дальше?

       — Тебе чего, парень? — Вдруг услышал позади себя Петро, и чуть не упал от неожиданности. Обернувшись, он увидел, что в двух шагах от него стоял уже не молодой красноармеец с сильно оттопыренными от природы ушами, причем левое, как видно, было когда-то сильно разорвано и срослось криво.

       — Ов… Овчарка? — Заикаясь от страха, только и спросил оголец.

       — Овчарка, — подтвердил солдат, — откуда знаешь?

       — Я в кино видел. Дядька солдат, а они правда все-все умеют делать?

       — Ну уж, все-все, — улыбнулся красноармеец, — и люди-то…, но наши боевые товарищи то, что от них требуется делают, и делают добре. Ты что ж, покормить вздумал нашего Дуная?

       — Я, — засуетился Петрок, и полез за пазуху, — вот, у меня еще есть. Бабка больше не дала. Собаки, они ж такие худые, дядько.

       — Худые, — согласился боец, — да где ж на них еды раздобыть? Сами удивляемся, как не помирают от голода. Как война началась, они все время с нами. Ух и всякого же мы с ними повидали, брат. Раз стало так худо, что командование корпуса приказало отпустить собак на волю. Да, где там …отпустить. Это же боевые товарищи, а мы своих не бросаем. Да и не уходят они. А в вольерах сейчас держим, чтоб ваших, местных не порвали. Вот такие дела, хлопче. А командование наше и не ругалось, что приказ их не выполнили. Сколь мы потом пользы от этой братвы хвостатой получили, и не счесть.

       Ну что, хочешь подойти ближе к Дунаю? А? Боязно? Ну, не робей, брат.

       — Страшно, дядька солдат.

       — Хы, «дядька солдат», — улыбаясь, повторил за Петрухой боец, — меня Иваном зовут, а тебя как, хлопче?

       — Я Петрок.

       — Ну? — Обрадовался красноармеец, — у меня брат старший Петро, он протянул руку, — будем знакомы.

       — Дядька …Иван, — пожимая твердую пятерню, стал опасливо продвигаться вперед Петруха, — а чего она не ест? Голодная же.

       — Еще какая голодная, и все они досыта ни разу не ели с первого дня войны. А есть все одно не будет.

       — Хворая?

       — Нет, — снова улыбнулся боец и, оставив парнишку на месте, сел к вольеру, — они не хворые, они ученые.

       — Чего ж не ест? — Осторожно шагнул к клетке и Петрок, однако пес, видя это, глухо зарычал.

       — Ф-фу, Дунай, — строго приказал красноармеец и, взяв трясущегося парнишку за руку и протянул ее вместе со своей к носу насторожившегося Дуная. — Свои. Нюхай, Дуня, нюхай…

       Пес старательно втягивал воздух, а солдат, тем временем, достал блин, что лежал у его ног и, оторвав большую часть, вернул Дунаю только маленький кусочек. Умное животное только чуть опустило взгляд и снова замерло в выжидательной позе.

       — Все одно не ест, — удивился Петрок, — даже из ваших рук.

       — И не будет, — пояснил дядька Иван, — пока не разрешу я или те, кого он слушается.

       — А зачем так?

       — Ну подумай сам. Ты-то хороший парень, оно сразу видно, а ведь сколько ныне вокруг нас ворогов ошивается? И они, сволочи, очень уж наших псов боятся. Ну вот тебе пример: стоит, допустим, у нас в темное время на посту часовой. Устал боец воевать, а ночью вокруг тихо, вроде, как и войны нет, глядишь и закемарит незаметно для самого себя. Без собаки-то, немец подползет в нему незаметно и… Понимаешь? А, подползет ли гад к бойцу, когда у того такой помощник?

       — О-о-о-о, — только и ответил Петрок.

       — То-то и оно, — подтверждая его догадку, поднялся красноармеец и тут же приказал собаке, — возьми еду, Дунай…

       Пес медленно, словно нехотя, нагнулся и смахнул языком кусочек блина с такой быстротой, что только теперь стало понятно, как же это несчастное животное хочет есть, но. Секунда, и боевой друг пограничника снова замер, выжидающе глядя на Петруху.

       Дядька Иван взял у парнишки второй блин и неспешно обошёл все клетки, деля и раздавая пищу всем собакам поровну, по крохотному, меньше ногтя, кусочку.

       Возвращаясь от дальнего края, старый солдат, будто шутя, поднёс к своему лицу пропахшие едой ладони и стал их нюхать, а дойдя до Петрухи, он вдруг не удержался и припал носом к его рубахе, на которой осталось жирное пятно.

       Оголец выгнулся дугой, никак не ожидая подобного, но боец не отпускал его, жадно втягивая в себя воздух:

       — Ой жеж как …сладко пахнет, братко ты мой! — Оторвавшись, наконец, с удовольствием выдохнул он, — що в том раю…

       — Дядька Иван, — осмелел Петруха, — а там-то, сколько досыта не ел?

       — Не пытай, хлопче, — рассмеялся красноармеец, — то военная тайна…

       С началом войны пограничники перешли в армейское подчинение. В селе Легедзино, урочище «зеленая Брама», для прикрытия отхода штабных частей командования Уманской армейской группировки, был оставлен батальон особого назначения Отдельной Коломийской пограничной комендатуры под командованием майора Родиона Филиппова. С ними остались кинологи Львовской пограншколы служебного собаководства и 150 собак, которых не имело смысла тащить с собой при отступлении, зенитный дивизион 99-ой краснознаменной стрелковой дивизии из семи 76-мм орудий под командованием капитана Касаткина, взвод противотанковых пушек, бронемашина БА-20 с 7,62-мм пулеметом, остатки саперной роты около 50 человек и взвод связистов. В общей сложности под командование майора Филиппова было определено около 500 человек, которым была поставлена невероятно сложная, отчаянная задача: задержать врага и не допустить уничтожения штаба 8-го стрелкового корпуса генерал-майора Снегова. Отходящие войска, лишившись управления, попросту прекратили бы организованное сопротивление и вскоре были бы разбиты или сдались в плен.

       31 июля, утром, вместе с прибывшими из соседнего села к окраине Легедзино двенадцатью старыми советскими танками БТ-5 и БТ-7, а также пулеметным Т-26 пришли недобрые вести — немцы наводнили все окрестности. Артиллеристы тут же перетащили к этой окраине две пушки и, едва только они окопались, как из рощи, наверняка ориентируясь по следам наших боевых машин, прямо на них выскочили три немецких танка.

       Никто этого не ожидал, а потому все село, затыкая уши и пригибаясь к земле от громких хлопков стреляющих пушек, стояло в своих огородах и словно в кино смотрело, как ловко советские «сорокапятки» зажгли два, и догнали снарядами у рощи третьего бронированного «крестоносца», который попытался скрыться. Советские солдаты тоже были не готовы к внезапной встрече с противником, а потому часто и звучно орали «к бою!» и быстро снаряжаясь, тут же прыгали в окопы.

       Из рощи к Легедзино выходили две дороги и все стволы красноармейцев направлялись на ту, по которой только что пришли немецкие танки, однако же внезапно со второй, что была метров на двести левее и упиралась прямо в околицу, на бешенной скорости, утопая, и ничего не видя в мелкой, горячей пыли, в село влетели около двадцати мотоциклов с гитлеровцами.

       Они слишком поздно поняли, что всего за пару минут своей лихой гонки, смогли угодить в самое сердце неприятельской обороны. Вертясь в облаках поднимаемой ими же пыли, нашпигованные свинцом немцы падали на землю, оставляя бойцам Филиппова свою трехколесную технику и пулеметы. Последние пришлись пограничникам весьма кстати, да и мотоциклы, из которых пять были совершенно целыми. Вдохновленные успехом, красноармейцы тут же снарядили пять экипажей и обучаясь на ходу вождению вражеской техникой, помчались контратаковать. Через несколько минут в роще завязался яростный, но короткий бой и вскоре мотоциклы вернулись.

       — Плохо дело, — докладывал старшина Головко, помогая товарищу снимать с коляски немецкий пулемет, — едут, товарищ майор, много их, на машинах, слышно гудят и танки...