Любовь мстителя (ЛП)

— Я хотела бы пойти. Знаю, как это тяжело для тебя.

Раскаяние в голосе Ники вернуло Еву обратно к их разговору.

— Эй, я же сказала, не беспокойся. Схожу, проведу немного времени с мамиными друзьями, сделаю пожертвование от ее имени и пойду домой. Да и скорее всего я слишком устану для чего-то еще, завтра ведь почти весь день буду распаковывать вещи. — Не далеко от истины. — Рада, что вы, ребята, выходите в люди, — заставила себя добавить Ева. Хотя и «выход», вероятно, означал поход до мусоропровода в подъезде дома, но тем не менее.

— Ага, — сказала Ника без энтузиазма. — Ты в аэропорту?

— Пока нет. Иду к Калебу, чтобы отдать кое-какие вещи, которые он оставил у меня. Должен был забрать их прошлым вечером, но так и не объявился. — Итак, она здесь, доставляет всякое дерьмо брату Ники, когда должна бы устроить что-то вроде церемонии закрытия в знак окончания своей жизни в Нью-Йорке перед переездом домой в Сиэтл.

— На него не похоже. Что-то, наверно, произошло.

Ева усмехнулась.

— Вероятно, одна из их байкерских группировок прижала его к стенке, и он потерял счет времени.

Калеб Пейн никогда не испытывал недостатка женского внимания. Он великолепно выглядел: короткие темные волосы и озорные глаза кофейного цвета. Жилет на его широких плечах гордо заявлял о парне, как о брате мотоклуба «Обсидиановые Дьяволы», что ставило его в категорию небольшой знаменитости.

Рано оказавшись в роли защитника — рак забрал жизни их с Никой родителей до того, как девушке исполнилось восемнадцать — братское тронь-девчонку-и-умрешь крыло защищало и Еву. Предложенная защита всегда была утешением. Хотя и превратила все знакомства в старшей школе в настоящий кошмар.

— Ты права, должно быть, его отвлекли. Скажи, чтобы позвонил мне, ладно? — неуверенно произнесла Ника. — Так во сколько ты будешь дома?

— После полуночи. После девяти вечера по твоему времени. — Она вышла из ветхого, но чистого лифта, и направилась по длинному коридору, шлепая сандалиями. — Я возьму такси из Ситака. Надеюсь, увижу тебя завтра? — Если Кевин позволит.

— Постараюсь приехать пораньше, чтобы помочь с уборкой. Если смогу выбраться вечером, то проветрю дом. Там, наверное, душно.

Ева использовала ручку двери Калеба, как опору, чтобы дать рукам отдохнуть.

— Было бы здорово, спасибо. Не могу дождаться, когда увижу тебя. — Они не виделись с маминых похорон.

Она оборвала мысль. Не собиралась думать об этом сейчас. И так было достаточно плохо от осознания, что она едет домой, который больше не настоящий «дом», а пустой одинокий коттедж, который перешел к ней по наследству. Она не могла заставить себя думать об этом.

— Я тоже, дорогая. Погибаю тут без тебя, — произнесла Ника с тихим вынужденным смешком.

Они с Никой дружили со средней школы. Даже вместе поступили в старшую школу, а затем в Тихоокеанский университет Сиэтла. Ника получила диплом по бухгалтерскому учету и сразу после выпуска устроилась на работу. Ева ждала получения специальности, но после продолжила обучение. По настоянию матери она приехала в Нью-Йорк, чтобы поступить в Колумбийский университет, где только что получила степень магистра. Бесполезное достижение. Она даже не пришла на выпускную церемонию. Ева размышляла, не пожалеет ли когда-нибудь о решении. В итоге девушка не смогла представить, как проходит этот этап жизни — ее однокурсники смотрят в гордые лица близких, пока она тщетно ищет взглядом… никого. Конечно, Калеб был бы там ради нее, но не мама. Она ушла навсегда.

— Слушай, мне пора, — сказала она Нике напряженным голосом. — Увидимся утром, хорошо? — Она завершила звонок, как только услышала согласие, и засунула телефон в задний карман.

Ее губы сжались от досады. Она должна прекратить. Да, думать о маме можно и нужно, но не без попытки пережить эту часть процесса скорби. По крайней мере, так сказал психолог в университете, к которому она заставила себя сходить.

Пять этапов. Она преодолела первый, отрицая и отказываясь признавать, что трагическая автомобильная авария унесла жизнь ее матери… пока не увидела обгоревший кузов того, что когда-то было их «Мини-Купером». Стоматологическая экспертиза подтвердила, что ее мать была одна в машине.

Вернувшись в Нью-Йорк после похорон, она пережила второй этап — злость. Готовилась, как чемпион, к выпускным экзаменам, сдала на отлично каждый, чтобы не подвести маму, но закипала от гнева, что это произошло именно с ними. Ладно. С ней. Это произошло с ней, потому что только она продолжила страдать.

Она быстро перешла к третьему пункту списка — торг. С Богом или еще кем-то свыше, о ком она думала в тот период, предлагая свою жизнь, если они вернут маму. Они этого не сделали, а она все еще одна. Ева пообещала приложить больше усилий. Но могла ли она? Сомнительно. Кажется, это все, что она делала в жизни. Пыталась. Быть идеальной дочерью. Могла ли она расслабиться и насладиться какими-нибудь глупостями вместо стремления к идеалу во всем, что делала? И она не подразумевала под этим «делать все как можно лучше». Нет. Этого никогда не было достаточно для Евы. Когда она говорила об идеале, то имела в виду именно его. Совершенство. Безупречность. Даже в чем-то настолько незначительном, как заправление постели по утрам. Если бы уголки не были выровнены и виднелись складки, действительно ли это имело такое огромное значение для мамы? Конечно, нет. Но она все равно прикладывала дополнительные усилия. Почему она не могла просто принять бескорыстную любовь, которую ей давали? Если бы она была неудачницей, оставила бы комнату в беспорядке или отказалась делать то, что ей говорили? Разве бы мать вспылила и в итоге обвинила бы ее за русскую кровь? Снова нет. Биологический отец Евы, русский, покинул их, когда Еве было всего несколько месяцев.

Она нахмурилась. Он посещал ее мысли за последние несколько месяцев чаще, чем за все годы. В основном, потому что она продолжала гадать, было ли ему вообще дело до того, что его дочь осталась одна во всем мире. Вероятно, нет. Она почти хотела знать о нем больше. Почти. Мама как-то случайно упомянула пару деталей: он был русским и состоятельным, но на этом все. Ева даже не знала его имени. И сомневалась, что когда-нибудь узнает.

Что привело ее к четвертому пункту списка — депрессия. В этом она преуспела и лишь надеялась, что пятый пункт — смирение, был не за горами.

Заставив себя шевелиться напоминанием, что таксометр отсчитывает доллары, Ева достала из кармана ключи Калеба. Она открыла дверь и тихо вошла в мужскую берлогу. С тех пор, как брат Ники переехал в Нью-Йорк несколько месяцев назад, она проводила здесь довольно много времени.

Ева огляделась, разглядывая знакомые кожаные кресла и почерневшие запчасти к мотоциклу, разбросанные по столам; каркас «Харлея» перед балконной дверью — последний проект Калеба. Она была в правильном месте.

Проблема в том, что ни один из двух пугающих незнакомцев в комнате не был Калебом. Она не придала этому большое значение: большинство друзей Калеба пугали, и всегда кто-то ошивался в его доме. Разве что она никогда не видела его друга так официально одетым. Ева начинала понимать, что парень в кресле не обладал аурой байкера.

Она наклонилась и медленно поставила коробку под ноги.

— Доброе утро, — вежливо начала она, пытаясь уловить звуки Калеба в спальне или ванной. — Калеб здесь?

Сидящий мужчин лет тридцати пяти или чуть больше подался вперед. Он был привлекателен в своей манере итальянского гангстера: с черными волосами, оливковой кожей и шоколадными глазами. Но его черты носили отпечаток жестокости, разрушающий любую женскую симпатию, которую она могла бы почувствовать.

— Ты это видел, Винсент? — пробормотал он вместо ответа на вопрос.

Она оглядела мужчину, с которым он разговаривал, и отметила скульптурные, если не зловещие, черты. Его полуночный взгляд сконцентрировался где-то над ее правым плечом. У него были длинные черные волосы, кожаная куртка, потертые джинсы и тяжелые сапоги. Все это покрывало крепкое натренированное тело.